Дмитрюк

моей жене ОЛЬГЕ
посвящаю



От автора.

ВСЕ СОБЫТИЯ И ПЕРСОНАЖИ
В КНИГЕ ВЫМЫШЛЕНЫ.

ЛЮБОЕ СОВПАДЕНИЕ ИМЁН, ФАМИЛИЙ И СОБЫТИЙ С РЕАЛЬНЫМИ СЧИТАТЬ  СЛУЧАЙНОСТЬЮ



1 глава

— Роман Владимирович! Вы отдаёте себе отчёт в том, что пройдя эту дверь, вы не сможете, по своему желанию, выйти обратно? Понимаете ли вы, что покинуть нашу лечебницу вы сможете только по распоряжению лечащего врача.



Передо мной была закрытая дверь.

И была ещё одна минута, которая решала много. Вихрь приключений, падений и взлётов, волнений и переживаний привели меня к этой нехорошей двери.



Это было приёмное отделение Северной областной психиатрической больницы. Я был на грани, на краю душевной пропасти. Мне срочно нужен был выход. Инстинкт самосохранения работал на полную мощность. Хотелось свернуться калачиком, как маленький щенок, и лечь в углу, на коврике.

За несколько секунд я вспомнил события последних дней.

Вспомнил все шаги, что привели меня сегодня к нехорошей двери.



Три дня назад, перед больницей, я встретился в кафе с Резцовым. Сашка был моим другом на протяжении последних лет. Познакомились мы неожиданно, и, как оказалось, навсегда. При любом сомнении мы давали друг другу советы, многие из которых оказывались правильными.

В-общем, мы очень славно дружили.



Именно Сашка подсказал мне идею написать первую книгу:

— Друг, ты так интересно рассказываешь. Напиши книгу, у тебя получится. Одно дело, когда ты всё это мне рассказываешь за столиком в кафе. И совсем другое, когда будет книга, и её смогут прочитать разные люди. Представляешь, у тебя будут свои читатели. Пиши для них.



Мне стало интересно.

Я попробовал…

И мне понравилось.



Через полгода мучительно кайфовых дней, моя первая книга вышла, и произошло то, чего лично я не ожидал. Книга «выстрелила», и в одно прекрасное утро я проснулся известным писателем. Первая премия молодежного книжного форума, плюс поощрительный диплом очень серьёзного конкурса. Разные положительные рецензии и восторженные отзывы критиков вознесли меня на литературное небо. Первое время я наслаждался произведённым эффектом и только отвечал на вопросы внезапно возникших читателей. Было очень приятно наслаждаться результатами своей писательской работы.



Всё изменилось, когда мне позвонили из одного крупного издательства, позвали на встречу и предложили такой вариант. Я пишу новую книгу: о приключениях, «кто убийца?», или про поиск сокровищ. Не важно, лишь бы это было в моём стиле и было интересно. Сумму за книгу они предложили бешеную. Эти деньги помогли бы мне решить много проблем, висящих на ногах и не дающих шагать по жизни уверенными шагами. При этом издательство предложило вариант, по которому я начинаю писать книгу, а они начинают платить и при написании более половины книги они будут готовы перевести мне названную сумму.

Предложение было отличное.

Я согласился и пообещал через два месяца прислать им черновик рукописи.



Первые два дня светился от счастья быть избранным. Потом пару дней ушли на подготовку к работе. Я убрался в комнате, почистил стол и положил на него стопку чистых листов. Проверил ручки и сел писать. Весь вечер я просидел за столом. Чего я только не делал: рисовал рисунки, читал книжки. Потом валялся на диване и смотрел в потолок. Муза не приходила. Сначала я представлял, что книга будет написана за неделю, потом думал, что придётся потрудиться месяц и в конце первой недели я с ужасом понял, что не написал ни листочка, ни строчки. На столе валялись каракули и кипа порванных надвое листов, какие-то перечеркнутые записи и неподдающиеся к расшифровке аббревиатуры.

Всё было очень плохо. Я не знал о чём писать.

Когда садился за стол, брал ручку и придвигал чистый лист, то мне казалось, что сейчас, вот сейчас…



К концу второй недели я просто сходил с ума.

Я понял, что совсем не знаю, о чём будет книга. Мне стало страшно. Тогда я подумал, что мне поможет литературный допинг великих поэтов — абсент. Купил большую зеленую бутылку этого божественного нектара поэзии и стал вдыхать аромат из первого бокала. Дальше не помню. Я улетел. Обрывки бессвязных речей, крики, смех — и всё это в пустой комнате. Жаль, но так я потерял ещё несколько дней.



И теперь я встретился с Резцовым в том самом кафе, где он первый раз посоветовал мне начать писать.

— Ого! Роман, да на тебе лица нет. Одна серая обложка от сборника неразделённой любви.

— Друг, понимаешь, такая штука. Я боюсь писать.

— Что за бред?! Твой стиль — это хрустальный мост, в прекрасное литературное будущее. Я никогда не скрываю радости от того, что именно я заставил тебя поверить и начать строить этот мост.

— Это всё так. Я благодарен тебе. Ты мой друг. Но понимаешь, когда я ничего не знал, то мне было легко творить, и мечтать, как я напишу свою первую книгу. Вот когда я был свободен, то я летал. А сейчас, знаешь, что происходит? Мне позвонили из издательства, пригласили на встречу. Я сорвался, как мальчишка, на первое свидание. Ты представляешь, я был в кабинете главного редактора и разговаривал с издателем. Они под большим впечатлением от моей первой книги. Сказали, что на литературном небосводе вспыхнул Сириус. Сказали, что долго ждали меня, и предложили контракт. Знаешь, какая цифра? Если за полгода я напишу новую книгу, то они…



Я написал цифру на салфетке и показал Сашке. Мало сказать, что он был удивлен. Он был растерзан безжалостными нолями.



— Ты же об этом мечтал. Помнишь, как я тебе говорил, что всё получится? Что твой талант заметят и предложат денег за твой труд? Только я не думал, что так много.

— Это много. Но это то, что мне действительно нужно. Я уже вижу свой домик, вишнёвый сад, и, главное, у меня будет свой кабинет, письменный стол, на котором перо и чернильница. И огромная библиотека, в том числе с моими книгами.

— Какие условия договора?

— Они бесподобные. Через два месяца я отдаю им первые страницы, расписываю сюжет, героев и свои «прибобоны». Они сразу же выплачивают тридцать процентов. Даже в случае апокалипсиса у меня всё равно будут деньги.

— Сколько ты уже написал?

— Нисколько! Я в панике, друг. Мне кажется, что у меня не получится. Я думал, что у меня сто тысяч сюжетов. Оказалось, что показалось. Я в детстве читал рассказ про одного парня, который классно боксировал. Он был уличным чемпионом в своём районе, бил любых соперников в драках на улице и в кабаках. Валил всех, кто вызывался выйти драться против него. Его заметили и предложили выйти на профессиональный ринг. И что ты думаешь? Он испугался. Мысль, что будет драка с профессионалом, сломала его. Боксер боялся, что это не его уровень, что он не сможет и не справится. И отказался от контракта. И в тот же вечер, в баре, повздорил с каким-то верзилой, и вся улица собралась посмотреть на эту драку. Бой был тяжёлый, противники классно боксировали, но герой надавал здоровяку тумаков и отправил обидчика в нокаут. Ликования не было предела, и к нему сквозь толпу пробился известный промоутер, предложил контракт и объявил тому, что он завалил лучшего боксера, профессионала и чемпиона штата. И знаешь, что случилось? От этой новости он потерял сознание. Потому, что он боялся и никогда бы не вышел на бой с профессионалом. Вот так вот.

— Так ты-то чего боишься? Ты классно пишешь! Я ещё раз тебе повторяю. Ты пишешь легко, всё читается на одном дыхании.

— Я всё это понимаю. Но я не знаю, про что мне писать новую книгу. Сначала думал про войну, потом про пограничников, потом про пиратов. Всё улетело в мусорку. А потом я взял абсент.



Кофе в кружке остыл, и Резцов машинально мешал его ложечкой.



— Всё! Я придумал, — Сашка внезапно изменился в лице. Я придумал, как тебе помочь. Тебе нужно лечь в «дурку».

— Друг, на второй день после абсента я тоже так думал. Но эта мысль не была такой навязчивой и пролетела мимо меня.

— Да нет. Не в этом смысле, что тебе, как человеку. Тебе нужно лечь в «психушку», как писателю! Я проходил там практику летом и знаешь, сколько там персонажей. Гении, по-нашему. Если смотреть на результаты их работ. Один больной был, он так классно рисовал. Ну, вот новый Айвазовский, не иначе. Такой спокойный всегда был. Так вот, он сидит за столом и рисует под присмотром. Другие ребята коробочки клеят, кто что делает. Так этот шизофреник рисовал море так, что всем казалось, что сейчас волна накроет больницу. А он никогда на море не был, представляешь? Он всю жизнь по больницам лежит. Только отвернулись на секунду, а этот «художник» карандашом себе глаз выковырял. Просто взял и карандашом глаз вытащил. Там паника, крики, а ему хоть бы что. Будто в носу поковырялся. Сказал, что хочет рассмотреть свой рисунок поближе. А если бы ты слышал, о чём они разговаривают. Там уйма сюжетов для тебя, выбирай любой.

— Но как я туда попаду? Я же не шизофреник.

— Ты зайдёшь без проблем. Вспомни абсент, видения, страхи. Вспомни травму детства головы, придумай что-нибудь. Соври, что десять лет подряд жрёшь наркотики, что крепкий алкоголь для тебя просто вода, и скажи, что слышишь голоса, когда проходишь рядом с кладбищем, и всякое такое. Пока они тебя проверят всего, ты успеешь понять и уловить многогранность человеческого сознания и подсознания. Я уверен, что у тебя получится!

— Друг, так я могу и сам остаться без сознания. Но, вариант интересный. Это уже сам по себе сюжет «бомба» — писатель ложится в сумасшедший дом, чтобы написать книгу. Я согласен! Давай телефон приёмного отделения.



Голос врача вернул меня в реальность:

— Роман Владимирович, вы отдаёте себе отчёт в том, что переступив этот порог, и перейдя в следующую комнату, вы не сможете по своей воле выйти из стен нашей больницы. Все ваши действия и распорядок дня будут регламентироваться исключительно правилами, установленными в нашей больнице. Покинуть территорию вы сможете исключительно по решению вашего лечащего врача после полного обследования вашей души и вашего тела. Если вы согласны с данными условиями, то подпишите эти бумаги.

— Да, я согласен.



Я подписал бумаги, и стал переодеваться.

Больничная пижама была мне точно по размеру. Я застегнул все пуговицы и оказался в чужом теле. Мысли спутались в один клубок и кто-то двумя пальцами в моей голове погасил огонь свечи.

Я стоял одетый в старую полосатую пижаму, хлорированные до пятен штаны, и чёрные истёртые больничные тапки с написанным на них номером «11».

— Да! Я всё понимаю, — и шагнул в сторону двери.

Врач нажала кнопку на стене, потянула за ручку и дверь открылась. Я шагнул через порог.



Это был узкий коридор, без окон, вымазанный той же серо-зелёной краской, что и дверь, с тремя или двумя лампами по всей длине. Вдоль стены стояли две каталки со свисающими веревками и какими-то путами. Рядом стояли переносные капельницы, медицинский шкаф, стол с медикаментами и контейнер с черной надписью «для использованных шприцев».



На стоявшей рядом лавочке сидели два огромных санитара в зелёных рубашках с коротким рукавом, которые при появлении врача быстро встали.

Врач за моей спиной сказала им голосом федерального маршала:

— Проводите пациента в одиннадцатое отделение. Документы отдайте Тамаре Наумовне. Я ей звонила, она уже ждёт.

Один из санитаров кивнул, взял документы и, молча, показал мне куда идти. Я легко повиновался и пошёл. В один момент я превратился в пациента психиатрической больницы. Эти мгновения жизни копились годами, поступками, образом жизни, и, главным образом, невероятными душевными переживаниями.



Дверь закрылась и я, в приятной компании двух санитаров, пошёл по глухому коридору навстречу своему желанию заглянуть за край.



Пройдя коридор, мы поднялись на этаж выше, и пошли по длинному переходу из главного здания к отделениям. Все лестницы и двери были зарешечены. Переход словно зависал над растущим кругом лесом. Здесь было очень светло. По стенам перехода были большие окна, тоже надёжно защищенные решетками.

Внезапно я остановился, машинально, неожиданно.



В окно был виден город, точнее часть города. Но именно та часть, где был мой родной дом, моя пятиэтажка. Окна бывшей квартиры выходили как раз на сопку, под которой стояли несколько зданий психбольницы. Много лет из своего окна, в детстве, я видел этот переход, который шёл от высокого здания и скрывался в чаще леса. Двухэтажные здания отделений были спрятаны в высоких соснах. И много лет я хотел узнать, куда идёт этот переход. Вот и пришло время, сейчас я это узнаю.

— Давай, иди, не задерживайся! — санитар сильно и уверенно толкнул меня вперёд. Многие двери были на электронных замках. Ощущения тюрьмы не было, но был ясно слышен запах несвободы.

И ещё!

Кругом был шёпот безумия!



Навстречу нам шли врачи в белых халатах, и пару раз я увидел, перемещающихся под надзором санитаров, одиночных пациентов. Вид у них был удручающий, если не сказать, тревожный. Взгляд, которым они на меня смотрели, был довольно необычным. Я старался понять, что не так? И понял. Там, в прошлой жизни, до грязно-зеленой двери, в городе, в автобусе или в магазинах я не замечал таких глаз. Эти глаза горели дьявольским огнём безумия или, наоборот, пустой отрешённостью происходящего. Уже интересно. Что произошло с ними? Что случилось? Почему они оказались здесь?

Вот и началось. Фантазия писателя начала бурлить. Я мысленно начал писать на листах бумаги, когда мы пришли в отдельный блок, называемый отделением.



