Начало на http://proza.ru/2023/09/11/1413
Попытка субъективно-объективного исследования.
СВЕТ И ТЕНИ ПЕТЕРБУРГСКОГО БЫТИЯ.
Декабрь 1832 – весна 1833
« Жизнь имеет только тогда прелесть, когда состоит из чередования радостей и горя,
из борьбы добра со злом, из света и тени, словом — из разнообразия в единстве“.
Пётр Ильич Чайковский
«Где ярче свет – там гуще тени».
Иоганн Гёте
***
В ноябре 1832 года, когда петербургскую осеннюю роскошь окончательно смыли затяжные дожди, суровый север заявил о своих притязаниях даже раньше календарного срока. Порывистый ветер, не на шутку обжигая стужей, загонял прохожих в каменные дома.
Иногда, к счастью, появлялось щедрое солнышко, утихомиривались ветра, и тогда румяные лица прохожих улыбались, а служилые люди, радуясь от всего сердца и поскрипывая снежком, спешили по делам.
В такой солнечный полдень, первого декабря 1832 года, Александр подписал контракт на новую квартиру в доме купца Жадимеровского (на углу Большой Морской и Гороховой улиц), и семья благополучно туда перебралась.
В год – за 3300 рублей банковыми ассигнациями. Не скупился Александр. Хотел, чтобы Таша жила достойно, как и обещал когда-то. Пусть нет у него наследных имений, но есть буквы русского алфавита – они дадут ему возможность оплатить хорошее жильё: двенадцать комнат плюс кухня с «английской плитой, очагом, котлом, пирожной печью с машинкою». Во дворе – сараи для дров и отдельно для экипажа, конюшня, ледник, а ещё – чердак для сушки белья.
Письмо Нащокину объясняет переезд: «Приехав, нашёл я большие беспорядки в доме, принуждён был выгонять людей, переменять поваров, наконец, нанимать новую квартиру…»
Ах, Таша – совсем ещё нерасторопная хозяйка… Молодая, характер мягкий, слуги этим и пользуются.
В новой квартире у Машеньки комната побольше и кровать няни Прасковьи рядом с детской кроваткой. Дочь болеет много, даже ещё не лепечет, как положено младенцам в десять месяцев, – молчит или хнычет… Доктор Спасский рад дать совет неопытным родителям:
– Беседуйте с ней чаще, да не зюзюкайте. Как со взрослой барышней говорите, да, да, как со взрослой. Наука ныне признала: мозг ребёнка запоминает слова.
– Только сказать не может, – вздыхает Александр.
– В этом вы совершенно правы, друг мой!
В свободные минуты Александр подходит к маленькой кроватке, что-то негромко бормочет. Прасковья раз подслушала: стихи ей читает, вот чудак-то! А малышка, гляньте, люди добрые, притихнет, будто вправду понимает.
Молодая мама тоже склонилась рядышком:
– Ну, как Машенька?
– Любуюсь! Посмотри: умильно губки сложила, причмокивает…
– Как ты думаешь, на кого она похожа?
– Хотелось бы, чтоб на тебя, ангел мой! Носик маленький, аккуратный…
Словно услышав шёпот родителей, Машенька открывает глазки, взгляд у неё ещё сонно-неопределённый.
– Ага! – торжествует Александр. – И глазки как у тебя, с косинкой…
– Ну, вот ещё! – сердится Таша. – А тётушка говорит: вылитая твоя копия!
Вздыхает Александр…
Машенька в детстве долго была неказистой: бледная, худенькая, нескладная, с тонкой шейкой и тощей косичкой, ходить и говорить позднёхонько начала... Отец ласково подтрунивал над нею в письмах, «беззубой Пускиной» называл.
Но к шестнадцати годам выправилась: гадкий утёнок незаметно стал прекрасным лебедем. Высокая, стройная, она, по словам знавшего её Н.Лернера, «соединила красоту матери с экзотизмом отца», вдобавок переняв его заливистый, искренний смех.
Ах, как придирчивы были взгляды великосветских дам, после двенадцатилетнего отсутствия встретивших с предубеждением, а многие и с осуждением Наталью Николаевну Ланскую и её старшую дочь!
О-очень внимательно, с головы до ног, рассматривала девушку графиня Юлия Петровна Строганова и вынесла вердикт всё-таки оправдательный:
– Хороша! Лицо и улыбка приятные… Зубы красивые… Я никогда бы не подумала, что Маша будет хороша собою, так она была некрасива ребёнком!
