Вот я и говорю - всяко в жизни-то бывает. Послушай. Она-то, Танька, на год млаже была, а он ещё в школе всё норовил возеле быть. На школьной линейке рядом станет, на переменке подойдёт, на соревнованиях школьных опекает. Трунили над ним:
- На второй год ради неё останесся! – А он лишь улыбался и все смотрел неотрывно в ее лучистые глаза.
А как школу-то кончили, так они и поженились. Пара была на загляденье! Шли по родному поселку-то – все оборачивались. Жить вместе стали. Не год, не два – уж три минуло, а детишек у них все не было. Сперва-то у обоих учеба была, а потом может не шло что-то.
Да, как оказалось, оно и к лучшему. Ушла она от него. С заезжим каким-то. И ведь не гуляла, не встречалась – всё б в посёлке видно было. Да как так вышло, непонятно. Только вещички тайком собрала, да записочку оставила.
Порвал он записку-то. А в сердцах и трюмо разбил, когда в голове сложилось, что не сон это кошмарный, а явь жуткая. Пил с неделю, но на работе прикрывали. Люди же с понятием! Потихоньку вроде ожил, вернулся. Правда лоск его залихвацкий делся куда-то. Посерел весь. А отвлечется от работы, всё смотрит в пустоту, где не ему уже светят эти лучики любимых глаз. Ночью как-то плакал втихаря, подушку кулачищами долбил, хрипел сдавленно:
- Танька-Танюшечка! Что ж ты наделала! Что ты натворила!
Долго ничего не менялось в его жизни. Уж тридцать годков минуло, а он все не мог Таню свою забыть. Если кто и появлялся, так ненадолго. Девки да бабы уж это знали и стороной обходили. А ему как и не надо. Соседи, родня все уши прожужжали, что пора бы семью завести, детишек, а он ни в какую!
Но жизнь-то, она такая – то скользит да катится, а то, вишь, и зацепится за что-сь. Нашлась одна, не побоялась ни холода его, ни молвы. Вчерашняя школьница, а поди ж ты - хвостиком ходила, в глазки заглядывала, смеялась и дурачилась, да шуточками цепляла. Окрутила.
Стали они жить-поживать, почти, как в сказке. Только замечала она иногда взгляд его отрешенный, будто в пустоте неведомой видит он что-то своё, не забытое. А по лицу то лучики пляшут, а то вдруг тучка набежит. Иной раз расспросить пробовала – так он обнимет, любимой назовет, сердечко и успокоится. Но чутьем бабьим Бог не обидел. И она не она была бы, чтоб отхватить этакого красавца и оставить той Тане место в его сердце!
Маленький появился. Свет и радость обоим. Подрос, залопотал, шкодить начал, а у папы рот до ушей! Потом девонька-красавица народилась. И на нее папочка не надышится. Вроде весточка какая-то была про Таню, что живет-де со своим хорошо, сына растит, да только отмахнулся он – мне-то что? И давай с малышами своими играться. Не было, наверное, у нее дня счастливее.
Так жизнь-то и прожили, детей взрастили, женили, внуков дождалися. Столько всего было – и горей, и радостей. И всё-всё-то они вместе, всё в одной упряжечке. Так и времечко подошло к расставанию. Она помоложе, да и бабий век-то подоле мужского будет. Неизбежность в горле комком застряла, а она по голове его гладит, слова ласковые шепчет, да слезы сдерживает.
Он-то дышит тяжко, хрипит, но слова всё ж понять можно. Прощается. Благодарит за детей, за годы, вместе прожитые. Потом бессвязно так залопотал, будто сознание уходить стало, да вдруг вернулось. Глянул взором невидящим, дрожащей рукой руку ее, нежно так, погладил, и будто лучики по морщинкам пробежали:
- Хорошо, что ты здесь... Всю жизнь тебя любил... Прости за все, прости меня, Танечка...
Обожгло. Ах, как же обожгло сердце, душу, память прожитых лет. Не сдержалась она, заплакала. Не от обиды. Какая обида на старости лет-то? От расставания неминуемого. Да, что там! И от обиды тоже. За жизнь, за любовь, что отдала ему всю, без остатка. Ведь всё было, как у людей! Всё было, а чего-то всё же, видно, не было...