Нас встретила интересная женщина, врач по призванию и по манерам общения, возрастом чуть более пятидесяти лет, естественно, в очках и спокойным, проникновенным голосом.

— Здравствуйте, Роман. Меня зовут Тамара Наумовна. Я заведующая одиннадцатым отделением и на время вашего пребывания здесь буду вашим лечащим врачом. Завтра, после утреннего обхода, мы с вами встретимся и подробно поговорим о том, что привело вас в лечебницу. Мы стараемся создать для наших пациентов необходимые условия для жизни в условиях ограничения свободного перемещения и ждём от них взаимопонимания. Надеюсь, что вы также будете выполнять необходимые предписания и указания назначенных вам процедур.

— Подскажите, как долго продлится моё пребывание здесь?

— Мы с вами завтра обо всём поговорим. Не волнуйтесь, людей способных жить там, за забором, нормальной жизнью в обществе, мы не задерживаем.

Она улыбнулась, и добавила:

— Очень много людей попадают сюда не по своей воле. В вашем случае мы вместе с вами будем разбираться и обязательно поставим диагноз. А врачебный диагноз есть у всех людей. Самый лучший — душевно здоров. А сейчас вас проводят в палату, где вы сможете отдохнуть и набраться сил. Они вам здесь очень пригодятся.



Открылась очередная дверь, и мы зашли в одиннадцатое отделение.



Длинный коридор, пол, покрытый новым линолеумом, и первое, что бросилось в глаза — это отсутствие каких-либо дверей в палаты. Я шёл по коридору и ловил взгляды здешних обитателей. Со всех сторон на меня смотрели люди в больничных пижамах и стоптанных тапках. На тапках были номера, и только отвернувшись от меня, я увидел, что на спинах у многих тоже были разные буквы и цифры. Пахло хлоркой, лекарствами и столовой одновременно. Психи смотрели удивительно. Группа из трёх человек, словно репетировала к моему появлению один и тот же, абсолютно ничего не выражающий, взгляд. Никакого удивления, или интереса, или другой мало-мальски значимой человеческой эмоции. Будто один взгляд «одели» на троих.



Посередине коридора стояла огромная стойка, как на входе в гостиницу. Разве только за ней сидела не приветливая молодая девушка, а «врачиха-монстр» из научно-популярного фильма о возможностях психиатрической помощи в ограниченных условиях. Она посмотрела на меня оценивающим взглядом и кивнула санитару:

— Этого в пятую. К ослабленным.



Позже я узнал, что в пятую палату попадают все вновь прибывшие в одиннадцатое отделение. Несколько дней здесь пациент проводит на карантине. Положение у обитателей пятой палаты всегда ограниченное. Во-первых, на входе в палату, за перегороженным столом, круглосуточно сидел санитар, который постоянно следил за действиями пациентов. Как потом оказалось, в палате также содержались лица, нарушающие внутренний распорядок. И те, за кем действительно необходимо постоянное наблюдение. Нельзя выходить в общий коридор, гулять по отделению и посещать другие палаты. Из пятой в обычную палату можно было попасть только при условии хорошего поведения.

А пациенты в пятой палате были знатные.



Первым, кто сразу же ко мне подошёл, как только я сел на свободную кровать, был Антон. Санитар называл всех по имени и постоянно одёргивал именно его. И когда он подошёл ко мне, то я уже знал, что его зовут Антон.

— Здравствуй, Антон, — я первым сделал ход.

Удивлению не было предела. Глаза округлились, и выражение лица стало невероятно удивительным, как у ребёнка.

— Откуда ты меня знаешь? Мы разве знакомы?

— Мы не знакомы, но я тебя знаю. Ты Антон. Ты проходишь здесь лечение и лежишь в пятой палате одиннадцатого отделения этой больницы.

Антон улыбнулся, польщённый, что его все знают. Потом вздрогнул, будто в его голове что-то щёлкнуло, и заговорил:

— А у меня проблема. Все мои попытки уснуть заканчиваются полным нулём. Мне остаётся только смотреть, как другие люди спят здоровым сном и молчать. Но я буду говорить. Ведь это моя проблема.

Я оглядел палату и ответил Антону:

— Ты знаешь, мне сегодня тоже вряд ли удастся выспаться.

Он просветлел и снова заулыбался.

— Значит, сегодня ночью я буду не один. И мне будет с кем поговорить.

Санитар резко крикнул:

— Антон! Отстань от него. Он только заехал. Или останешься в пятом навсегда. Я расскажу дежурному врачу, что ты плохо себя ведёшь.

Антон понял, что лучше не спорить, отошёл к своей кровати, успев шепнуть мне:

— Сегодня ночью у меня снова будет проблема.



Ужин нам принесли прямо в палату и все быстро расхватали по тарелке. Пахло жареной рыбой и картошкой, но я есть не стал. Аппетит пропал совсем. До меня начинало доходить, в какую авантюру я ввязался. Мне предстояло провести первую ночь в психиатрической больнице. Вокруг меня находились по-настоящему нездоровые люди. А как же я? Что со мной? Я вспомнил фильмы и книги, как из здоровых людей с помощью лекарств целенаправленно делают нездоровых. Б-р-р-р-р! Но я — здоровый! Но это только на мой взгляд. А вдруг?

Я понял, что начинаю сильно нервничать. А это здесь показывать нельзя никому.



После отбоя я лежал на кровати и не двигался. Прямо напротив меня была кровать Антона, а за ней два огромных окна. В окно было видно мрачное и тяжёлое северное небо. И здесь я столкнулся с очередной, как это принято говорить здесь, проблемой. Оказалось, что свет в палатах не выключался. Он горел круглосуточно. Лишь немного убавлялась яркость лампочки. Я попытался накрыться одеялом с головой и повернулся на бок. С ужасом увидел, что с соседней кровати из-под одеяла, за мной наблюдает другой сосед по палате. Вечером он всё время лежал, отвернувшись от меня, а сейчас пристально смотрел на меня немигающими глазами.

— Надо валить, надо валить отсюда!

— Куда? — не понял я. Он что-то ещё шептал, было совсем не разобрать. Я только хотел переспросить его, как понял, что он говорил этот бред не мне, и смотрел он не на меня. Он смотрел сквозь меня. Я окончательно понял, что теперь совсем не усну. Присутствие санитара за столом немного подбадривало. Вспомнились строчки Летова «В мокрой постели голое тело нашли».



И тут началось выступление Антона. Сначала он сел на своей кровати и начал рассматривать спящую палату. Увидев, что у меня открытые глаза, подскочил и встал у меня в ногах.

— Вот почему ты не спишь? Например, я не сплю потому, что все мои жалкие попытки уснуть закончились крахом. И я даже не буду пытаться уснуть, всё равно у меня ничего не получится.

Санитар, одиноко дремлющий за столом под лампочкой, но одним глазом следящий за палатой, мгновенно подскочил, подошёл к Антону и отвёл его до кровати.

— Антон, быстро ложись.

— Я не усну.

— Можешь не спать, просто лежи на кровати.

— Я боюсь спать.

— Антон!

В течении следующих нескольких часов Антон не сдавался. Сначала санитар его отвёл и уложил, но он снова сел на кровати. Санитар подошёл и долго его уговаривал. Антон ложился на кровать, и когда санитар отходил, Антон сразу же вставал с кровати и пытался ходить по палате, чтобы найти, кто ещё не спит. Как только санитар приближался к нему, то снова мгновенно ложился на постель. Вскоре санитару надоели эти игры, и он по телефону вызвал дежурного врача. К его приходу Антон уже лежал под одеялом с одним закрытым глазом. Врач пришёл и стал тихо расспрашивать Антона, в чём дело, но тот всё это время лежал, не пошевелившись, и смотрел в потолок одним не моргающим глазом.

Я не знал, смеяться мне в тот момент, или плакать. Доктор ушёл, так ничего и не добившись. Сразу, как только в коридоре за доктором захлопнулась дверь, Антон встал с кровати. Он пошёл по палате и чуть не потерял сознание. Перед ним внезапно появился врач, который специально открыл и закрыл дверь в коридоре, сделав вид, что ушёл, а сам быстро вернулся в пятую палату.

В-общем, через пять минут после этого, после двойного внутривенного снотворного, с записью в журнал происшествий, Антон уснул. Бешеная доза лекарства усыпила его бесконечную и изломанную психику.



В тот момент, от усталости и новых переживаний, я начал проваливаться в сон, как вдруг раздался резкий крик дежурного врача:

— Пятая, ослабленные! Выходим курить!

Я подскочил на кровати.

Больные (теперь, в том числе и я) быстро потянулись к стойке дежурного врача. На больших часах в коридоре было ровно шесть часов утра.



2 глава

Через два дня меня перевели из пятой палаты в обычную первую.

Жизнь в одиннадцатом отделении оказалась очень насыщенной. Каждое утро нас будил крик дежурного врача, который звал всех больных курить. Это была одна из многих врачебных уловок. Пациенты мгновенно просыпались и по очереди курили в туалете. Все личные вещи пациентов хранились в отдельной кладовке. Сигареты были подписаны и выдавались строго поштучно в определённые часы. Таким образом, в это время наводился порядок в пустых палатах. Уборкой занимались специально подобранные пациенты, возведённые в ранг «помощников». У бригады «помощников» был отдельный стол, и к питанию они получали дополнительную кружку чаю, сахар и кусочек хлеба. Так устроен весь мир.



На первом же завтраке, в общей столовой, которая находилась напротив стойки дежурного врача, я стал искать себе свободное место. В пятую нам приносили еду прямо в палату. И сейчас найти свободное место было затруднением, так как все места занимались строго по расписанию. Питание было однообразным, но довольно хорошо приготовленным. Чувствовалось, что за порядком и обеспечением пациентов был полный контроль.



В тот момент я первый раз увидел Петю. Как потом оказалось, Петя ещё был и моим соседом по первой палате. Он замахал мне руками, призывая к своему столу. Возле Пети было свободное место.

— Садись. Меня зовут Петя. Будешь рядом со мной, и тебя здесь никто не тронет. Я буду тебе помогать.



Я оглядел столовую, молча жующих пациентов, и понял, что единственный, кого мне действительно нужно было здесь опасаться, то это был Петя. Петя был большим здоровяком, скорее увальнем, тюфяком. На лице его была печать долгого лечения различными препаратами для душевного равновесия. И я не ошибся.

— Спасибо, Петя. Меня зовут Роман. Всем приятного аппетита. Ещё, Петя, у меня есть две припрятанные сигареты, после обеда покурим.

И мы подружились.



Во время перекура Петя неожиданно спросил:

— Ты не знаешь, они могут меня домой не отпустить?

Я сначала не понял, а потом ужаснулся действительности.

— Не понял, кто может не отпустить? Главврач?

— Да, и не только он. Через год у меня заканчивается очередной срок лечения, и я хочу домой. Они же могут меня не отпустить! А я уже вылечился, а они не понимают, что я здоров.

— Ты что, давно уже здесь?

— Очень давно.

— А дома когда был последний раз?

— Четырнадцать лет назад, когда в армию ушёл. Это был последний день, когда я был дома.

— Петя, ты чего? Это правда? Что случилось?

— Ну, ушёл в армию, год отслужил, ну, и там, были в наряде одном. Напились вечером спирта, в — общем, меня разбудили, а я весь в крови, а те, двое, мертвые лежат, разрубленные на части. У одного рук нет, у второго ног. А у меня топор в руке. Значит, получается, я их тогда ночью и убил. А я ничего не помнил тогда. Но я их не убивал, я знаю. Я не мог их убить, и я не убивал.



Дальше я, как завороженный, слушал рассказ Пети о его горестной судьбе: как он попал в тюрьму, где его избили, а потом, в наказание за какой-то проступок посадили в изолятор, где он потихоньку сходил с ума, воя на стены. Говорит, выл, молча, потому что иначе было нельзя. Снова накажут. В-общем, вскоре была комиссия, которая направила его на освидетельствование. Там его признали «психом», и назначили принудительное лечение. И лечили его насильно — принудительно.



Петя позвал меня: «Пойдём, покажу, где я был». Мы зашли в нашу палату, и Петя показал в окно:

— Видишь, отделение напротив? Там меня много лет лечили. Это отделение для преступников всяких, маньяков и прочей нечисти. Знаешь, там какие порядки? Наручники на ночь к кровати. Если ночью захотел в туалет, то потом тебя на вязках три дня держат, под себя ходишь, но потом ночью ни одного скрипа не слышно.

Я посмотрел в окно.

Напротив наших окон стояло двухэтажное здание, одной частью повернутое к нам, а другим в хвойный лес. Окна были с двойными решетками, и почти до самого верха замазаны краской.

— Видишь, замазано всё? Оттуда если только маленький кусочек неба виден и облака на нём. Я столько раз мечтал, что было бы здорово, если бы я на этом облачке улетел домой. Просто сел бы на облачко и улетел отсюда. Я там вспоминать начал, а они меня порошками и уколами. Я никогда не сопротивлялся, я всё ел. Меня только два года как сюда перевели, в одиннадцатое отделение. Ещё год и меня выпишут. Они же меня отпустят? Как думаешь, домой отпустят?

— Несомненно, Петя. Я нисколько в этом не сомневаюсь. А какой номер у того отделения?

— Никакого номера нет. Спецблок и всё. Там страшные люди живут, убийцы. Их там лечат. А на другой стороне окон нет. Там есть операционные, где эксперименты проходят всякие. Им там черепные коробки вскрывают, и в мозг заглядывают.

Я хотел улыбнуться, в этот момент Петя нагнулся, чтобы поднять с пола фантик от конфеты, и я с ужасом увидел у Пети на затылке, под короткой стрижкой, два больших, заросших, медицинских шва, словно след от операций.



Это была моя первая писательская находка в «психушке».

Спецблок, где проводят операции и изучают мозг преступника. Интересный сюжет, надо его записать и зашифровать. Или попробовать попасть в этот спецблок.