Сообщая об этом в письме Петру Петровичу, Таша признаётся: «Комплименты Маше доставляют мне в тысячу раз больше удовольствия, чем те, которые могут сделать мне». /28 августа 1849 года/
Сколько же душевного благородства и материнской любви в этих словах!
О 25-летней Марии вспоминает сын писателя Загоскина: «…умные выразительные глаза и простота в обращении привлекали к ней молодёжь».
А видевшая Марию Александровну Гартунг правнучка Пушкина Т.Н.Галина пишет: «Она была величавая и очень моложавая седая дама, жизнерадостная, приветливая».
Жизнерадостная… Пережив трагедию в собственной семье: суд, самоубийство мужа, оставшись почти без средств, – она сохранила стойкость духа.
С 1877 года жила одиноко на маленькую пенсию, пожалованную императором. Помогала воспитывать детей (их было одиннадцать) овдовевшему брату, «Сашке рыжему», как называл его отец.
В её последние годы москвичи часто могли видеть высокую, худощавую, бледную женщину на скамье Тверского бульвара у памятника Александру Сергеевичу.
Она тихо сидела, никем не узнанная, – скромная дочь великого отца…
***
А в далёком декабре 1832 Маша в кроватке таращится на родителей, беспорядочно размахивая тоненькими ножками, ручками. Вдруг морщится – плачет пискляво-жалобно… Кажется, никто уж её не успокоит, беду не развеет…
Но нежные мамины руки, сменив пелёнку, разглаживают каждую складочку, протирая маслицем, изготовленным по рецепту доктора, надевают распашонку и ласково к тёплой, мягкой, пышной груди прижимают – утихает плач, милые глазки забавно помаргивают…
А какое красивое платьице подарила малышке тётушка Катерина Ивановна!
Вот и она в гостях! Не нарадуется счастью Душечки, как ласково называет Ташу. Вновь гостинцев навезла на новоселье. Не на кого ей больше тратиться, кроме любимой племянницы. Да и, по правде сказать, только здесь чувствует одинокая стареющая дама тепло семейного очага и любовь, чистую, богоугодную, какою судьба её саму не одарила…
***
Что ещё важного было в том декабре?
Вот вижу, к монументальному зданию под номером 52, что на Первой линии Васильевского острова, съезжаются кареты. Президент Российской Академии, Александр Семёнович Шишков, в адмиральском мундире, увешанном орденами, собирает академиков.
Пройдя через холодный вестибюль с дорическими колоннами, оставив шубы в гардеробе, солидные фигуры кто в мундирах, кто в партикулярном платье поднимаются по широкой мраморной лестнице, занимая места в величественном зале верхнего этажа. А вот и знакомцы: округлый в талии, неторопливый Василий Андреевич Жуковский, тучный, одышливый баснописец Крылов.
После коротких сообщений о текущих планах Шишков обращается к собравшимся:
– Не благоугодно ли будет господам академикам избрать в действительные члены Академии нижеследующих особ…
В числе пяти претендентов был и титулярный советник, сочинитель Александр Сергеевич Пушкин, и Павел Александрович Катенин, отставной гвардии полковник, литератор, давний друг поэта.
Вяземский тут же оповещает А. И. Тургенева: «Пушкин единогласно избран членом Академии, но чтобы не слишком возгордился сею честью – вместе с ним избран и Загоскин. Журнал его решительно не состоится, по крайней мере, на будущий год. Жаль. Литературная канальская шайка Грече-Булгаринская останется в прежней силе».
Правда, Пётр Андреевич, спеша, ошибся: один из академиков не подал за поэта голос – митрополит Петербургский и Новгородский Серафим, ибо автора скандальной поэмы «Гавриилиада» он не жаловал.
На следующем академическом собрании, в январе 1833 года, Александру торжественно вручили Диплом и особый жетон, специально изготовленный на Монетном дворе.
Обсуждали новое издание Академического Словаря и то, от какого «чужебесия» дОлжно оградить лексикон российский. Граф Хвостов услужливо напомнил сочинение Президента, направленное против «лжемудрых, ветротленных умствований».
Слушая трактат, вздохнул Александр: на ум невольно пришли известные строки самого графа, коими тот описывал невское наводнение:
...Свирепствовал борей,
И сколько в этот день погибло лошадей!
