/О да! Именно этого мы хотели, об этом мечтали, и слава нам,
что мы совершили это!/
Человечество всё топталось на месте, привычно рефлексируя и не решаясь перевернуть страницу истории, тусуя колоды и скидывая джокера из рукавов, подбрасывая кости и двигая фигуры по доске. Пропасти лет пролегли извилистой тенью по Земле, навечно поделив нас на правых и неправых, умных и глупых, живых и мёртвых. Но однажды кому-то надоест ждать и он решит поставить точку. Жирную кляксу под росписью о безоговорочной капитуляции.
Ещё сукровица не перестала сочиться сквозь потрескавшиеся раны, ещё вонь палёной шерсти продолжала преследовать каждого из нас, когда все мы, молчаливые, обречённые на несправедливость, вскарабкались по скобам к грешным небесам, подняли колпаки колодцев и двинулись навстречу последнему пиршеству.
Сумерки пали на землю. Звёзды-ночники загорались на отведённых местах, готовые свидетельствовать на Страшном суде. И ночь выдалась безлунная, под стать. Мы скользили неслышными белыми призраками, привычными тропами, знакомыми перелесками. Ни треска сучка, ни шороха листвы. Оглянувшись, я видел как Бледный конь взошёл на Большой холм и мою обгорелую спину ожгло его ледяное дыхание...
Дом неумолимо приближался. Гигантские дорические колонны, портик, широкие приглашающие ступени. Когда знакомый холод мрамора отозвался на моё прикосновение, я поднял руку и прислушался. Тишина, темнота, предвкушение. Времени всегда не хватает, а спешка сестра смерти.
- Давно было пора, - сказал Ассенизатор, вытянул руки вперёд и хрустнул суставами пальцев:
- Совесть больше не будет мучить.
Я скосил глаза:
- Совесть?
- Их якобы лица, карикатуры: губы бантиком, острые подбородки, идиотские кудряшки. А глаза? Стекляшки. Что они видят? Узкий спектр света. А ведь мы могли стать ими. Меня от этого мутит. Каждый раз блевотина портит вкус пищи. Лучше бы эволюция стёрла их ухмылки и отучила смеяться.
- Забей, - сказал Историк, облокачиваясь спиной на стену и оглядывая пройденный нами путь. - Это классовая борьба. Мы горбатились, они получали прибыль. Мы дохли в угольных шахтах, на приисках, на урановых рудниках, а они строили дворцы, бункеры, крепости, чтобы гадить в золотые унитазы, трахать через обратные виртуалы себя, баб, мужиков и всё, что подвернётся под ширинку. Когда не гадили и не трахали, охотились на вышеперечисленных. Они согнали нас вниз, в канализации, в инженерные сети, на подземные стройки века, крутить педали научно-технической революции. Заткнули входы-выходы тампонами резолюций и предались райским утехам цивилизованного и культурного процветания.
По своей теме Историк мог разглагольствовать долго. Но никто не проверял, насколько. Я перестал слушать и поднял взгляд на статую, ту самую...
Не люблю сфинксов. Ни больших, ни маленьких. А на пирамиды - идиосинкразия с детства. Это когда в пятом классе сурвайверству на собственной шкуре учили. Забросили нас в Долину царей: выживайте как можете. Я и смог. Грыз ихнего Тутанхамона, коронки истёр. Нефертити пробовал - гадость несусветная. Всё давно сглодали и высосали. Вот когда полежишь с таким огрызком дней десять, посмотрю, чего вы про египтологию тринадцатого царства запоёте. Откуда было знать, что от шефствующего завода пришла заявка на очистку территории от членистоногих.