В тот же вечер я попросил у дежурного санитара ручку и пару листов бумаги.

— Ручку? А ты глаз себе не выколешь ручкой? Что писать-то собрался? Жалобу, может, какую?

— Да нет, стихи хочу написать. Всякие там любовь-морковь.

— Стихи — это хорошо. Тамара Наумовна одобряет стихи.



Санитар Алексей был хорошим парнем и добросовестным работником. Никогда не кричал на пациентов и к каждому относился уважительно, как к больным и страдающим людям. Во время перекуров часто угощал сигаретами.

На одном из таких перекуров и выяснилось, что в детстве мы учились с ним в одной школе с разницей в несколько лет. Но многие учителя и школьные стены были одни и те же.

— Слушай, Ромка, я много лет здесь работаю. Я же вижу, что ты нормальный. Что ты здесь делаешь?

— Ну, я так, полное обследование прохожу.

— Обследование? В нашем, одиннадцатом? Ты смотри, аккуратнее. А то были всякие случаи. Один, например, от армии косил, перед комиссией ел говно, под дурачка улыбался. И доигрался, так дураком и остался. Лежит до сих пор, в отделении для лежачих, пять лет уже прошло.

— Алексей, уверяю тебя, что есть какашки я не буду. Здесь нормально кормят. А ты можешь мне рассказать про спецблок?

В глазах у санитара я увидел крик ужаса.

— Зачем ты меня спрашиваешь? Ты меня никогда не спрашивай про это? Понял? Никогда! Я сам ничего не знаю. И другим не советую лезть туда носом.

Санитар затянулся, выпустил дым и, вдруг, внезапно продолжил:

(на секунду мне показалось, что сказанное дальше копилось в нём годами, словно он ждал собеседника на эту тему)

— Люди там страшные содержатся, даже не люди, а дьяволы настоящие. Лучше вообще не знать, что они наделали в своё время. Кто людей ел, кто детей на куски резал, тоже их ел. Больные, неизлечимые нелюди. Редко кто оттуда выходит и переводится. Петя, кстати, твой друг, оттуда, чтоб ты знал.

— Я знаю, Петя рассказал.

— С Петей не так всё, как кажется многим. Я много с ним общался. Он не убийца, я ему верю. Он, словно в наказание за что-то, столько лет по «психушкам». Залечили его основательно. Судьба такая у человека. А спецблок для меня страшная тема. Друг у меня был Вовка Седов, вместе когда-то в горном техникуме учились. Так получилось, что сразу, после учёбы, мы вместе сюда пришли работать. Здесь и график удобный, и зарплата в те годы была хорошая. Я по разным отделениям работал, только потом уже с Тамарой Наумовной остался в одиннадцатом. А Вовка немного жадный был, всё ему хотелось тут и сразу. Он, как только узнал, что в спецблоке и зарплата больше, и льготы сразу всякие, то попросился и в нём работал. Я же только один раз там был и больше не хочу. Не для меня такой контингент. Вовка проработал несколько месяцев и стал мне жаловаться. Говорит, что по ночам невозможно дежурить стало. Голоса стал всякие слышать, крики в голове. Я на него смотрел тогда и смеялся, молодые были. Думал, разыгрывает меня. Ну, я в ответ ему поддакивал и смеялся, говорил, что у меня в отделении вертолёты ночью летали, и парашютисты из них прыгали. Вовка тогда отмахнулся от меня, говорит, что никто ему не верит.

В-общем, через несколько дней пожар случился ночью, но его быстро потушили. Там, в спецблоке, его и нашли. Говорили, что Вовка сам себя облил бензином и поджёг. Сгорел на работе — это про него. Ни разу не приснился мне за все эти годы. А я его забыть не могу, и тот разговор последний. Ещё смеялся над ним. Потом уже, за годы работы здесь я понял, что это было на самом деле, что он видел и что слышал. Не выдержал. Убили его.

— Кто убил?

— Тебе это зачем? Есть такие области, куда нам заглядывать нельзя, да и незачем.

— Алексей, ты говоришь, словно врач-психиатр. Я писатель, пишу новую книгу. Одна из причин, что я здесь.

— Послушай, писатель. Я столько здесь насмотрелся и наслушался, что знаю больше, чем любой врач. Пациенты такие вещи рассказывают, что ни одному врачу не расскажешь. Сразу на комиссию отправят. Многие здесь мимикрируют. Я же вижу по тебе, что ты нормальный и абсолютно здоровый. Никогда не играйся в «психа» — это очень опасно. Можно там остаться и пускать слюни всю оставшуюся жизнь.

— Расскажи мне про спецблок, пожалуйста. Что ты ещё знаешь про него? Я напишу книгу, обязательно.

— Послушай, давай не сейчас. Давай, договоримся так. Я приду на следующую смену и расскажу тебе одну историю. Был там один пациент особенный. Мне про него Вовка рассказывал. Он его Дмитрюком называл, не иначе. Я это имя на всю жизнь запомнил. Со слов Вовки это было зло в человеческой оболочке. Страшные вещи творил и до, и вовремя лечения. Он был очень опасен, поэтому его в клетке днём держали. А ночью наручниками пристёгивали. Такие слухи были. Я знаю, что это он Вовку убил.

— Как убил? Он что, из клетки до него дотянулся?

— Нет, я уверен, что Дмитрюк его заставил поджечь себя, и смотрел на это, наслаждаясь. Он продолжал убивать, даже связанный.

— Ничего себе, вот это да. Когда твоя следующая смена?

— Через три дня.

— Я буду ждать.

— И ещё, чтоб тебе было не страшно спать. В одну из следующих ночей после смерти Вовки, Дмитрюк исчез из спецблока. Просто растворился в воздухе, словно его и не было. Была тревога, перекрыты все дороги и вокзалы — впустую. Ни одежды, ни тела так и не нашли. Но это ещё не всё! Вместе с ним пропал без вести главврач нашей больницы Александр Валентинович. Был с утра на работе, и пропал. Так, до сих пор, столько лет прошло, считается без вести пропавшим.

— Офигеть! Вот это сюжет для книги. Я такое распишу.

— Давай, Ромка. Хороший ты парень, не играйся со злом. Три дня подожди, я много чего тебе расскажу!



3 глава

Следующий день, и тем более ночь, я весь извёлся.

После отбоя лежал и смотрел в окно на здание спецблока. Сколько там жутких историй и закованного в наручники больного зла. Неизлечимые, с которыми невозможно что-то сделать. А Петя? С Петей явно что-то не так, ведь он же вылечился или его оперировали, и получилось усыпить зло? Или зло затаилось и поджидает в засаде очередную жертву?



Я ждал разговора с санитаром Алексеем и делал первые записи. Режим в нашей палате был обычный, и всё равно, вместо ручки мне выдали только стержень, но и его мне хватало. Тумбочки у нас никто не обыскивал, просто проверяли на обходе порядок и всё. Я выбрал себе свободную кровать возле входа, там, под потолком, горела лампочка, и при таком свете можно было писать ночью. Специально написал несколько стихов и показал на утреннем обходе Тамаре Наумовне. Она строго и ласково сказала:

— Стихи — это хорошая терапия. В стихах можно жить и любить. Пишите, я попрошу, чтобы вам не мешали.

Сама читать стихи не стала, и, слава богу, подумал я. Такого бреда я действительно ещё никогда не писал. С этого дня меня никто не дёргал ночью, если я что-то писал на своих листочках.

Я не шумел и никому не мешал, в отличии, например, от Богдана.



В одной палате со мной лежал Богдан. Ему было около двадцати лет, он культурно общался и с виду был обычным парнем. Если бы не его заболевание. У него была супергиперсверхактивность. Я не знаю, как это называется на медицинском языке, но Богдан не мог ни одной секунды постоять на месте. Если он закуривал, то просил подержать сигарету, выходил в коридор и начинал ходить. Если он садился кушать, то только сев за стол и взяв в руку ложку, мгновенно вставал и шел ходить по коридору. Про туалет — это совсем отдельная история. В-общем, ему постоянно нужно было ходить. Ночью он доставал меня своим хождением по палате. Расстояние в десять метров от стены до стены он проходил за две секунды, поворачивался и быстрым шагом шёл обратно. В первую же ночь пока я делал свои записи, Богдан по моим прикидкам прошёл несколько километров. Днём ему разрешали ходить по длинному общему коридору, и он никому не мешал, ловко обходя встречные курсы, а вот ночью, чтобы не мешать другим, он снимал тапки и ходил в носках. Через несколько часов носки стирались до дыр, и он, с голыми ногами, с нова ходил от стены к стене.

Сначала я выдержал минут десять и потом фыркнул на него:

— Ты задолбал бегать перед кроватью, честно, достал уже.

Богдан взмолился:

— Понимаешь, я не могу по-другому. Мне страшно, когда я останавливаюсь. Я боюсь умереть от этого. Пожалуйста, не мешай мне, я больной человек.

Я отстал от него и позже привык. Ко всему этому можно добавить, что он практически не спал. Уже под утро, он мазал кровоточащие ступни специальной мазью, ложился, накрывался одеялом и через минуту подскакивал с постели и снова начинал накручивать километраж.



Вечером, после ужина, у всего отделения было свободное время, и многие гуляли по коридору, наслаждаясь беседами, и общением друг с другом. Я узнал, что в шкафу есть различные настольные игры (которыми никто из пациентов не пользовался), и с разрешения Тамары Наумовны нам с Петей дали нарды. Петя довольно сносно играл, и я тоже нашёл свою отдушину в скучном расписании дня. Я выигрывал один раз и Петя по-настоящему злился. Потом я два раза подряд поддавался Пете. Если бы видели его лицо в момент победы! Олимпийский чемпион не испытывал столько эмоций, как этот глубоко несчастный человек. В эти секунды я был его богом и дарил ему счастье быть сильным и удачливым человеком.

Наш пластиковый столик стоял в небольшой нише в стене (видимо, там раньше, стоял какой-то специальный шкаф) и мы никому не мешали. В то же время я лично видел всех, кто гулял по общему коридору и слышал разговоры пациентов. Все старались гулять рядом со своим палатами, не заходя за границы. Один Богдан накручивал километры, гуляя по всей длине коридора. Дима и Саша из нашей палаты гуляли рядом и изредка останавливались посмотреть на игру.

Разговоры они вели космические:

— Ты о чём сейчас думаешь, Дима?

— Я думаю о том, что если на полу, вот отсюда, прямо сейчас начать чертить прямую, то она будет бесконечная.

— Почему ты так думаешь?

— Потому, что сначала мы пройдём землю, потом весь космос и всю вселенную. А вселенная бесконечна.

— Нет, я так не считаю. Всему есть свой конец. Вот, например, наша жизнь нам тоже кажется бесконечной. А ведь мы все умрём, и я, и ты тоже. Мы все умрём!

— Не надо так говорить, понял, не надо. Я не хочу об этом знать. Неправда, это всё неправда. Я никогда не умру.



У Димы случается настоящая истерика, он начинает плакать, и убегает в палату. Там падает на свою постель, уткнувшись в подушку. (Я в это время чувствую, что у меня начинают путаться мысли, и завидую Пете, который наслаждается игрой).



В это время Богдан останавливается рядом с нами, начинает хлопать по карманам больничной пижамы:

— Тише, тише! Мне мама звонит!

Богдан прикладывает ладонь к уху и разговаривает по невидимому телефону:

— Алло! Привет, мама. Что? Ты завтра приезжаешь? Это хорошо, я буду ждать тебя завтра. Что мне привезти? Сейчас подумаю. Так, бери листочек, ручку и записывай. Записываешь? Так, первое! Привези мне «ничего»! Второе — привези мне, пожалуйста, смертельный укол. Очень прошу, мама. Они продаются на улице Строителей. Адрес ты можешь в газете прочитать. Ну, и немножко конфет тоже привези. Всё! Я жду тебя завтра здесь, в коридоре, возле окна.



Со стороны, лично мне, было немного грустно. Богдан побежал дальше, и по выражению лица было видно, что сейчас он реально разговаривал со своей мамой. Счастливая улыбка растеклась по его лицу, и всем своим видом он показывал окружающим — что мол, вам-то никто не звонил, а я, счастливчик, с мамой поговорил.



А ведь, правда, подумал я тогда, многие из них здесь счастливы так, что другим трудно понять. Чисто, светло, покормят, помоют, постирают одежду, и спать уложат. А то, что бог отнял разум, так ты об этом даже и не догадываешься. Это знают другие люди — врачи, санитары, родные, но только не ты.

В тот же вечер случилось небольшое происшествие.



С шумом раскрылась входная дверь в наше отделение и трое полицейских затащили в проём худого мужчину, на вид лет тридцати. Даже будучи в наручниках, он яростно сопротивлялся и брыкался, цепляясь ногами и руками за всё, что только можно. Если бы полицейских было меньше, то думаю, что он без труда раскидал бы их по сторонам. Такая ярость и сила была в этом худом теле.



Дежурный врач выскочила из-за стойки:

— Сюда, сюда, в пятую.

Полицейские схватили мужчину под руки и ноги и понесли, а тот, как огромная рыбина бился у них в руках. Происшествие всколыхнуло обитателей отделения: большинство испуганно разбежались по своим палатам, а мы с Петей встали из-за столика и с любопытством пошли к пятой палате.



Вновь прибывшего пациента положили на железную кровать, привинченную к полу, и начали пристегивать и привязывать к железной раме. Через две минуты всё было кончено. Мужчину спеленали как младенца, и больше он не пытался дёргаться. Это было совсем бесполезно.



Обитатели пятой палаты испуганно сбились в кучу у дальней стены. Первым осмелел Антон. Он подошёл к полицейским и спросил:

— Скажите мне, пожалуйста, он что — преступник?

Санитар одёрнул Антона:

— Антон, отвяжись! Не мешай работать!

— Нет, я не отвяжусь. Я хочу знать правду. Он преступник?