И представлялась страшная картина:
...по стогнам там валялось много крав, /коров –авт./
кои лежали, ноги кверху вздрав.
Поистине ошеломить могут подобные «ветротленные картины» бездарного борзописца и – академика!
Дома Таша со всем вниманием рассмотрела Диплом, печать, витиеватую подпись адмирала. Александр в ответ на её восхищение усмехается:
– Ох, сложные были у нас, ангел мой, отношения с Александром Степановичем. Давние! Он по душевным качествам и заслугам старец почтенный. А я, ещё лицеистом будучи, не раз злыми эпиграммами обижал его вкупе со всей «Беседой губителей русского слова». Как хитро и смешно пародировали мы в "Арзамасе" этих ретроградов!
– За что же?
– А как бы тебе нравилось ныне произносить «пешник» вместо «тротуар», «просад» вместо «аллея»? Или «сверкалец» вместо «бриллиант»?
– Странные слова! – удивляется Таша.
– Ещё бы! Не любит Шишков заимствования, рекомендует заменить их славянскими словами: аудитория - слушалище, оратор - краснослов, кий - шаропих, обсерватория – звездоблюстилище. Как тебе такой лексикон?
– Звездоблюстилище… – с трудом произносит Таша. – Ну и словечко придумал!
Она держит в руках изящный металлический четырёхгранник. На лицевой стороне – вензель Екатерины Великой в лавровом венке, на оборотной – какие-то знаки. Показывает Александру.
– Это, друг мой, символы Грамматики, Витийства и Стихотворства и дата основания Академии: 1783, октября, 21.
– Красивый орден!
– Отнюдь не орден, – поясняет, улыбаясь, – и даже не медаль, но о-очень полезная вещь! Жетон, по которому академикам пенсион выплачивают.
– Как мило! – Таша радостно всплескивает руками. – Можно долг за шляпку оплатить…
– А вот и не можно. Я уже потратил: книги купил в лавке Слёнина…
Видя печальную гримаску, обнимает Александр расстроенную жёнушку – знает, как смягчить недовольство. К тому же знает, что доходы скоро будут. Начальник Хозяйственного департамента МИДа распорядился выдать ему 5652 руб. 77 1/4 коп. ассигнациями (за время службы с 16 ноября 1831 по 31 декабря 1832 г.).
Получив, заплатили за квартиру, а ещё слугам, горничным, кормилице, портному, повару, истопнику, конюху. Расплатились по некоторым счетам в лавках, где были должны… И за шляпку тоже заплатили.
К тому же и «Северная Пчела» в №287 прожужжала, что «Альманах «Новоселье», издаваемый А. Ф. Смирдиным, при участьи всех известнейших литераторов выйдет 19 февраля 1833 года. Цена 15 руб. (с картинками) и 12 р. (без картинок)». К издателю уже поступили многие произведения, в том числе «Домик в Коломне», сочинение А. С. Пушкина».
За всеми радостями, тратами и развлечениями, хлопотами, болезнями, архивными изысканиями и заседаниями Академии ушёл старый год.
Новый, 1833-й, встречали семейно. Гостили братья Таши, Дмитрий и Сергей.
Второго января так же семейно смотрели в Большом театре комедию «Развод», восхищаясь игрой актёров. В антракте в их ложе появился гость. Взлохмаченный, густобровый, с пышными усами, бесцеремонно шумный. И сразу стало тесно, говорливо.
– Знакомьтесь: Катенин, Павел Александрович, прошу любить и жаловать, един во многих лицах! Колючий критик! поэт! «любовник славы театральной», это он перевёл нам великие трагедии Софокла и Корнеля!
Бравый отставной полковник учтиво целует ручку Таше. Рокочет голос:
– Ну, полно обо мне! А помнишь, как ты пришел в Преображенские казармы, где мой полк квартировал? Стуча по лестнице тяжёлой тростью…
– Поднялся на верхний этаж, – подхватывает Александр, – прошёл по длинной галерее…
– И протянул мне свою палку со словами: «Пришел, как Диоген к Антисфену: побей, но выучи!»
– «Учёного учить – портить!» - ответил юнцу Павел Александрович. С тех пор мы дружим, хоть и спорим много!
