Примечание. Фамилии героев вымышленные, все совпадения имен случайны. Персонажи романа-сатиры имеют прототипов, фабула основывается на сведениях, почерпнутых из рецензий и диалогов на литературных порталах, с долей гротеска и художественного вымысла. Реплики персонажей спародированы.
Подражание Н.В.Гоголю, его "Вечерам на хуторе близ Диканьки".
***
Полюбившиеся читателям герои романа вредной старухи Кефировой, матерой графоманки, новый день встретили в трудах и печалях.
Один только опер Петрухаев хохотал! И бездельничал, судя по тому, что новой главы его триллера еще не увидели заждавшиеся читатели. Возможно, он опять ушел позагорать на ржаном поле и поваляться там в снегу.
Над чем же хохотал психолог и мистик, матерый знаток криминального мира Петрухаев? Над новой статьей графомана-несмеяна, старика Хрипновича, ловко и безжалостно отправлявшего всех оппонентов в психушку.
Петрухаев даже спел из Высоцкого:
Все почти с ума свихнулись —
Даже кто безумен был,
И тогда главврач Маргулис
Телевизор запретил.
Хрипнович скрипнул зубами и внес опера в "черный список". Про себя он называл его "расстрельным".
Отбомбившись по старухе Кефировой, Хрипнович принялся изучать творчество еще одного матерого графомана, забугорного злодея Кувалдина, который недавно был ему товарищем и почти другом. Хрипнович сожалел, что как-то назвал Кувалдина очень плохим политическим словом. Разъяренный Кувалдин стал мстить, докапываясь до ежегодных жалоб молодого Хрипновича по службе и приписывая их врожденному карьеризму своего земляка. Оказалось, что Кувалдин — тоже сатирик, сочинитель аллегорий, и забросал портал своими притчами про рыбу-сутягу. Это была настоящая диверсия. Хрипнович делал вид, что никакие аллегории его не касаются, и Кувалдину не отвечал. Но зуб он заточил и собирался отбомбиться и по бывшему товарищу, ныне злодею и просто графоману, а возможно, и диверсанту.
Ранним утром не спал и другой скарабей, матерый поэт Кукухаев. Раньше он был лириком, писал сонеты о стоматологии, а теперь, благодаря старухе Ржаной-Кефировой, стал сатириком и даже юмористом.
Дело осложнялось вот чем.
У обоих скарабеев — и у Хрипновича, и у Кукухаева — стали пропадать навозные шарики. Несомненно, это Кефирова по ночам воровала их и сбрасывала в болото, назло Солохе.
Но жуки упрямо лепили новые шарики, один ароматнее другого.
Вот Кукухаев решил снова ущипнуть старуху. Написал стишок про кучу, про что же еще?
"Что ж, графоманов ваших тьма!
Шумят всей кучею могучей:
"Нет нашей кучи, в мире круче!..."
Что ж, графоманов ваших тьма!
А запах, запах с вашей кучи!...
Забьёт он даже воз дерьма..."
Увидев это произведение на странице Кукухаева, Кефирова расхохоталась.
Поэт сопроводил свою песнь фотографией с какого-то митинга — орущие молодые люди, в отдалении видны и красный флаг, и триколоры России.
И все это были графоманы! "Графоманы России" — новое политическое движение?
Жаль, подумала Кефирова, она не знала, что где-то проходит митинг графоманов, а то затесалась бы в ряды этой творческой молодежи.
Хороший получился шарик, с удовлетворением думал старик Иваныч Кукухаев. Надо катить!
Иллюстрация — скриншот со страницы нового стихотворения Кукухаева.
***
Пока Кукухаев катил свой шарик, а Петрухаев затаился в обдумывании новой главы своей героической саги, в которой не хватало только Лошади Белой в рассветной мгле, старик Хрипнович решил собственноручно прощупать почву на болоте, зловредном символе жизни беспонтовой старухи Кефировой.
Я — Водяной, я — Водяной,
Никто не водится со мной, —
напевал он хриплым голосом любимую песенку, слова Юрия Энтина.
Старик надел болотные сапоги и заскользил по льду, как фигурист Плющенко, иногда делая прыжок "двойной тулуп", чтоб не потерять из виду дорогу домой. Вдруг лед под ним треснул и провалился. Сапоги Хрипновича медленно проплыли мимо окна Солохи Реверс, только надумавшей испечь яблочный пирог. Черт мигом затащил и подводника в жилище Нюхты Реверс. Поскольку Хрипнович был православный атеист, он не испугался черной нежити, не стал креститься и молиться, а сразу сел за стол, пыхнул трубкой и пристально всмотрелся в подругу Кукухаева. Черт свернул хвост колечком и примостился на подоконнике, насмешливо разглядывая гостя.
Солоха поставила самовар, положила на блюдца три кусочка шарлотки. Чертяка любил выпечку Солохи и облизнулся.
Хрипнович с удивлением увидел, что в шарлотке Нюхты Реверс были румяные яблочные дольки, а вот им с Копченым достались шарлотки с яблочными огрызками. Он промолчал, но есть такое не стал.
— А зря, — благодушно заметила Солоха. — Это я в детстве научилась. Была у меня подружка, девочка из бедной семьи. Чтоб ее подкормить, я ей свои огрызочки отдавала. Доброта спасет мир!
Откушав, она предложила Хриптовичу залезть в картонный домин, отдохнуть, но он отказался.
— Это спальный домик для бедных, утащила с берегов реки Ганг, — пояснила Солоха. — А я вот думаю, если ты умён и предприимчив, то почему беден? Надо овладеть профессией, которая тебя будет кормить, надо иметь и ум, и сметливость. Я вот — ведьма, и не скрываю. А сколько я настрадалась! И теперь вот терплю напраслину от Кефировой, потому что ангельский характер имею.
— Чем ей так нравится болото? — наконец раздраженно спросил Хрипнович. — Все пишет и пишет о болоте! Тут же невозможно жить! Нету сверкающих площадей! Нету развлечений! Мрак и затхлость средневековья! Просто пародия и клевета на наш современный процветающий капитализм!
Нюхта Реверс надула губки.
— Ничего вы не понимаете в болоте, дражайший. Тут у нас своя компания, и нам уютно и весело! Мы тут жили и при социализме, и при капитализме, а может, и при коммунизме будем жить! Нам без разницы!
Красиво не соврешь — дураком помрешь!
Ни с кем не делись, чтобы локти не грызть!
Дорога в рай — по чужим плечам да к солнышку!
Вот такая наша премудрость! А глупая бабка Кефирова не хочет жить в нашем болоте! Какой-то Попов запугал ее мерзопакостными упырями, да еще и название дал — болото Лжи и Алчности! Вот глупый! Разве мы слизкие упыри? Мы красавчики, и даже моемся с дегтярным мылом!
Хрипнович понял,что Солоха слишком уж разболталась и надо прощаться, и попросил вытащить его на свет Божий. Черт с удовольствием вытолкнул его.
Но не успел старик выползти из болотного озерца, как увидел за ближней пропастью безмятежно отдыхавшего на снегу опера Петрухаева. Хрипнович вознесся, благодаря безотказному солохиному Черту, перенесшему его через пропасть, и упал прямо на богатырскую грудь задремавшего опера.
ПРОДОЛЖЕНИЕ — http://proza.ru/2024/04/29/453