Один из полицейских, вытирая пот со лба, ответил:

— Нет, этот человек не преступник.

Такой ответ явно приободрил Антона, и он подошёл вплотную к связанному человеку и показал на него пальцем:

— Так получается, что если он не преступник, то почему он в наручниках? В наручниках держат только преступников. А если нас обманули, и он на самом деле преступник, то, что преступник делает с нами в одной палате. Разъясните мне этот факт, пожалуйста.



Полицейские больше не обращали на Антона в больничной пижаме никакого внимания. Они проверили, насколько крепко привязан доставленный, и отстегнули наручники. Двое стали выходить из палаты, а старший группы передавал дежурному врачу документы и личные вещи буйного пациента.

Санитар отмахнулся от наседавшего Антона:

— Или ты сейчас отойдёшь, или я напишу доклад о твоём поведении Тамаре Наумовне.

Такое словосочетание имени и фамилии произвело на Антона магическое действие. Он отвернулся к стене, закрыл один глаз и сделал вид, что стоя уснул.

Мне оставалось только улыбаться.



Дежурный врач спохватился и погнал любопытных от палаты: «Давайте, давайте, расходитесь по палатам. Наводите порядок и готовьтесь ко сну».

Мы пошли с Петей к своей палате, как вдруг я увидел, что в конце общего коридора с подоконника спрыгивает Богдан и успел заметить, что он рисовал на стекле. Я сказал Пете, чтобы он шёл в палату, а я схожу в туалет. Петя свернул, я подошёл к окну и ахнул.

На запотевшем стекле аккуратным почерком, без ошибок, было написано: УЧИТЕСЬ БАЛАНСИРОВАТЬ НА ГРАНИ!



Медсестра вышла проводить полицейских. Металлическая дверь закрылась и наступила тишина, которую мало кто из моих читателей слышал в своей жизни.

Это была тишина «на низких частотах» одиннадцатого отделения Северной областной психиатрической больницы.



Утром, после завтрака, я проходил мимо пятой палаты и случайно наблюдал такую картину. Тамара Наумовна подошла к новому пациенту, который так и оставался всю ночь привязанным к кровати.

— Доброе утро, Эдуард! Давно мы с тобой не виделись.

— Доброе утро, Тамара Наумовна!

— Как ты себя чувствуешь сегодня?

— Хорошо!

Она внимательно посмотрела в его глаза и приказала санитарам:

— Развяжите его. Приступ уже прошёл.



Санитары быстро распутали пациента, и он присел на кровати. Напротив него, на другой кровати, присела Тамара Наумовна и спросила:

— Эдуард, всё-таки быстро ты вернулся в этот раз. И полгода не прошло.

— Да, Тамара Наумовна. В марте выписался.

— Что случилось в этот раз?

Эдик растирал затёкшие ноги и руки и стал рассказывать:

— Понимаете, это время всё было нормально, после больницы.

— Приступов не было, голоса приходили? Второй раз за полгода это редкий случай в истории твоей болезни.

— Нет. Всё было нормально до вчерашнего дня. Вчера я пришёл после работы домой. Дома жена была. Ну, туда-сюда, сели ужинать. Я выпил немного.

— Сколько выпил?

— Как обычно, грамм сто водки, не больше. Вы же знаете, что я много не пью.

— Знаю. Что было дальше?

— Ну вот, в — общем, я выпил. Тут меня словно жаром всего обдало. И ко мне пришёл Бог Огня.

— Бог Огня? И что он тебе приказал?

— Что я должен сломать стену, выйти к людям и сказать, что скоро Бог Огня накажет грешников.

— Интересно, Эдуард, почему он вернулся так рано? Как ты думаешь? Раньше он приходил к тебе раз в пять — шесть лет.

— Я не знаю. Это случилось совсем внезапно. Я очнулся здесь, ночью, и ничего не помню, что сделал.

— Не волнуйся, твоя жена успела вызвать помощь и никто не пострадал. Ты таблетки принимаешь, что я тебе прописала пить каждый месяц?

— Я пил их до осени, а потом месяц, как перестал. Подумал, что больше такого не будет.

— Понятно. Очень даже зря, что перестал пить таблетки. Твой мозг мог умереть. Обещай, что дома всегда будешь принимать нужные препараты. Они тебе помогут справиться с обострениями. Пойми, что ты нуждаешься в лекарствах.

— Обещаю, Тамара Наумовна. Сколько меня здесь продержат?

— Задерживать мы тебя не будем. Я знаю твою историю болезни. Неделю отдохни, мы понаблюдаем и сделаем выводы. Хорошо? А пока меня интересует только один вопрос. Почему он пришёл так рано? Может быть, ты вспомнишь, что Бог Огня тебе ещё говорил.

— Не помню, совсем не помню. Жар был такой сильный, что обжигал изнутри всё тело. Я весь горел, словно стоял на костре.

— Сегодня отдыхай, завтра на обследование.



Тамара Наумовна встала и сказала дежурному врачу:

— Переведите его в обычную палату. Здесь ему делать нечего. И запишите его с завтрашнего дня на полное обследование.



Примерно через час Эдик, переодетый в больничную пижаму, с новым матрасом в руках зашел к нам в палату и спросил:

— Привет, парни! Мне сказали, что в вашей палате есть свободное место.

4 глава

Целый день внутри меня росло беспокойство.

Знаете, будто ушёл из квартиры, а утюг не выключил. Возвращаешься обратно, с умным видом осматриваешь квартиру и, довольный как слон, уходишь, что всё проконтролировал.

Но, я понимал, что сегодня я не мог включить утюг в квартире, потому, что самой квартиры у меня и утюга в ней не было. Было тревожное чувство, что я что-то забыл, что-то упустил.



Обычный день проходил по обычному расписанию.

Обед, приём лекарств.

Сон после обеда.

Приём лекарств.

Таблетки и порошки принимались сразу после приёма пищи и выглядели однообразно. Выстраивалась длинная очередь, ты подходил к стойке дежурного врача, открывал рот, и тебе высыпали истолченные таблетки и гору порошков. Гора зависела от степени заболевания и курса лечения. Многие пациенты пытались спрятать порошок за губой (что дети малые, ей богу), а потом сплюнуть в туалете, но таких быстро вычисляли и они с недовольным видом полоскали рот водой и глотали. Самое неприятное в этой процедуре было то, что после глотания порошка каждый пациент должен открыть рот, куда заглядывал дежурный врач. Иногда казалось, что в некоторые рты сейчас врач залезет с ногами и фонариком, и пропадёт там навсегда.



К вечеру я организовал небольшой турнир на звание чемпиона одиннадцатого отделения по нардам. Участников было трое: я, Петя и Эдик. Мы с увлечением проводили время, играя «на победителя» с записью очков и побед. Всё так же по коридору гуляли «психи». Петя, разозлённый проигрышем в полуфинале, ушел от нас смотреть фигурное катание. Большинство отделения в тот вечер сидело в столовой перед телевизором.



С нескрываемым интересом к нашему столу подошёл Антон (вечерами некоторых пациентов пятой палаты отпускали погулять по общему коридору под присмотром санитаров). Он явно обрадовался, увидев меня, и уверенно заговорил:

— Сегодня ночью я прервал череду неудач, и мне удалось поспать, но не так качественно! Мне не удалось выспаться полностью, но я немного поспал. И это факт, а не реклама!

— Привет, Антон. Я рад за тебя, продолжай в том же духе.

— Этой ночью мой правый глаз не выспался, спал только левый. А все мои предыдущие попытки уснуть заканчивались полным нулём.



Эдик махнул рукой, словно закрывая Антону рот, и спросил его:

— Антоша, расскажи нам, как пользоваться нивелиром.

Антон сразу преобразился, машинально руками делая движения, словно снимая с себя невидимый рюкзак:

— Значит так, нивелир — это геодезический инструмент для нивелирования, то есть для определения разности высот между несколькими точками земной поверхности. Нивелиром могут пользоваться только технически образованные люди, прошедшие специальное обучение.

То, что произошло в дальнейшие пять минут, лично я не могу объяснить. Антон вытащил из воздуха воображаемый нивелир, словно вытаскивал его из заводского чехла. Установил треногу и поставил на неё прибор. Заглядывая одним глазом в невидимую оптику, приговаривал:

— Так, для приведения нивелира в рабочее положение мы крутим подъёмные винты подставки, а для точного горизонтирования визирной оси при взятии отсчёта мы крутим элевационный винт.

Антон говорил уверенно, бегая вокруг воздуха, и в некоторых случаях я заметил, что он переступает, чтобы не задеть треногу и не повредить любимую технику.



Грозный окрик санитара прервал лекцию Антона:

— Антон, быстро в палату. Время прогулки закончилось. Другим тоже надо погулять.

Прекрасная техническая презентация нивелира растаяла, словно утренний туман. В одну секунду Антон снова превратился в ослабленного пациента пятой палаты и уныло пошаркал тапками в сторону санитара.



Я сидел остолбеневший и нервно перебирал кубики в руке.

— Что это было, Эдик?

— Это Антон, я его хорошо знаю. Весной, после приступа, я пролежал с ним в пятой палате три недели. Антон — бывший геолог, очень образованный и начитанный человек. Во время экспедиции в Хибины он проснулся ночью в палатке от того, что какая-то тварь сидела у него на лице. Он закричал, и она его укусила прямо в глаз. У него случился анфилактический и психологический шок. После экспедиции, уже дома, у Антона произошло сильнейшее обострение, бессонница и страх уснуть. Был госпитализирован и находится на лечении четвёртый год.

— Ничего себе, как бывает в жизни. Четвёртый год! Одна секунда в жизни, и ты уже на том берегу, бескрайнем и страшно фантастически пустынном.

— О! Я раньше об этом тоже не думал, до первого приступа. Я был здоровым и счастливым молодым человеком. В двадцать лет он пришёл ко мне первый раз.

— Кто пришёл?

— Бог Огня. Он приходит примерно раз в пять лет. Не знаю, почему он выбирает меня. Я читал, что есть такая редкая болезнь, обострение потаённых чувств. Но в этом году он пришёл дважды. Весной я чувствовал его приближение, и сам обратился за помощью. А вот то, что случилось вчера, я и сам не понял. Всё произошло очень быстро.

— Эдик, а как это происходит?

— Тебе зачем?

— Эдик, я писатель. Прохожу здесь обследование и собираю материал для новой книги.

— Ага! Теперь мне понятно. А я ещё хотел спросить тебя, что ты здесь делаешь?

— Эдик, что случилось с тобой вчера?

— Ну что, пришёл домой после работы. Было шесть вечера. И я сразу почувствовал, что в квартире не один. Такое чувство было, что вроде всё на своих местах, и кресло, и диван, и стенка, но я же вижу, что у всех вещей поменялся объём. Начинаю обыскивать комнаты, ванну, туалет. И понимаю, что всё вокруг, и вещи, и стены наполняются газом, и вот-вот произойдёт взрыв. В это время приходит жена, я ей начинаю рассказывать, а она идёт на кухню, говорит, сейчас я тебе чаю хорошего сделаю. И я отчётливо слышу, как она поворачивает ручку на плите и с ужасным шипением, разрывающим мои барабанные перепонки, из труб начинает выходить газ. Жена щёлкает зажигалкой, и дальше не помню. Взрыв в голове, жар, и приходит Бог Огня.

— Эдик, как он выглядит?

— А ты не боишься?

— Чего?

— Это сильные и властные сущности или существа, без разницы как мы их называем. Для нас они боги. С ними бесполезно бороться или противостоять.

— Эдик, а как ты думаешь, что это на самом деле?

— Не знаю, это не для человеческого понимания. Есть вещи, которые нам нельзя знать, и ни к чему. Сойдёшь с ума, точнее сведут. Я лично не хочу, я заглядывал за край, стоял на этой ленточке. Там очень страшно, вечно страшно. И очень холодно.

— Ничего себе!

— Вот, например, Дима из нашей палаты. Работал крановщиком, жена красавица, двое детей, семья отличная. Счастливый человек был. На стройке уронил плиту бетонную. Не его вина была, закрепили неправильно, но он поторопился и не проверил. Плита упала на двух его друзей. Оба на месте, насмерть. Они вместе учились, вместе женились и работали вместе. Потом из кабины монтажники на поясах его спускали без сознания. Он там, на высоте, в кабине, сразу как увидел, что произошло, поседел за одну секунду и сошёл с ума. Он потерял сознание, и пока оно к нему не возвращается. Врачи лет шесть уже пытаются что-то с ним сделать. Он никого не узнаёт, ни родственников, ни детей. И очень боится умереть. Секунда в его жизни, до и после.

— Эдик, если честно сказать, я просто в шоке. Одно дело, когда смотришь, как они пускают слюни в тарелку с супом. Причём в твою тарелку, когда он тянется за хлебом, и другое, когда понимаешь, что случилось с ними. Точно, как в народе говорят, если бог хочет наказать, то он лишает разума.

— А что с Богданом случилось? На него редкая зараза напала.

— Да, у Богдана, словно наказание за что-то. Но там другая боль. Они живут вдвоём с матерью, недалеко отсюда. В посёлке одном, там часть стоит, аэродром военный. Мать работала всю жизнь на заправщике. И я слышал, что она беременная (!) прибежала на работу подменить пьяного сменщика и случайно разлила какое-то опасное топливо, гептил, что — ли. Название не так важно, главное, что она потеряла сознание и больше часа пролежала в этой кислотной луже. Она была на последнем сроке беременности (куда ты поскакала с животом, на работу её, видите ли, позвали, зла не хватает). Случайно её увидели, срочно в госпиталь, и там делают кесарево сечение. Вот так родился Богдан. Но это ещё не всё. Мать иногда забирает его отсюда, подержит неделю дома, и обратно сдаёт на два — три месяца. По закону так можно делать. А по какому закону и что делать в этой жизни Богдану?

— Эдик, спасибо. Ты такие вещи мне рассказал. Я словно обратную сторону Луны увидел. Будто из зеркала посмотрел на наш хрупкий мир.