Хохочет гость, а Таша улыбается, слушая, и вновь удивляется в душе: какие они все разные, друзья мужа, но как с ними интересно и легко!
– Поздравьте свежеиспечённых академиков!
Катенин горделиво посматривает на присутствующих. Переглянулся с Александром, а тот заразительно смеётся, вспомнив. Его друг, как человек военный, хотя и отставной, привык командовать и посему на первом же заседании «произвёл большую тревогу»: пытаясь «оживить сонных толмачей, загорланил», выступая, весьма громко, с чрезмерным чувством, чем напугал солидную публику. Вот и сейчас восклицает с пафосом:
– Признайтесь, друзья: ведь Яков Брянский непревзойдённо в этой пиесе играет! Нет ему равных!
– Как можно им восхищаться?! – негодует Александр. – Посмотри на молодого Борецкого, пусть неопытного, но искреннего. Он имеет истинное чувство; мы слыхали порывы души его в роли Эдипа и старого Горация. Спроси беспристрастных зрителей.
– Душа моя! – оборотился за поддержкой к Таше, но жену увела Идалия.
Они сидят в коридоре на узком диванчике, и подруга рассказывает о болезни Юленьки, старшей дочери. Но тут же грусть сменяется оживлением: её пригласили на бал к Нессельроде, и пропустить никак нельзя!
– Вам тоже есть приглашение. Император с Императрицей будут, именно для них даёт бал граф Карл Васильевич.
***
На столе в гостиной их ждал конверт с витиеватой запиской. Нахмурился Александр: ох, не любит он сановное семейство во главе с «карлой» Карлом, спесивым вице-канцлером МИДа, обожавшим Австрию, как когда-то император Павел обожал Пруссию.
Если бы не присутствие Императорской фамилии, можно бы игнорировать, но высокие гости не допускают пренебрежения…
На следующий день Таша с тётушкой с жаром обсуждают новомодное платье: не дай Бог в старом явиться или не в модном – тут же осудят молвою!
Недовольство Александру скрасила неожиданная новость. Посыльный принёс ещё одну записочку. Из Тригорского приехала П.А. Осипова со старшей дочерью Анной, остановились они у племянницы – Анны Петровны Керн. Ждут в гости.
Не предупредив Ташу, Александр мчится на Васильевский остров. Распахивает дверь! Переполох, шумные возгласы, дружеские объятия…
Конечно, Таша потом будет сердиться, ревниво губки дуть… Пусть!
Воспоминания о Тригорском – всего лишь воспоминания, но ах! сколько в них беззаботного счастья! То было беспечное время влюблённости, надежд, шалостей.
Сияют радостью глаза Прасковьи Александровны.
Как всегда, меланхолически серьёзная, Анна Николаевна, исподлобья бросает на него взгляды с неземной надеждою, и в них вопреки разуму, обстоятельствам, вопреки собственным глазам – по-прежнему любовь, неразделённая, вечная…
Аннета не была дурнушкой – напротив, мила, остроумна, начитанна, знала все его стихи наизусть и не скрывала влечения, могла бы, как и Катрин Ушакова, стать всепрощающе преданной, заботливой женой…
Могла бы… Но не сложилось, увы… С его стороны было лишь дружеское участие да подтрунивание, шутки, насмешки. Сердце его не ответило на её призыв. Ответил беспощадный разум. Жестоко, однако:
Нет ни в чем вам благодати;
С счастием у вас разлад:
И прекрасны вы некстати,
И умны вы невпопад.
Горько оплакав в 1837 году единственную свою любовь, замуж Аннета, в отличие от Катрин, так и не вышла…
Прощаясь, Александр подарил Прасковье Александровне романтический портрет Ф. Шиллера, Анне – новый сборник своих стихов и сочувствующий взгляд чужого мужа и счастливого отца.
***
На балу у вице-канцлера Нессельроде многолюдно и празднично. Подобострастно расступившись, придворные поклонами приветствуют Императорскую пару. Среди толпы мелькает лицо Идалии Полетики. Таша хотела подойти, спросить о Юленьке, но тут же потеряла подругу из виду.
В своём знаменитом дневнике Долли Фикельмон оставляет зарисовку, что называется, с натуры:
«Император был как никогда красив. Вид завоевателя ему очень подходит, и свита красивых женщин, следующих за ним из залы в залу и ловящих каждый его взгляд, полностью оправдывает этот вид».
