К 100-летию Виктора Петровича Астафьева
(01(02).05.2024–29.11.2001)
Поразмыслив о том, откуда появлялись на моей полке книги, могу с уверенностью сказать: те, которые остались со мной на всю жизнь, пришли ко мне от людей – интересных, близких, дорогих. Так появились в моей жизни и книги Виктора Астафьева.
Лето 1986 года, после 9 класса, мы проводили на базе отдыха на Истринском водохранилище. Времени для чтения было много, уютный лес над Истрой – в моём распоряжении, а в непогоду – навес над перевёрнутыми лодками на берегу. В дождь там был лучший читальный зал на земле.
За два месяца я перечитала уйму книг, проглатывая всё, что было намечено мной за учебный год. А вечерами шла на пирс, где с удочками устраивался на долгое полуночное сидение Анатолий Фёдорович, дедушкин сослуживец, тоже прошедший войну. Турбаза принадлежала монтажному управлению, и Анатолий Фёдорович работал там.
Я любила рыбалку, но удочки в тот раз не привезла. Поэтому одна, для порядка, а также манка с растительным маслом – для наживки – были выделяемы мне на вечер бывалым рыбаком. Кажется, ловилась там плотвичка. Расположившись на тёплом деревянном пирсе поудобнее и глядя на поплавки, Анатолий Фёдорович размеренно начинал беседу. Он был заядлым рыбаком и интересным рассказчиком, и его рыбацкие байки и рассказы из жизни заставляли забывать о времени.
Как-то он поинтересовался, что я читаю. Спросил о писателях, о том, кто нравится. А потом поделился своими пристрастиями: тем, что самыми настоящими считает Юрия Бондарева и Виктора Астафьева. Уже тогда у меня сложилась и сейчас осталась привычка: я читала книги, которые советовали интересные для меня люди. Рекомендация Анатолия Фёдоровича заслуживала безусловного внимания. Бондарева в то время я уже знала, и он мне нравился. А вот книги Астафьева стали тогда откровением.
Сейчас уже не помню точно, какое произведение я прочитала первым в то лето. Мне кажется, это была «Царь-рыба». Или «Звездопад». Обе повести были прочитаны в тот год. И обе перевернули моё представление о чтении. Читала я много, но литература всегда была для меня дополнительным миром, между которым и жизнью что-то находилось – время, расстояние или житейские дела.
Но с Астафьевым этого расстояния как будто не оказалось. Конечно, и время было другое, и места незнакомые, но не было внутренней дистанции – представления о художественном мире как понятии условном. Это была жизнь, в которой участвовала и я. Не знаю, насколько внятно я объясняю то давнее впечатление. Мне и хотелось быть в том мире, и не хотелось. Он был слишком насыщен переживаниями жизни, трудными решениями и выбором. Как будто от меня зависели и выбор, и решения. Потрясение было таким продолжительным, что я долгое время не возвращалась к книгам Виктора Петровича, не умея преодолеть эту тяжесть ответственности.
Прошли годы, и однажды, взяв у папы одну из книг Астафьева (папа читал и перечитывал всё, что было им написано), я уже не преодолела их притяжения. С тех пор постоянно возвращаюсь к удивительным рассказам писателя. Под рассказами я подразумеваю не жанр, а то неспешное и в то же время напряжённое повествование, которое ведёт Астафьев. В его рассказах о детстве меня затягивают простые истории, которые и знаешь уже, чем окончатся – и читаешь, не смея оторваться; и описание всего, что вокруг – привнесённое уже взрослым человеком, оглянувшимся назад.
Жизнь довоенной деревни Красноярского края почти столетие назад бесконечно далека от нас нынешних. И вместе – в ней писателем чутко открываются основы, процесс возмужания юного человека – всегда идущий в будничных событиях, никогда не осмысляемый самим ребёнком. День за днём в делах, заботах, играх, учении, общении с людьми и природой – при каждом малейшем выборе формируется характер, укрепляется нравственный стержень – растёт маленький человек. Всё это вполне естественно представлялось мне на фоне того окружения – людей и природы – каких знала я.
Но несколько лет назад я неожиданно оказалась по делам в Красноярске. Вырваться хоть на минутку в Овсянку! Времени было в обрез, я прыгнула в первый попавшийся автобус, двигавшийся в нужном направлении, и доехала до середины пути. Там, на конечной, меня высадили, и я двинулась вдоль трассы в надежде перехватить попутку. Была зима, я здорово продрогла в своём московском полуперденчике. Наконец, меня подхватила девятка, возвращавшаяся из Красноярска как раз в Овсянку, и через некоторое время высадила рядом с домом Астафьева. Дом был закрыт, улица села пустынна. Я двинулась было в библиотеку, о которой мне говорил водитель. Но увидела поворот к берегу Енисея.
Зимний Енисей. Красивый? Мрачный? Мощный? Всё – да, и всё – недостаточно. Я видела Енисей и в Красноярке. Здесь поразил не он. Я стояла на краю белого мира – перед свинцовой водой. А за рекой, тяжёлой, грозной, сковывающей, была граница – край света – тёмные Саяны. Они чётко определяли этот край – и казалось, что дальше ничего нет. Конечно, помогало этому впечатлению небо - то есть отсутствие синей небесной границы гор.
Родиться и жить на краю света. Хорошо знакомые образы астафьевского мира встали на свои места. Они были родом отсюда. Не только детские, но и все последующие. Они определялись этой могучей реальностью, где началась его жизнь. Отсюда родом всё – и каждое написанное в будущем слово, которому нельзя не верить:
«Можно жить на этом свете! И шут с ним, со штанами и с сапогами тоже. Наживу ещё. Заработаю» («Монах в новых штанах»).
Мне не хочется сегодня анализировать произведения Виктора Астафьева и даже объяснять эту маленькую цитату, в которой слишком многое уместилось. Но пусть прозвучит ещё слово писателя: пусть мысль будет простой и очевидной, но ведь мы так редко успеваем подумать об очевидном – и улыбнуться ему – и почувствовать скрытую в нас самих радость:
«Но ведь тому, кто любил и был любим, счастьем есть и сама память о любви, тоска по ней и раздумья о том, что где-то есть человек, тоже об тебе думающий, и, может, в жизни этой суетной, трудной и ему становится легче средь серых будней, когда он вспомнит молодость свою — ведь в памяти друг дружки мы так навсегда и останемся молодыми и счастливыми» («Звездопад»).
Вспоминаю свою встречу с книгами Виктора Астафьева и спешу в свою очередь сказать о любимом писателе. Быть может, он появится ещё в чьей-то жизни.
Фото автора