— Да, пожалуйста. Здесь редко встретишь интересного собеседника. Я здесь ненадолго. Тамара Наумовна обещала, что неделю, не больше. А ты насколько?

— Эдик, слушай, а я даже и не знаю. Нужно спросить будет.

— Не волнуйся, они тебе сами скажут. Здоровых людей они не держат. Посмотри, какая подгорелая каша из человеческого сознания вокруг.



Наш разговор прервал крик дежурного врача:

— Отделение, отбой. Расходимся по палатам, готовимся ко сну.



Я сложил нарды и пошёл сдавать их санитару. Тот сидел за перегороженным столом у входа в пятую палату.

— Вот нарды, спасибо, поиграли.

— Ага, молодец. Положи в шкаф.

— Завтра, чья смена? Завтра Алексей придёт на сутки?

— А тебе зачем?

— Алексей обещал мне кроссворды принести (соврал я), и рассказать про нашу первую школу. Мы в ней вместе учились, правда, в разные годы.

— Алексей завтра не придёт и ничего тебе больше не расскажет. Он умер.

— Как умер? Когда?

— Три дня назад. Пришёл со смены домой и умер. Сегодня похоронили.

У меня задрожали руки, и нарды с грохотом упали на пол. Коробка раскрылась, и шашечки покатились по всей палате. Так, наверное, в тот момент разбежались мысли в моей голове.



На следующий день всё было плохо.

Самочувствие, настроение и мысли.

Кто-то подкрался к моему душевному равновесию. Сам хотел поиграть, и вот приближается финал игры. Или это только начало?



Смерть Алексея потрясла меня. Человек, которого я видел буквально два дня в своей жизни, оказался одним из тех, кто прошёл рядом с моими шагами. Пересеклись на несколько минут разговора и такой расход. Что он хотел мне рассказать? Я начал до мелочей вспоминать наш последний разговор. Помню имя, которое он мне назвал — Дмитрюк. Этот страшный и таинственный пациент. Главврач больницы, который пропал вместе с Дмитрюком. Алексей явно знал больше, и. возможно хотел мне это рассказать. Его словно прорвало тогда, словно все эти годы он искал собеседника, и, возможно его самого никто не слушал, как когда-то он сам не услышал своего друга.



А может ли это быть совпадением, что он умер сразу после того, как рассказал мне про Дмитрюка? Всё может быть. Перенервничал, разволновался и сердце не выдержало. Так ведь я даже не знаю причину смерти. Может уже и не важно, человека то уже нет в живых. Или важно?



Нужно у кого-нибудь спросить, задать вопросы. У кого? У Тамары Наумовны? Странные вопросы у пациента своему врачу. Хотя в этой больницы много странного. Когда происходили события, описанные санитаром? Я даже примерно не знаю. Как же это всё мне стало интересно.



Вдруг я вспомнил, как Алексей настойчиво советовал мне не играться в «психа», Говорил, что пациенты ему такое рассказывали, что врачи не знают. Он явно хотел со мной этим поделиться. Он долгие годы ждал пациента, который вынесет правду из стен психиатрической больницы. Но что это за правда? И кому она поможет?

Эдик! Точно, Эдик!

Я не спрашивал его про спецблок. А он знает наверняка. У него что ни спроси про здешних обитателей, то Эдик знает всё. Он знает и понимает суть.



Я лежал на своей кровати после обеда в тихий час и не мог уснуть. Вопросы терзали меня. Эдик сейчас проснётся, и я спрошу у него, что он знает про пациентов спецблока и про пропавшего без вести главврача больницы.



В этот самый момент Эдик повернулся на своей кровати, и прошептал:

— Позови врача, срочно! Мне плохо! Позови врача!

Я увидел его горящие пламенем глаза и метнулся к дежурному врачу:

— Срочно, в первую, Эдику плохо.

Надо отдать должное, врач моментально ринулся в палату. Через пять минут вокруг Эдика уже крутились два врача и санитар, ощупывая и осматривая Эдика. Тот лежал без сознания, когда прибежала Тамара Наумовна. Суета была неимоверная, и я только услышал её голос: « О, господи! Температура сорок. Быстро полтора куба амфе… (я не расслышал названия лекарства) внутривенно, баллон и в реанимацию. Поднимайте реаниматолога, он горит на глазах». Через две минуты Эдика на каталке увезли из отделения. Дверь снова захлопнулась.



Я начал понимать, что схожу с ума. Так стоп, это уже слишком. Быстро побежал в туалет, открыл воду и подставил голову под струю холодной воды. Стал представлять себе бескрайние ледяные поля Арктики, снежные вершины Памира и холодные ветра Атлантики. Холодно! Холодно!



Так, больше никаких вопросов, никаких размышлений. Было такое чувство, что кто-то подключился к моему мозгу, и играется с ним, включая тумблеры и добавляя, или уменьшая, громкость восприятия реальности. Нужно умыться и идти вместе со всеми смотреть фигурное катание. Вечером поужинать, лечь спать, проснуться утром и записаться на приём к врачу. Мне срочно нужна помощь врача-психиатра. Срочная медицинская помощь. Но только завтра, спокойно и по расписанию. Иначе, всё это может очень плохо закончиться.



Перед отбоем я попросил у дежурного врача обычного снотворного. Он посмотрел в мои записи и спокойно выдал мне две маленькие синие таблеточки, которые раскрошил и высыпал мне в рот перед отбоем.

Душевные переживания, накопившиеся за целый день, были безжалостно раздавлены действием таблеток. Едва я успел вытянуть ноги на кровати, как мгновенно провалился в упоительный сон.



Резко проснулся от того, что кто-то выл в палате.

Вой был громкий, безнадёжный и сиротливый.

Я откинул одеяло с головы, и увидел Петю. Петя сидел на кровати и выл, как умирающий волк, попавший в капкан. Лицо Пети и стены палаты были покрыты кроваво-красным отблеском мерцающего света. Первая мысль — галлюцинации, вызванные снотворным.

Я крикнул: «Петя! Петя!».

Он даже не повернулся в мою сторону, медленно поднял руку, показывая в сторону окна. Я подскочил с кровати и остановился, потрясённый зрелищем.



Здание спецблока, в тридцати метрах от нас, было охвачено огнём. Полыхали оба этажа. Стёкла между решёток полопались. Несколько горящих факелов в виде человеческих тел висело на решетках. Огонь игрался языками пламени, и казалось, что сгоревшие тела шевелятся и пытаются отогнуть решётки.

Смрадный запах накрыл нас, проснувшиеся пациенты бросались на пол и ползли в общий коридор. Началось человеческое безумие — прибежали врачи и санитары с других отделений. Нужно было собрать больных на другой стороне нашего корпуса, где окна выходили во внутренний двор больницы. В общем коридоре на полу вповалку друг на друге лежали «психи». Санитары вытаскивали больных из-под кроватей, а те мёртвой хваткой цеплялись за ножки привинченных кроватей, брыкались и кричали от страха.

Вокруг была паника живых тел и запах смерти и горелого человеческого мяса.



Я сел на кровати, обхватил голову руками и пытался вспомнить, как я иду в детстве по лугу, падаю в траву и валяюсь среди цветов и одуванчиков. Жужжат пчёлы, трещат сверчки, а я встаю и бегу до уличной колонки. Нажимаю одной ручонкой на рычаг, нагибаюсь и пью обжигающе холодную воду. Подставляю ноги в шлёпанцах под струю воды и с замиранием сердца ловлю счастливые мгновения детства.



Утром после завтрака, как обычно, все выстроились в очередь за лекарствами. Во всех палатах, на нашей стороне коридора, окна теперь были замазаны краской почти до верха и пациентов снова распределяли по своим местам.

Антон, при входе в свою пятую палату, остановился и громко сказал:

— О! Как на том здании было, краской замазали. Ну, всё! Мы следующие!



Тишина была гнетущая. Всех пациентов в обязательном порядке собирали в столовой и включали на целый день мультфильмы. Прогулки на улице были отменены. Часами никто не разговаривал, гнетущая тишина в отделении прерывалась криками врачей с вызовом записанных на процедуры, подъемами и отбоями и приёмами пищи.



Через три дня появился Эдик. Это уже был не тот человек, с которым я разговаривал несколько дней назад. Я радостно окрикнул его в коридоре, а он повернулся и посмотрел на меня пустыми глазницами, словно слепой. Глаза у него были сильно воспаленные, опухшие, зрачков почти не видно.

Я отшатнулся и машинально спросил:

— Ты меня помнишь? Это я, Роман. Что с тобой случилось?

Абсолютно механическим голосом он ответил:

— Я тебя помню, ты меня не помнишь. Я всегда был такой раньше.

Эдик отвернулся от меня и пошёл по коридору. Вдруг остановился и сказал, обращаясь в пустоту:

— Никогда не заглядывай за край. Они не любят, когда за ними подсматривают.



Прошла неделя после страшного пожара. Во время ночных разговоров дежурных врачей и санитаров я понял, что во время пожара заживо сгорели все больные, содержавшиеся в спецблоке и ночной санитар. То есть все люди, находившиеся в здании. В живых остался только дежурный врач, зашедший в спецблок на ночном обходе. Он получил страшные ожоги и, как оказалось, был свидетелем начала пожара.



Моя кровать находилась на входе в палату, и до меня в ночной тишине долетал шепот обсуждений трагедии в коридоре между врачами:

— Ты представляешь, говорят, что санитар облил себя бензином и поджёг. Дежурный его пытался потушить, началась борьба, и тот ударил ногой открытую канистру.

— Как он принёс канистру с бензином?!

— Я не знаю.

— Не представляю, что там было. Ад кромешный.

— А те, получается, видели через решётки, что делается.

— Крик был ужасный. Жуть, в — общем.



Я накрывался подушкой, затыкал уши, срочно рылся в памяти и бежал через бабушкин огород на луг. Бежал по высокой траве, не останавливаясь и не оглядываясь. Так было легче.



Вскоре отделению разрешили прогулки на улице, но все отказывались. На улице ещё витал запах смерти, а здесь пациентам было тихо и спокойно. Не помню как, но мне удалось уговорить Петю прогуляться. Когда мы уже оделись, к нам подошла Тамара Наумовна и спросила:

— Ребята, нам на улице нужны помощники. Мусор собрать и выкинуть из старого здания. Можете помочь больнице?

Она внимательно посмотрела в глаза Пете:

— Петя, ты как себя чувствуешь?

— Хорошо, Тамара Наумовна.

— Ну, вот и прекрасно, там аккуратно, пожалуйста. Не пораньтесь и не торопитесь. С вами будут врачи и помощники с других отделений. Скучно не будет.



Дежурный врач вывел нас на улицу и повёл за отделение. Только сейчас я начал понимать, куда нас ведут. Мы вышли из-за угла, и я увидел обгоревшее и разрушенное здание бывшего спецблока. Мрачное пепелище сгоревших тайн и человеческого безумия. Решетки и двери были спилены, с разных окон выбрасывали мусор. Было довольно много народу, и врачи, которых я видел раньше на разных процедурах и такие же, как мы, помощники.



Нас с Петей провели по первому этажу, который уже был частично убран, и поставили разбирать мусор в большой комнате в самом конце бывшего коридора. Петя с удивлением рассматривал стены, потолок и вид из окна в хвойный лес.

Он потрогал стены и заговорил:

— Я здесь был, я точно здесь был. Это был кабинет психолога. Вот здесь была решетка, меня туда заводили и привязывали к кровати. Подключали всякие проводки, а вот здесь был большой стол с аппаратурой и сидел врач, нажимал на кнопки и спрашивал у меня разные вопросы. Я помню это очень хорошо. Здесь я начал вспоминать. Да, здесь я начал вспоминать! Я их не убивал, точно. Я начал рассказывать врачу, а он прервал меня и щёлкнул тумблером. Вот так! Щёлк! Щёлк! У меня тогда начало жечь в спине, я сказал ему, что очень жжет. А он засмеялся и сказал, потерпишь. Я тогда отключился, и когда очнулся, то подумал, что всё это мне приснилось. И уже потом нащупал у себя вот это.

Петя повернулся, задрал одежду и на позвоночнике я увидел длинный, сантиметров десять шрам. Будто раскалённый штырь загнали под кожу и он зарос там и затянулся.

— Ещё говорили, что раньше здесь был кабинет главврача этой больницы, когда её только построили. Он пропал без вести. Его звали Александр Валентинович. Он навсегда исчез на территории своей больницы. Да, это я хорошо помню. В этих стенах я сразу начинаю всё вспоминать. Они изучали меня здесь как курицу.



Я с волнением слушал Петю, подметал метлой мусор и складывал в мешок. Только сейчас до меня дошла мысль, что я так хотел попасть в это отделение без номера, и вот я здесь. Я хотел узнать про пропавшего врача, и это оказалось правдой. Оставался Дмитрюк, этот таинственный пациент спецблока Северной областной психиатрической больницы.

Сюжет для книги был готов, я нашёл то, что хотел найти. Услышал то, что хотел услышать. Теперь я был готов написать книгу и встретиться с издательством.

Мысли писателя пахнут чернилами!



Творческие крылья распахнулись и я, вернувший сам себе уверенность, начал разбирать обгоревший и треснувший подоконник под большим окном. Петя в это время потащил мешок с мусором на улицу. Остатки дерева легко поддались, и под ним я, с удивлением, увидел лист железа, словно кто-то прикрыл им стену под подоконником. Я поднял лист и увидел старую металлическую коробку, замурованную в толщине стены. Под крышкой лежал пакет. Осторожно я развернул пакет и вытащил из него толстую тетрадь. Взял тетрадь в руки, и замер. На первой странице аккуратным почерком было написано:

«Личные записи главного врача СОПБ Марченко А. В.»



5 глава

Москва. 18 мая 1896 года.