А красивую свиту занимала история… кое-что весьма загадочное окутывает отношения Императора с княжной Урусовой... Но на этом балу он определённо забыл о княжне, потому что уже второй танец дарит поэтше Пушкиной, что-то нашептывает ей на ушко, порозовевшее от смущения. Изящно склонившись, она отодвигает головку, но из цепких, сильных рук партнёра не вырваться ей, ох, не вырваться…
В карете после бала Таша без сил прислоняется к мужу.
– Ну и что же шептал тебе этот высокородный ухажёр? – сердито спрашивает Александр.
– Как все… как все… – шепчет Таша, почти засыпая на его плече. – Обычные фразы…
– Казарменные комплименты!.. И на свидание тайное небось приглашал?
Тут уж у жены пропадает сон, оскорблённо укоризненно восклицает она:
– Как ты можешь так думать?!
– Ох, смотри, жёнка, – вздыхает Александр и нежно целует её, крепче прижимая к себе, словно боясь потерять. А ведь он действительно боялся, ибо знал, как много искушений предлагает этот праздничный, высший (а на самом деле очень низкий) великосветский мир…
***
В конце января умерла трёхлетняя Юленька. Идалия Полетика рыдала, обвинив няньку, прогнала её прочь, наняла другую для Лизочки, ровесницы Маши.
Таша утешала подругу, а сердце болело за собственную дочурку, такую беззащитную перед напастями и болезнями!
Александр, получив жалование, продолжал работу в архивах. Вечером 31 января 1833, открывая чистую страницу новой тетради, он записывает:
«Шванвич за буйство сослан в гарнизон.
Степная крепость — подступает Пугачёв.
Шванвич предаёт ему крепость — взятие крепости.
Шванвич делается сообщником Пугачёва…».
Знакомый сюжет, не правда ли? Вот так, наряду с изучением «великих дел царя-реформатора», неожиданно родился замысел романа о бунтовщике, разбудившем пол-России, о мятеже, от которого содрогнулась монархия.
Всё глубже волнует его тема: «народ и власть». Зёрна её щедро разбросаны и в «Борисе Годунове», и в «Песнях о Стеньке Разине», и в «Капитанской дочке», и особенно в не опубликованном при его жизни «Медном всаднике».
Слишком глубоко заглянул он в тёмные недра этой проблемы – не понравилось её решение высокому цензору, забраковал многомесячный труд…
Как далека была юная Таша от этих замыслов! Я отнюдь не феминистка и готова принять упрёки, но не скрою своего субъективного мнения. В союзе Александра и Таши первой и главной задачей жены всё-таки была любовь! Без неё нет ни семейного спокойствия, ни духовного понимания – то есть того, что я называю счастьем.
Таша эту любовь безраздельно и щедро дарила мужу – и он был счастлив.
***
Февраль 1833 года - урожайный на события месяц.
Шестого февраля на балу у Фикельмонов Александр по просьбе Михаила Погодина обратился к Императору с предложением привлечь энтузиаста-историка к работе в архивах. Ура! Николай Первый, увлекая в вихре вальса Натали, милостиво разрешил.
Муж продолжил разговор с военным министром и – повезло! получил согласие на изучение документов из секретной экспедиции Инспекторского департамента. Полезный вечер выдался, однако!
Через два дня на маскараде в департаменте Уделов Наталья Николаевна в костюме Жрицы Солнца вновь покорила всех!
«Вчерашний маскарад был великолепный, блестящий, разнообразный, жаркий, душный, восхитительный. Много совершенных красавиц: Завадовская, Радзвилова-Урусова… Хороша очень была Пушкина-поэтша!» – признаётся Вяземский в письме к уже известному вам А. Я. Булгакову
Слухи дошли до Москвы, и Надежда Осиповна пишет дочери в Варшаву:
«Ежели ничего не знаешь об Александре, то скажу тебе, что они все трое уже здоровы; в Петербурге, как и здесь, все болели гриппою, которую прозвали внучатой племянницей Холеры.
Натали первую неделю поста больная пролежала в постели, ей тоже бросали кровь, но на Масляной она на балу Уделов появилась в костюме Жрицы Солнца и имела большой успех. Император и Императрица подошли к ней, похвалили ее костюм, и Император объявил ее Царицей бала».
Да, это был ослепительный триумф Натали! Но заодно и представьте, какой океанский шквал зависти вызвал он в душах прекрасной половины императорского двора!