И физкультуру завалил. Нужно было залезть на пик Хеопса, простоять ночь на одной ноге. А силы откуда? Ни одной букашки завалящей под язык не оставили. Так я не дурак, поставил этого недообглоданного Хамона стоймя стоять. Ему что, он бы и тысячу лет простоял. Вот только наш учитель цейсовской оптике доверял. Поэтому по факту выдали мне на руки один кол из пяти, хотя и дубовый. Копай говорят, лунку, доберёшься до воды - человеком станешь. Разумеется, кол сломал посередине процесса. Оставшийся путь в инициативном порядке пришлось проходить руками. Но теперь точно знаю - труд истёр из человека обезьяну...
Белый Сфинкс? Он так его называл? Я оценивающе посмотрел на крылатую бестию. Повернул голову набок: пластик, формовка, дешёвка. Оспины разлагающейся органики изуродовали некогда гладкую и безупречно белую поверхность. Мне она всегда не нравилась. Декадентство - конь-огонь, серебряный век призыва к революционному насилию, имажинизм. Нет, нужно задать Литейшику свежую тему. Дизайнеру придётся по вкусу, он у нас постмодернист-таксидермист. Ветвящиеся хронометры в виде миноры; хромированные, плавно огибающие корпус, поручни по бокам ажурного как бы яйца фаберже, надо полагать, чтоб усидеть при непредвиденных скачках времени; зигзагообразные вставки из чёрного железного дерева, кварцевая ось и... самое главное - велосипедное седло из кожи, венчающее медный шпиль. Ясен пень, чью задубевшую кожу мы натянем на пружинящий под задницей глобус.
В основании каждого Сфинкса, в постаменте или в пьедестале, кому как больше нравится, согласно проектной документации находился транспортный погрузчик. Впрочем, как и в основаниях остальных скульптур, разбросанных по планете. Негоже разделывать пищу, а уж тем паче потреблять её на месте охоты. Понятно, что молодёжь не сдержанна и не всегда расположена к традициям. Ей бы побыстрее и сразу. Но правила писали не мы. Они вообще неписаны. Забитый скот опускается на технический этаж и там, при стечении здорового коллектива, его разделывают и потребляют на здоровье. А ежели попустительствовать желудку, можно скатиться до варварства. Помним эти призывы, слышали неоднократно. Каждое народившееся поколение юнцов, что отрастило на холке шерсть и обзавелось клыками, считает себя продвинутыми кодерами. Зачем, мол, нам швейное производство: еда вполне обойдётся без хитончиков с меандрами и трусиков с розовыми слониками? На то она и скот, чтобы жрать, спать и сношаться. Зачем кожевенные цеха? Пускай трава ласкает нежные, не тронутые шпорами пятки. Нафиг сдалась флористика с рододендронами и мальвами, нас и без одорологии неплохо кормят. Кузнечное дело, прессовое, штамповочное, столярное - фтопку. Но зов предков, это знаете ли, святое. Ниже ассемблера только железо.
Так вот, возвращаясь к погрузчику. Идею воспользоваться Машиной как приманкой, предложил Студент: мы маленькие, но шустрые и мы в большинстве, а Трупак в игре на чужом поле. Студент - ты мелкий вангующий таракан! Кто бы догадался, что у членистоного водятся мозги? Лучше бы их сожрал кордицепс. Трупак оказался проворнее, и удрал у нас из-под носа. Почуял неладное, параноик. Не зря же сунул руку в карман, где хранились, вот сюрприз, свинченные пусковые рычаги. Надо было слушать меня и зов сердца - как встал на трап: майна. Вниз-вниз, до конца. Мы же промедлили. Говорите: цепкость рук, сорок семь на одного? В результате - отдавленные пальцы, сорванные когти, переломы ключиц, рёбер и чего там у вас по списку? Ну да - всего лишь обезображенные трупы. А Сметчица из проектного отдела? Она, видите ли, дотянулась дудочкой, губастенькая, куснула его в сонную артерию. Ну и где теперь её оттопырки? Это она прежде в василисах ходила, лещь в анфас. Сосунки по проходам за нею гурьбой бегали, спермою силовые кабели закапали. Теперь она камбала в профиль, а у выдавленных глаз стебелёчки проросли. И в зад не попишешь. Зато торопыга, ага.