По старой дороге, ведущей к Ходынскому полю, шла огромная масса народу. Мальчишки сновали в толпе между людьми, выпрашивая копеечку во славу царскую, и, надо заметить, им щедро подавали. Люди были хорошо одеты, в нарядных платьях и расписных косоворотках. Звенели колокола соборов и церквей. Стояла чудесная майская погода и люди шли на праздник. В Москве уже несколько дней продолжались шумные гуляния.



Четыре дня назад император российский Николай Второй был коронован на русский престол. Вместе с ним была коронована его супруга Александра Фёдоровна, немка по происхождению, на долгие годы ставшая верной женой молодому царю.

Это были, наверное, самые пышные минуты в истории русских царей. В те дни гуляли и веселились все слои общества. В Россию прибыло множество иностранных делегаций. И в тот злосчастный майский день на Ходынском поле должны были открыться сотни павильонов с раздачей царских подарков простому народу.



По улице, уклоняясь от извозчиков и толп народа, шла одинокая женщина. Одета она была в красивую кофту с вышитыми цветами и длинную чёрную юбку. Огромный выпуклый живот давал знать окружающим, что она беременная. На этот факт мало кто обращал внимание. С песнями и танцами люди шли в одну сторону.

Внезапно женщина остановилась посреди улицы и схватилась за живот.

— Да что же это такое? Ты чего там толкаешься? Потерпи, скоро придём, и всё сам увидишь.

Она снова заметно дёрнулась и подошла к ближайшей лавочке. Там сидели пьяные и довольные прожитым днём приказчики и молодые купцы.



— Пустите, баба на сносях, — скомандовал один из мужичков. Все начали подвигаться, и образовалось свободное место. Женщина присела, поглаживая живот, словно успокаивая рёбенка в утробе.

Молодой купчик, явно навеселе, спросил беременную:

— Ты далече собралась-то, милая? Видела, какая уйма народа пришла? Ведь покалечить могут невзначай.

— Не покалечат. Молиться я пришла за молодого царя. Батюшка в храме сказал, что молитва за царя и Россию, как ангелы в раю, нужна. Говорят, что царь сам всем гостинцы раздавать будет. Подойду я к нему с животом таким, помолюсь за здравие семьи его, тогда царь и смилостивится. Глядишь, и монеток золотых бросит нам. А мы молиться будем за него всю жизнь.

На лавочке живо стали обсуждать то, о чём все дни только и говорили, о царской милости.

— Да! Говорят, не только золотые монеты царь будет даровать, но и кружки с гербом и вензелями царскими.

— А кружки эти, говорят, наполнены серебром и золотом. И рисунки на них всякие — где дом, где корова, где золото. Кому какая кружка достанется, тоем царь и отблагодарит.

— Ой, полно врать-то! Сколько ж таких кружек надо. На всех и не хватит, наверное.

— Хватит! Говорят, заготовили их, миллион.

— Ещё, говорят, что царь монеты золотые будет раздавать, кому кружек не хватит и платки шёлковые. В павильонах этих ещё и колбаса есть, пряники и гостинцы всякие сладкие детям, да барышням.

— Чудные дела! Неужели всё это будет на самом деле так, как говорят? Ведь никогда такого не было.

— Не хочешь — не верь, вот баба нерусская. А пиво мы пили с мёдом сегодня бесплатные, кто угощал? Сенька, твой что ли? Царь — батюшка пришёл царствовать. Русский царь.

Живот снова вздыбился, женщина ойкнула и встала.

— Надо идти, поспешать, место поближе занять с сыночком. Да и когда хожу, то он спокойный.

— Что, мать, сына ждёшь?

— Да кого ж ещё? Конечно, сын будет. Брыкается только, словно конь тыгыдымский. Беспокойный очень, как отец его, будь он неладен.



Женщина с трудом встала со скамейки и пошла по направлению к полю. Отделившись, из толпы к ней подошла старая цыганка с босыми ногами и закружилась вьюном вокруг беременной:

— Дай милая, погадаю тебе. Кем мальчик твой станет, сразу всё узнаешь. Сердце успокоится, и счастье материнское будет.

Женщина нерешительно остановилась:

— Денег не проси. Нет денег, и не дам тебе.

— Зачем деньги? Я разве про деньги, что сказала тебе? Вижу, молодая ты, красивая. Помочь могу, по руке всю правду вижу. Я мать, и ты мать. Помогу тебе и всё. Не надо мне ничего.



Цыганка нежно взяла женщину за руку и посмотрела на ладонь. Внезапно её глаза наполнились страхом, и она в ужасе оттолкнула руку. Потом попятилась назад, упала на дорогу, и, словно закрываясь, от невидимых ударов начала неистово креститься и кричать:

— Дьявол! Дьявол пришёл!



Улица на мгновение остановилась.

Все стали смотреть на необычное происшествие.

Цыганка вскочила и побежала, не оборачиваясь. За ней никто не гнался, как ожидали многие, а она бежала по улице, расталкивая прохожих, и боялась повернуть голову, словно за ней по улице действительно шёл по пятам сам дьявол.



Редко кто из людей обращает внимание на дурные знаки, многие просто отмахиваются, и даже сейчас улица, несмотря на это происшествие, снова задышала в радостном предчувствии, и огромное течение людской массы потекло в сторону Ходынского поля.



Ночью, в толпе, ей стало совсем дурно, дышать было уже невозможно. Беременная поняла, что сама зашла в эту толпу и попала в западню. Иногда она хватала воздух, но его всё время было ничтожно мало. Над толпой поднимался серый туман, словно последний выдох сотен тысяч людей перед смертью.

Толпа колыхалась, как однообразная желейная масса. Рядом кого-то рвало на спины и головы другим, а справа от неё уже несколько часов был зажат телами мертвец. Сухонький старичок в картузе давно не дышал. Сначала она думала, что он просто терпит и молчит, и потом поняла, что он умер. Старик так и колыхался со всеми в один такт. Сколько было таких мертвецов в той толпе, она и не думала.

Женщина пыталась выбраться из смертельной ловушки.

Это было физически невозможно.

Впереди её стоял тот самый молодой купец, что разговаривал с ней на скамейке и хвалил царское бесплатное пиво. Купец тоже узнал её и, понимая, что она в страшном положении пытался дать ей чуть больше свободного места, насколько это было можно. Купец прошептал: «Нож! Нож достань! В кармане, достань мне нож». С невероятным трудом она смогла вытащить складной нож и теперь протискивала нож между людьми. Купец схватил нож и чуть не уронил его, когда по толпе в очередной раз прокатилась человеческая волна.



Щелкнуло выкидное лезвие.

Работая острым ножом, он в исступлении начал резать людей. Смертельно раненые в ужасе смотрели на льющуюся кровь, но ничего не могли сделать. Купец пробивался сквозь людскую кашу и, как мог, тащил её за собой. Люди валились под ноги, и она уже не понимала, что идёт по человеческим телам. На какое-то время они остановились, и она увидела, что стоит на человеческой голове. Голова была синяя, вздувшаяся и невозможно было разобрать — кто это, мужчина или женщина. Всё было неважно, работал инстинкт сохранения жизни. Главное, сейчас было спасти своего ребёнка. Со всех сторон толпа напирала ещё больше, и она закричала, что есть мочи. Её крик потонул в общем смертельном вое толпы.



Вскоре обессиленный купчик начал заваливаться и обмяк. Упал ей под ноги и своим телом образовал подставку. Женщина с трудом забралась наверх людской массы и поползла по телам и торчащим, как пни, головам.

Через десять минут, протянув руки с забора, её выдернули из толпы солдаты из оцепления.

— Колыхалин, срочно, в павильон её!

Рослый унтер командовал солдатами, которые пытались помочь обезумевшим людям.

Женщину занесли в павильон, и положили на пол.

— Ваше благородие! Так она рожает уже, смотрите, головка показалась.

Женщина слышала обрывки слов, не понимая, что происходит вокруг. Она лежала на деревянном полу, из уха и одного глаза струилась кровь. Нос был вдавлен в череп, одежда разорвана в лохмотья. Она пыталась дышать, но поломанные рёбра впивались острыми иголками в лёгкие, причиняя нестерпимую боль. Боль пульсировала в мозге, а тело из последних сил пыталось вытолкнуть ребёнка. Внезапно дыхание прервалось, изо рта пошла густая красная пена, и тело женщины забилось в конвульсиях. Последнее, что она услышала, как кто-то говорил:

— Режь живот ножом, что ты стоишь, режь, давай! Разрезай её полностью, иначе не достанешь. На неё не смотри, она, уже не жилец.



Шлепок, ещё один, и первый в новой жизни крик младенца.



— Молодец, Колыхалин! Мальчик родился, будь он проклят, в таком месте. Живой, значит, выкарабкался. Ох, ты, господи, что за беда такая сегодня пришла. Сколько людей погубила сила злая? Собирайтесь, ребенка с трупами на телеге отвезёшь в приют. Виктором пусть назовут, в твою честь.



18 мая 1896 года, на Ходынском поле, на полу павильона для раздачи русскому народу царских подарков родился Виктор Дмитрюк.

6 глава

В тот вечер, когда в сгоревшем здании спецблока была найдена тетрадь главврача, я с трудом смог дождаться отбоя.

Всё, что произошло за все дни моего пребывания в больнице, померкло и сегодня превратилось в найденный сундук с пиратскими сокровищами. Осталось только поднять тяжёлую крышку и прикоснуться к чужим тайнам.

Я был ослеплён своей находкой!



Главная жемчужина лежала сейчас в моей прикроватной тумбочке. Толстая тетрадь с исписанными листами. Вечером я украдкой перелистал страницы.

Вначале почерк был ровный, аккуратный.

Местами он срывался на детские каракули, словно автор записей хотел быстро сделать запись, а потом переписать набело. В тетради было несколько рисунков, зарисовок, отдельными листиками были вложены различные справки с печатями и медицинскими рецептами. От тетрадки исходил таинственный аромат, который навсегда отпечатался в моей памяти. Несколько листов были вырваны, одни по линейке, другие — в ярости, неаккуратно.



После отбоя я подождал ещё полчаса, когда пациенты, утомлённые долгим днём и всыпанными на ночь успокоительными лекарствами уснут. Последний обход дежурного врача, проверяющего ночные палаты. Я сделал вид, что пишу стихи с задумчивым видом.



Достал тетрадь и с замиранием сердца открыл первую страницу.



13.02.1976

Я никогда не вёл дневники, и признаться, сам пока не понимаю, что привело меня к данному факту. Отличие спокойной работы вдруг резко сменились волнением и тревогой. Будто впереди неизвестное и опасное. Эти обстоятельства побудили меня взять эту тетрадь. Буду записывать все свои переживания и наблюдения. Надеюсь, что потом можно будет проанализировать и скоро всё разъяснится.



Прошло полгода, как меня назначили главным врачом Северной областной психиатрической больницы, и всё шло прекрасно в жизни. В моей врачебной практике я встречал различные случаи. Это были как массовые, так и одиночные, случаи умопомешательства. Но именно здесь, в этой больнице я столкнулся со Злом. Сгусток человеческой ненависти и грехопадения, как в физическом, так и моральном облике. Даже зверь не получает наслаждения от гибели своей жертвы. Зверь хочет есть. Я понимаю, что никогда прежде не встречал ничего подобного. Мне, как исследователю и врачевателю человеческих душ интересно. Но, у этого человека нет души, нельзя вылечить то, чего нет. Я чувствую, что это настоящее зло в телесной оболочке. С самой первой секунды нашей встречи я понял это.



Два дня назад к нам в больницу поступил новый пациент. Его зовут Дмитрюк Виктор Юрьевич, 80 лет. На вид это старый, измождённый больницами старик. Но все движения и его взгляд говорят о другом. Когда я первый раз увидел его в приёмном покое, он вскочил со стула, секунду всматривался в моё лицо и отшатнулся, словно увидел живого мертвеца. Его секундный испуг (даже не испуг, а удивление) резко сменился на оскал, и он, с довольно явной угрозой, сказал: «Князь Ходынский! Я знал, что когда-нибудь встречу тебя. Мой путь продолжается».


(рисунок из тетради)
За день до прибытия Дмитрюка в моём кабинете раздался междугородный звонок. Мне звонил мой профессор по Московскому университету Александр Иванович Козлов.

— Здравствуйте, Александр Валентинович! Это профессор Козлов с наилучшими намерениями.

— Здравствуйте, уважаемый Александр Иванович! Рад вас слышать, как ваше здоровье?

— Спасибо, в прекрасном душевном равновесии. А как ваше здоровье, молодой человек?

— Спасибо, работаю. Хочу сказать, что здесь прекрасный коллектив, люди на севере замечательные. Спасибо вам, профессор, что именно вы посодействовали моему назначению на эту должность. Здесь море работы, мне это нравится.

— Прекрасный отзыв, пожалуйста. А как вам оснащение больницы новой техникой?

— Это здорово, Александр Иванович! Я был приятно удивлён, быстро справился с освоением. Работаю, как и хотел. Всё-таки ваша школа, профессор. Точнее кафедра и ваши бесценные знания.

— Я как раз по работе сейчас и позвонил. Александр Валентинович, завтра к вам прибудет новый пациент. Сразу хочу предупредить вас, что это особый пациент. Я наблюдал его много лет назад, будучи аспирантом, а потом в профессуре. Вместе с некоторыми документами я отправил вам новую методику изучения и восстановления памяти при определённых условиях погружения в подсознание больного. Методика проходит в настоящее время определение и апробацию в Академии Наук. Вам выпала честь опробовать мою методику одним из первых врачей в Союзе. Это ваша будущая учёная степень. Этот пациент как нельзя лучше подходит для этого эксперимента.

— А вот это очень интересно, профессор.