***
Были в феврале и семейные праздники. Одиннадцатого – день рождения Сергея, любимого младшего брата Таши, которого она опекала. Восемнадцать лет – дата серьёзная! Поздравили братика торжественно, заказав у Рауля к обеду шампанское.
Сергей сидел за столом, пунцовый, смущённый таким вниманием, естественно, довольный донельзя. Характером – вылитая Таша.
Единственный из братьев, он оставил об Александре доброжелательные воспоминания.
Он часто и подолгу жил у Пушкиных, ему здесь нравилось. Вот письмо его к Дмитрию: «Уже больше двух недель, как я поселился у Таши, мне здесь очень хорошо. Комната, правда, немножко маловата, но так как и я сам невелик, то мне достаточно».
***
За чаем Александр, разрезав страницы «Сына Отечества», листает издание… Фыркает, не сдерживая эмоций:
– Громадной статьёй разродился Фаддей Булгарин – «О характере и достоинствах поэзии Пушкина». Лихо!
– Что пишет? – Сергею тоже интересно.
– Что он может написать, кроме пасквиля? Да ещё от имени всей читающей публики !!! Заявляет, что Пушкин не оправдал надежд, что он, «ища новых путей, сбился с пути, на котором тщетно и печально ждал его покинутый им гений…»
Таша ласково обнимает мужа:
– Стоит ли обращать на него внимание?
– А финал?! Вы только послушайте: «...я верю, что от его собственной воли зависит удержаться, возвыситься — или пасть». И это он, Видок Фиглярин, светило литературы, видите ли, верит!…
Александр с негодованием отбрасывает журнал.
– Но я-то – я совершенно не верю его выводам! – с молодым весёлым задором восклицает Сергей. – И многие не поверят!
Слабое, однако, утешение…
***
Ещё один грустный сюрприз!… Рапорт цензора № 89:
«Сцену „Ночь, сад, Фонтан”, отрывок из „Бориса Годунова”, соч. А.С. Пушкина, запретить исполнять в театре».
Цензор Евстафий Ольдекоп».
– По какой причине? – возмущался Катенин. Ответ проще пареной репы:
– Его Величество ясно выразил свое решение, что эта пьеса не должна быть представлена на сцене ни в петербургских, ни в московских театрах.
Вот так: без долгих объяснений, только потому, что так решил Император! Не самодур ли?
***
Кстати, познакомьтесь с интересным документом того времени:
«Апрель, 19. «Отношение петербургского военного губернатора П.К. Эссена к московскому генерал-губернатору князю Д.В. Голицыну с вопросом:
«По какому случаю признано нужным иметь означенного г.Пушкина под надзором полиции?»
28 апреля 1833 г. ответ князя Д.В. Голицына:
«О причине надзора за Пушкиным сведений я не имею».
А кто знал эти пресловутые причины? Может быть, А.Х.Бенкендорф? Мне кажется, не знал и он. Только видел, что Император играет с поэтом как кошка с мышью, да и ему самому нравилось, проявляя власть чиновника, управлять человеком, чью духовную власть признавала не только Россия.
***
Весна всё азартнее брала в плен петербургские зазеленевшие острова и сады, озорным свежим ветром играла с бурлящими волнами Невы…
По утрам, стуча тяжёлой тростью по дощатым настилам или по мощёным тротуарам Петербурга, бодро шагал невысокий, худощавый человек… Спешил в архивы, чтобы работать над пугачевскими материалами. Внимательно изучает он пухлые тома, факт за фактом восстанавливая страшные картины народного бунта.
Рядом с планом о Шванвиче появляется записанный карандашом новый план. Теперь Александра занимает не Шванвич, а Башарин, помилованный Пугачевым за то, что он был добр к солдатам…
Всего весной 1833 года Александр прочел около 5000 (!) архивных документов. Самые интересные списывал дословно (тут помогала Таша, спасибо ей!) или подробно конспектировал. Из других делал выписки. Ксерокса-то и в помине ещё не было…
А Грече-Булгаринские журнальные шавки тем временем постоянно унижали его попрёками в оскудении таланта, в отсутствии напечатанных новых стихов…
На иллюстрации: С.Эрбер "Невский проспект в эпоху Пушкина"
Продолжение на http://proza.ru/2024/05/14/1553