Газовщика так боднул, что расколол бедолаге череп, грецкий орех бы позавидовал. Следопыту по локоть руку откусил, животное. Методист и Биолог в коме. Так ведь и остальным досталось. Я сам четырёх зубов лишился, мизинец потерял. Невосполнимо. В итоге? Двадцать семь увечных и психически сломленных товарищей. Что нам не хватило? Оружия. Элементарного. Помните, как он кочергой нас ухайдокал - обычным железным прутом. Будь ножи и палки, наши желудки полнились бы теплом и радостью, а не свербящей пустотой, помноженной на оцепенелое уныние.
И да, видит Маркс , мы не забудем дряхлого Олдфака! Судьба насмеялась над ним при родах: три руки, нога и знаменитый шипастый хвост при чешуе. И рудиментарная, выступающая подковой, челюсть. А как он питался! Мучился, вынужденный не глотать, как мы, а пережёвывать пищу. Бедняга. Он рос и жил в мучениях. Но пролетарская помощь товарищей подняла его над серостью будней, пронесла через передряги нейросетевых революций. Так он обзавёлся интерфейсами и машинерией. Казалось бы, что ещё может свалиться на его рыжую, просверленную входами и выходами, голову? Так нет, включив Машину Времени, Трупак уволок нашего друга за собой, в эпоху дикости британских учёных и беззакония, наполнив Вселенную причинно-следственными парадоксами. Мы видели ту поистине страшную воронку, которая всосала старика со злорадным конским всхрапыванием. Перед глазами до сих пор стоит картина: отбрыкивающаяся нога сорок восьмого размера с милым сердцу красным лишаем на большом пальце.
Цель всякой войны жизнь. Эта бойня особенная. У неё нет и не будет цели. Она будет длится до конца До того конца, которым мы называем завершение жизни.
Морлоки всё прибывают, их число будет прирастать с каждым часом, с каждой ночью, потому что нельзя полагаться на удачу, на единственный случай, который переворачивает всё. С заходом солнца они маршируют колоннами по дорогам Старых, а с восходом спускаются в штольни и перемещаются проходческими коридорами. Морлоков должно быть столько, сколько понадобится для решения главного вопроса — элоям уготована смерть.
Пока мы беззаботно поедали отцов и матерей, их дети опарышами проползали в ясли и выгрызали внутренности нашим малышам. Мы стали быстрее рожать, а они в ответ проворнее жрать.
Нам говорили: не чему беспокоится, эволюция расставит всё по местам, баланс будет соблюдён. Нас увещевали: они же дети. Нас били по рукам, отбирали ножи, тыкали в нас пальцами, запирали, били, морили голодом и вытирали со стен дождевую воду, чтобы нельзя было слизать. Над нами насмехались, выдавали за идиотов, параноиков и провокаторов. Но мы продолжали не нашу войну.
В наших рядах будет расти раздражение, недовольство, кто-то постоянно будет задавать вопрос: Ну скоро? Когда же наконец? Сколько ещё ждать? Другие примутся за поиски врагов, убивая самых близких и верных. Наконец, когда напряжение достигнет предела, я и мои товарищи спустятся в колодцы за последними, которых ждут, на которых надеются, от которых всё зависит. Но под землёй уже никого нет — мы понапрасну спустились, кто-то ошибся. Мы начнём карабкаться по скобам вверх, но отверстия шахт будут слишком высоко, безнадёжно далеко. Мы будем выбиваться из сил и останавливаться передохнуть, набраться сил, определить стратегию, выработать тактику, пока сон или очередное предательство ради сиюминутной выгоды не сморит нас. А к вечеру, когда вернутся сумерки, мы-таки поднимемся на поверхность и увидим что всё случилось. Если вчера трава белела морлочьей шерстью, то завтра она покроется их костями.