— Вы всегда были и остаётесь моим лучшим учеником за все десятилетия моей работы в психиатрии. Я с нетерпением буду ждать практических результатов. Методика направлена на полное извлечение состояния подсознания в те или иные, критические для общего сознания, моменты. Колоссальные пласты памяти оживают, и нам представляется полная картина практических действий испытуемого пациента. Обращаю ваше внимание на то, что методика работает исключительно в случаях добровольного желания пациента, его открытости к общению. Но здесь огромное поле для изучения побочных факторов и факторов риска смещения сознания в ту, или иную сторону. Иными словами, правильно применяя данную методику, вы можете вскрыть и обнаружить поразительные факторы, которые помогут вам найти правильные пути лечения. И также приведут вас к мировой славе высшей психиатрии.

— Профессор, вы вызвали у меня колоссальный интерес. С нетерпением буду ждать ваших материалов и ваших советов по скорейшей апробации.

— Я знаю, мой дорогой ученик. Поэтому я и выбрал вас, а не кого-то другого. Силы мои уже на исходе, а новые открытия нужно делать с новыми силами и свежими устремлениями. А теперь, возможно, о главном! Пациент Дмитрюк, который прибудет к вам — это то, что вам нужно для вашей диссертации. Академики сойдут с ума, узнав, куда мы смогли с вами заглянуть. В его личном деле отсутствуют многие записи. В шестидесятых годах я лично вел за пациентом наблюдение и сделал множество удивительных открытий. К огромному сожалению, часть наблюдений и записи других врачей были уничтожены в 1971 году в Москве, на Канатчиковой Даче. Один из санитаров в припадке безумия вырвал листы и съел их. Годы работы пропали даром. Теперь вы можете вернуть воспоминания Дмитрюка. Запомните это имя — Дмитрюк.

Связь внезапно прервалась…

В трубке было слышно только гудение зуммера.

Я пытался позвонить сам, но все телефоны, которые набирал, молчали. Телефонную линию словно обрезали острым ножом.


(календарь из тетради)
7 глава

16. 02.1976



В первую встречу с Дмитрюком меня поразил тот факт, что он назвал меня Князем Ходынским.

Вечером, после работы, я поднялся и постучался к соседям. На пятом этаже, в моём подъезде, живёт семья с редкой, на Крайнем Севере, фамилией Лоц. Я знаю их недавно, и они прекрасные соседи. Более того, они оба отличные собеседники и образованные медики. Валентина Борисовна работает в городской больнице заведующей отделением терапии, а Яков Исаакович патологоанатом, причём особо подчеркну, детским патологоанатомом. Также Як Сакыч (он милостиво разрешил мне так называть его) считается одним из лучших судмедэкспертов Заполярья. С его помощью было распутано огромное количество преступлений. Я знаю, что каждое его заключение было непреложным документом и являло миру одного из ярчайших представителей судебной медицины. Я младше его на двадцать пять лет, и наша дружба основана на желании помогать людям. При этом я всего лишь полгода, как приехал в этот северный город. И благодаря нашей дружбе всегда получал от этой семьи бесценные советы из их бесконечной медицинской практики.



Огромным плюсом дружбы с этими людьми лично для меня является личная библиотека этой семьи. Одна из четырёх комнат их квартиры отдана под книги. В этой комнате сделан специальный ремонт, и установлены стеллажи. Сокровища мировой литературы рядами стоят на этих полках. Многие книги в оригинальных обложках, первых изданиях. Они дают почитать книги своим друзьям и знакомым, друзьям друзей, детям, и всем, кто только ищет редкую и нужную книгу. Здесь можно найти всё. На столе лежит толстая тетрадь, куда Валентина Борисовна аккуратным почерком вносит запись о взятой книге. Когда книгу возвращают, запись перечеркивается.

И всё! Восхитительные люди!



Обязательным условием моего прихода в гости к ним была, как минимум, одна партия в шахматы с Яковом Исааковичем. Он классно играет, а я всегда стараюсь дать ему бой. Вот, и сегодня, я наслаждался своей выигрышной позицией, а он крепко сжал губы (что означало высокое умственное напряжение), и думал над своим следующим ходом.



Валентина Борисовна вязала шарф под торшером, когда я спросил:

— Вы не могли бы мне подобрать книги по царской династии Романовых? Меня интересует дядя Николая Второго, Сергей Александрович Романов. Хотел бы почитать о нём.

Як Сакыч удивленно приподнял брови, но взгляд от шахматной доски так и не отвёл.

— Что за внезапный интерес к царским сатрапам из прошлого века? — спросил он, выговаривая, с уважением, слово «сатрапы».

— К нам, в больницу, на лечение прибыл новый пациент. Он первый раз в жизни увидел меня, впрочем, как и я его, отшатнулся и назвал меня «Князем Ходынским».

Яков Исаакович поднял взгляд и внимательно посмотрел на меня.

Глаза его расширились от удивления, он заулыбался и произнёс:

— Удивительный факт! Даже не подумал раньше. Поразительный факт!

Он снова посмотрел на доску и сказал:

— Я беру перерыв, уважаемый Александр Валентинович. Мне надо подумать. Если вам будет удобно, то жду вас послезавтра вечером. Как раз суббота будет, коньячок приготовлю с лимончиком, как вы любите, и доиграем.



Перерыв в наших играх означал отложенную партию на обдумывание хода. Каждому из игроков разрешалось брать по одному большому перерыву в одной игре. Яков Исаакович всегда записывал свои ходы в специальной тетради и потом анализировал свои действия, а также ходы противника. Он всегда старательно думал над каждым ходом и получал наслаждение самим процессом размышления. Таким образом, некоторые наши игры продолжались несколько дней, а точнее несколько чудесных вечеров.



Уже в коридоре, прощаясь с ним, я услышал, как из библиотеки крикнула Валентина Борисовна: «Саша, погоди минутку, я сейчас!».

Она вышла в коридор и передала мне в руки две довольно большие по размеру книги.

— Вот здесь, то, что вам нужно. История Государства Российского и полная историография рода Романовых.

— Ого, спасибо большое. Никогда не думал, что буду интересоваться царскими родственниками и годами их жизни.

— О! Очень интересно всё это читать. Такая история творилась. Если задуматься, что происходило, то за голову хватишься. Это сейчас мы с вами живём в Советском Союзе спокойно и счастливо. Но, я сама люблю читать про то время. Если вам будут нужны ещё книги, то обращайтесь. Мы с Яшей всегда вам рады.



Я пришёл домой, положил книги возле кровати и набрал ванну горячей воды. Полчаса лежал в обжигающей воде, пока пальцы не покрылись лопнувшей кожей. Вышел из ванны, расправил постель и с восторгом закутался в одеяло. Настольная лампа стояла на письменном столе возле изголовья кровати, и на всей земле в тот момент не было места уютнее, чем у меня в комнате. Я свернулся калачиком, открыл первые листы книги и с наслаждением начал листать страницы первой книги. Нашёл в оглавлении «Великий князь Романов Сергей Александрович» и открыл сорок седьмую страницу.

Первое, что я увидел — это была большая фотография Сергея Александровича, сделанная в возрасте тридцати пяти лет. Я вскрикнул от неожиданности, откинул одеяло и с книгой в руке побежал в коридор. Встал перед зеркалом, снова раскрыл фотографию Великого князя и посмотрел в зеркало. Это было невероятно, но мы с ним были на одно лицо. Я никогда не видел подобных совпадений, но в книге я увидел свою фотографию в мундире и с царскими наградами, словно меня сфотографировали сто лет назад. Сходство было невероятное, физически осязаемое. Я застыл перед зеркалом, вглядываясь в каждую деталь портрета человека, жившего сто лет назад.

Поразительный факт, точно, как сказал Яков Исаакович!!

Ночью мне снился красивый православный собор, немецкая речь, и милое личико незнакомой дамы.



17.02.1976



Сегодня я решил провести первый эксперимент по методике профессора Козлова. При первом изучении я сразу разглядел необычную частоту импульсов, запускаемых в мозг пациента и многоуровневую схему построения вопросов для испытуемого. Методика была проста и в то же время гениальна, по сути.

После утреннего обхода ко мне в кабинет привели Дмитрюка.

— Здравствуйте, Виктор Юрьевич!

— Здравствуйте.

— Меня зовут Александр Валентинович. Я — главный врач Северной областной психиатрической больницы. Скажите, пожалуйста, как вам спалось на новом месте?

— Превосходно. Я давно так не высыпался, особенно последние дни. Эта дорога измотала меня, а я хочу покоя и тишины. Ведь вы, доктор, как и я, приехали на Крайний Север за тишиной?



Я удивился.

С самого начала пребывания нового пациента я готовился к долгому налаживанию контакта между нами. По словам профессора Козлова, пациент большую часть своей жизни провёл в специализированных медучреждениях Советского Союза. Помотался по таким больницам, и проходил такие методы лечения, что это должно было оставить на его здоровье и душевном равновесии неизгладимый след. Но, нет! Я услышал ясную, и чёткую речь совершенно адекватного человека. Я предполагал, что услышу ворчание уставшего от жизни старика, а услышал голос крепкого, молодого человека. Голос у него был тяжёлый, металлический и просто физически давил на перепонки. Какая дьявольская разница в обличье и внутренней сущности этого человека!

— Виктор Юрьевич, я должен провести небольшое обследование вашего организма и мозговой активности по прибытию к нам, в больницу, и зафиксировать эти показатели. Пройдите, пожалуйста, за решётку и ложитесь на кушетку.

— А больно не будет, доктор? — спросил Дмитрюк.

Потом, повернувшись в полголовы, добавил:

— Вам, доктор, не будет больно?».

За много лет работы среди пациентов с различными психическими отклонениями я научился уходить от разных вопросов и избегать с пациентами разговоров про боль, что физическую, что душевную. Но в этих словах я услышал угрозу и внутреннее предупреждение.

Опасно! Опасно!

Мозг стал посылать мне сигналы, я пришёл в себя и понял, что на эти секунды размышлений я выпал из реальности и находился в прострации.

Но, ничего не произошло, как мне показалось. Пациент уже лежал на специальной кушетке, и я стал закреплять на его теле проводки с клеммами. Не стал привязывать старика к столу, но, выходя из клетки, защелкнул дверцу на замок.


(рисунок из тетради)
Включил приборы, и подал первый импульс по красному проводу, который был закреплён на затылке Дмитрюка.

— Виктор Юрьевич, мне стало интересно, как человеку, а почему вы назвали меня при нашей первой встрече Князем Ходынским?



Дмитрюк заговорил, и меня стало укачивать, будто в тот момент я удобно лежал в лодке посреди спокойного моря. С каждым звуком меня обворачивало липкими словами, и я оказался в невидимом коконе, где мне было спокойно и уютно.

Сначала была тишина, пока я не услышал настоящий голос Дмитрюка:

— Я всегда помнил твоё лицо и никогда его не забывал. 4 февраля 1905 года ты ехал в своей карете, и когда выезжал с углового проспекта, там, где лошадь нужно было притормозить, ты сам увидел меня. Вспомни! Я бежал рядом с каретой и кричал: «Дядь, дядь дай копеечку, ну, пожалуйста, кинь копеечку. Хлеба кушать хочется». А ты смотрел на меня спокойными глазами, и будто не замечал меня. А я запомнил твоё лицо на всю жизнь. За углом кучер хлестанул лошадь, и ты помчался к Кремлю. У тебя были две дороги в тот момент. Мне оставалось только встать в переулке и два раза громко свистнуть. На том конце проулка незнакомый дядька поднял руку, давая понять, что сигнал принят. Своим свистом я сказал им, что ты выбрал свою смертельную дорогу. Там, где тебя ждал убийца с бомбой.



Вскоре, я услышал невероятный, по силе, взрыв. Сорвался с места и стрелой полетел через узкий Марьин переулок. Там уже, со всех сторон, люди бежали к Никольским воротам. Зрелище было сильное, и, невероятно жестокое.


(рисунок из тетради)
На окровавленном снегу повсюду были раскиданы части твоего разорванного тела. Голова с куском шеи лежала на сугробе и смотрела на происшествие, как удивлённый обыватель. Лицо не было посечено от взрыва, и только твоя холёная борода окрасилась в густой, яркий кровавый цвет.

Зрелище завораживало меня.



Теплая волна поднималась в теле и с тех пор эти ощущения стали для меня наслаждением. Мне было тогда восемь лет, и я понимал, что тебя хотят убить. В то время тебя прозвали в народе «Князь Ходынский» и я видел твою карету, но никогда раньше не видел тебя так близко. Если бы ты тогда кинул копеечку! Возможно, история России пошла бы по-другому. Но ты проехал мимо, тебе было тогда не до меня. Тебе казалось, что ты решаешь более важные вопросы, чем голодный ребенок, просящий на улице кусок хлеба. Помню, что ждал тебя и загадал, что если ты бросишь мне денежку, то я спасу тебя, хотя бы в тот день. Мне хотелось крикнуть, что туда нельзя ехать.

А потом я смотрел на куски твоего тела, смотрел, как корчился на снегу твой кучер, пытаясь сложить кишки в свой разорванный живот, и понял, что тоже могу быть властью.

Я тоже могу решать, кому умереть, а кому жить.

Я могу быть богом.

Я сейчас бог.

Это чувство сбило меня с ног накатывающими волнами удовольствия и плескалось по всему телу.



Вскоре на место твоей смерти прибежала красивая барышня. Она горестно взмахнула руками, скинула с себя шубу и бросилась на снег. Она собирала твоё тело по кусочкам и складывала в шубу. По рукам текла кровь, платье измазалось. Она ползала на коленях по кровавому снегу и приговаривала: «Сергей не любит беспорядок!».



Солдаты стали оттеснять стоявших зевак и выставлять оцепление вокруг места твоей гибели. Я увидел нависающую крышу соседнего дома, забежал в арку и через минуту уже был на крыше, откуда было всё прекрасно видно. Смертельно раненого, но ещё живого кучера бросили в сани и повезли в больницу. Прискакали высокие чины, толпу оттеснили, и в это время зазвонили колокола Кремлёвских соборов. Барышня опустилась на колени и, повернувшись к крестам соборов начала креститься и петь нараспев: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят».



Чуть не сорвавшись с крыши, когда один из полицейских пригрозил мне кулаком, я благоразумно решил слезть, ухватившись за голые ветки нависающего над крышей дерева. И тогда заметил, как на ветках застрял кусок твоего тела. Это было твоё сердце, вырванное взрывом из груди.

Ещё на крыше лежал палец, на котором я увидел огромный перстень с кроваво-красным рубином. Я схватил перстень, выдернул и выкинул в сторону палец, спрыгнул с крыши в сугроб и дал дёру.



Не помню как, но через два дня я очутился на Большой Ордынке, возле торговых лавок. Рядом было поле и большой сад, где под огромным дубом я закопал этот перстень. На нём что-то было написано, но тогда я ещё не умел читать. Помню, что решил никому не говорить о нём, а скопить ещё много таких сокровищ, стать богатым человеком и купить себе хлеба столько, сколько захочу.

И ещё! Это очень важно!

Эти два дня я ничего не ел. Совсем ничего.

Меня удивляло, что я не хочу есть. И только потом я понял, что наелся твоей смертью и пока не голодный. Я знал, что смерть была мгновенная, и вам было не больно, когда вы погибли от бомбы террориста там, у Никольских ворот Кремля.

А сейчас вам не больно, доктор, от того, что вы узнали, кто решал за вас — жить вам или нет? Вам не больно?



Я очнулся…

Пелена спала с глаз, я стряхнул с головы невидимую паутину и посмотрел на пациента. В железной клетке, взявшись ручонками за решетку, стоял мальчик лет восьми, в старых изношенных порточках, синей кофте с рукавами, сшитой из разных кусков и картузе, натянутом почти на глаза. Мальчик протянул сквозь решётку в мою сторону худую ручку и попросил:

— Дядь, а. дядь, кинь копеечку. Пожалуйста, дядя. Кушать хлеба хочется.



Я резко вскочил, и с шумом распахнув дверь, выскочил в коридор. Два санитара на стульях увлечённо резались в карты. Я встал спиной к холодной стене и начал искать оправдание для своего воспалённого мозга. По лбу стекали крупные капли пота, и я в волнении потирал кадык. Один из санитаров спросил:

— Александр Валентинович, с вами всё в порядке?

— Да, да, наверное. Посмотрите, пожалуйста, что там с пациентом.

Второй санитар уже выходил из кабинета:

— Порядок полный. Старик лежит на кушетке, улыбается. Спрашивает долго ещё доктор там? Говорит, что обед так можно пропустить.

— Да, да, обед скоро. Отключите аппаратуру и отведите пациента наверх в отделение. Сигареты не будет, парни?

Санитар вытащил из кармана пачку, ловким щелчком выбил сигарету и спросил:

— Так вы же вроде не курите, Александр Валентинович?

Я только и смог ответить, уходя по коридору:

— Возможно, я тоже так раньше думал.

8 глава

21 мая 1916 года.

Юго-Западный фронт Русской Императорской армии



Весной 1916 года Русская армия готовилась к большому наступлению в Южной Галиции. Австро-венгерская армия закопалась здесь в землю и создала глубокую оборону, в несколько полос. Оборона состояла из трёх линий окопов, длиной до двух километров. Кругом были оборудованы опорные узлы. Все подступы простреливались с флангов, на всех чуть заметных высотах для пулеметчиков были оборудованы доты и бетонные колпаки. Перед окопами тянулись проволочные заграждения. На некоторых участках сквозь проволоку пропускался ток, устанавливались мины или были подвешены бомбы.



Две воюющие армии разделяло большое поле, изрытое воронками от снарядов и усеянное догнивающими трупами людей и лошадей. В одной из таких воронок находилось трое: капитан Ерохин, рядовой Дмитрюк и мёртвый австрийский офицер, скончавшийся минуту назад от тяжёлого ранения. Огромный осколок австрийского снаряда, размером с ладонь, перебил ему позвоночник и торчал в спине окровавленным железом.

Капитан Ерохин ругался:

— Вот чёрт, это ж надо было так вляпаться. Чуток не успели проскочить. Что с ним? Сдох, собака? А ты, рядовой, молодец, меня оглушило, а ты обоих сюда стащил. Ему эта воронка могилой будет, а вот нам нужно выбираться.



Ночью они вдвоём перешли линию фронта и удачно взяли в плен офицера австрийской армии. Тот оказался штабным курьером вражеского штаба и имел при себе запечатанный сургучной печатью конверт. Особого сопротивления он не оказал, точнее не успел. Да и кому сопротивляться? Капитан Ерохин был ростом под два метра и необычайно силён. Казалось, что он может задушить человека двумя пальцами.

Ерохин одним ударом ребра ладони вырубил австрийца, а когда тот пришёл в себя, то оказалось, что двое русских тащат его со связанными руками и кляпом во рту по минному полю. Брыкавшийся пленный отнимал много сил, мог развязаться и поднять шум, и капитану пришлось ударить его ещё раз. Австриец затих, но тащить его снова стало труднее. Путь в двести метров занял два часа и наступил рассвет, а пленного нужно было живым доставить в штаб. Он мог бы рассказать намного больше, чем запечатанный пакет.

Австрийцы заметили ползущих по полю русских, и открыли огонь из пушки опорного пункта. Первый же выстрел взорвался буквально в десяти метрах. Капитана ранило в ногу, и он не мог больше ползти, и тем более бежать.

— Посмотри, сколько до наших окопов осталось?

Дмитрюк осторожно подлез до края воронки и выглянул:

— Саженей сто, ваше благородие. И как назло, тумана нет. Каждое утро в окопах света белого не видно, на штыки натыкаешься (Дмитрюк смачно выругался), а сегодня, чёрт подери, ясно как никогда.

— Неплохо. Австрийцы, если увидят, что мы еще живые, обязательно захотят проведать. По их траншеям сюда недолго попасть. Пусть пока думают, что мы уже на том свете.



Капитан вытащил нож, расстегнул на трупе гимнастёрку и отрезал от нательной рубахи мертвеца большой кусок материи. Сам перемотал себе ногу, и, сдерживая нарастающую боль, приказал:

— Сейчас оставишь свою винтовку мне, возьмёшь этот пакет и по моей команде ты побежишь к нашим позициям. Это приказ! Ты должен доставить пакет в штаб. Лично, ты понял меня? Доложи там по форме, что если наступать прямыми ударами по центру, то есть опасность попасть между постами в «мешки». Пусть примут к сведению. Запомнил? И ещё. Я так думаю, что австрияки предполагают, что мы живые и попытаемся рвануть по короткому пути. Думаю, что пушка нацелена именно туда. Поэтому, сначала беги в сторону левого угла поля, а потом, когда услышишь выстрел — резко вправо. Если есть бог на свете, то он тебе поможет. С богом!



Дмитрюк отдал винтовку, спрятал пакет за пазуху и посмотрел на капитана. Потом залез в сапог и вытащил один винтовочный патрон: «Ваше благородие, на всякий случай, так, чтоб не пригодился».

— Отставить лишние разговоры!

Ерохин, заткнул за пояс револьвер, проверил винтовку и с трудом подполз до края воронки. Потом всё-таки взял из рук Дмитрюка патрон и положил себе в карман.

— Пошел, родной! Скачи галопом.



Дмитрюк выскочил из воронки и побежал, что есть мочи. Он бежал так, как приказал капитан — в сторону, налево, и через секунду услышал выстрел из пушки. Ударной волной от взрыва снесло фуражку с головы. Засвистели пули, и одна прожужжала совсем рядом. Он резко повернул вправо и прыгнул в очередную воронку.

Задыхаясь от напряжения, он услышал крик из русских окопов:

— Браток! Слышишь, браток? Ты живой?

— Живой я, живой, братцы! — откликнулся Дмитрюк.

— Мы сейчас им дадим огня прикурить, а ты зайцем беги к нам. Готов?

— Готов!

— Огонь!

По этой команде русские открыли беспорядочную стрельбу по австрийским позициям. Дмитрюк вскочил и снова побежал. Со всего размаху, чуть не споткнувшись о бруствер, он резко прыгнул, больно ударился об бревно и упал на дно русского окопа. Лёжа на земле, тяжело дыша, он вытащил запечатанный пакет и прижал к груди.



Восторженное «Ура!» полетело над русскими позициями. Солдаты в окопах обнимались, свистели и улюлюкали в сторону неприятеля. Радость была колоссальная.



К Дмитрюку, по окопам, пробивались два офицера и наводили порядок:

— Быстро всем по местам! Усилить наблюдение!

Дмитрюк отряхнул от пыли гимнастёрку:

— Ваше высокоблагородие, докладываю. Пленный погиб при обстреле, капитан Ерохин тяжело ранен и самостоятельно не может передвигаться. Приказ капитана Ерохина передать пакет в штаб фронта. Также капитан обязал меня сообщить про скрытые точки противника.

Дмитрюк подозвал одного офицера к краю окопа и стал показывать замаскированные доты и возможные ловушки для наступающей пехоты. В это время другой офицер распечатал пакет и вытащил из него несколько машинописных листов и карту с обозначениями.

— Бесценные сведения, рядовой Дмитрюк! Отправлю генералу на вас представление к награде. А пока занимайте позицию в окопе и готовьтесь! Утром, возможно, получите приказ о наступлении.

— Ваше высокоблагородие! А как же капитан Ерохин? Он раненый, ждёт помощи. Если его не вытащить сейчас же, то австрийцы могут подобраться и захватить его в плен.

— Отставить разговоры! Капитан Ерохин выполнил задание и, как офицер, должен понимать обстановку. Я не могу сейчас рисковать людьми, и тем более поднимать бучу в преддверии наступления. И так этой стрельбой мы привлекли внимание противника. Не вам рассуждать, рядовой! Приказываю занять позицию и ожидать дальнейших приказов. И приведите себя в порядок, где ваша фуражка, солдат, и ваша винтовка?



Дмитрюк недоверчиво посмотрел на офицера, словно ожидая, что тот просто разыграл его и сейчас прикажет поднять людей на спасение капитана. Но, осёкся, увидев непреклонное выражение лица. В это время со стороны поля послышались выстрелы. Стреляли из револьвера, а потом несколько винтовочных выстрелов.

Мысль пришла внезапно и уверенно.

Он даже не успел осознать свою мысль до конца, как вскочил на стенку окопа, перепрыгнул его и побежал в сторону австрийских войск. Дмитрюк ждал, что вот-вот сейчас начнётся стрельба, и он упадёт, как подкошенный. Он бежал навстречу смерти, и, не встретившись с ней, скатился кубарем в воронку к капитану Ерохину.



Тот сидел, зажав винтовку между коленей. Ствол винтовки упирался в подбородок. Ерохин держал в руках маленькую иконку и молился. С правой ноги был снят сапог и размотана портянка. Палец ноги лежал на спусковом крючке. Левая, раненая нога, сильно раздулась и сочилась кровью сквозь обмотанные тряпки.

— Здравия желаю, ваше благородие! Рядовой Дмитрюк ваше приказание выполнил.

— Ох, ты господи! Виктор, тьфу, напугал. Ты откуда? Где пакет?

— Всё в порядке, пакет доставлен подполковнику Камолову. Лично в руки. Сам удивился, но его высокоблагородие в окопы прибежал меня встречать.

— А сюда чего вернулся, а?

— Когда бежал отсюда шибко, то фуражку от ветра потерял. Подполковник приказал, что бы я привёл себя в порядок. Завтра, возможно, наступление будет. А куда я в наступление без своей фуражки и винтовки?



В глазах капитана Ерохина засветилось человеческое счастье умирать вместе.



— Ну что, Виктор, вместе погибать веселее? Ну, ты даешь, солдат! От кого-кого, но, признаюсь, от тебя ожидал. Почему с тобой в разведку и пошёл.

Дмитрюк с удивлением посмотрел на голую ногу капитана. И тот, словно стесняясь своего решения, начал быстро одевать сапог.

— Да вот, понимаешь, портянку решил перемотать. Что-то ногу натёрло, неприятные ощущения были.

— Понимаю, ваше благородие! План у меня такой есть. Закидываю вас на плечо и перебежками к нашим окопам. Там ждут, особенно подполковник Камолов будет очень рад меня видеть. Что с оружием, я слышал выстрелы?

— Австрияки, двое! Смотрю, полезли из траншеи, ну, этих двоих вроде бы застрелил. А там, кто его знает, может, кто и за подмогой побежал. У меня патроны кончились, вот только один и остался. Твой, на всякий случай.



Капитан подтянулся поближе к Дмитрюку, и спросил, глядя в глаза:

— Ты зачем за мной-то прибежал? Смертельно знать хочется, не откажи в праве.

— Да точно и сам не знаю, ваше благородие. Может, то, что русский офицер вы на самом деле? Я в разведке вас видел, и то, что за спинами солдатскими никогда не прячетесь. А еще, может, вспомните, как год назад, когда я на фронт прибыл, и на пункте сбора братья Ивановы меня здорово избили и хлеб мой украли. А вы тогда за новобранцами прибыли и братьев лично перед строем дубиной отлупили. А потом вы еще мне хлеб из своего вещмешка отдали.

— Так это ты там был? Случай помню, а вот тебя не помню. Сколько тысяч вас было! Помню ещё потому, что Ивановы пропали без вести, прямо в лагере. Написали записку, что уходят к австриякам, потому, что над ними здесь офицеры издеваются. Меня потом в штаб вызывали, думал, что снимут с должности. Нет, всё правильно, говорят, сделал. Полковник руку пожал. Да, точно помню, братья пропали без вести.

— Так точно, ваше высокоблагородие! Братья Ивановы — дезертиры и предатели! (Дмитрюк еле заметно усмехнулся, вспоминая, как следующей ночью медленно засыпал землёй связанных и ещё живых братьев в свежей могиле). И ещё! Ты же сказал мне, что если есть бог, то я добегу. Я видел его, бог там, на поле, ждет нас. Ну, что, капитан! Полетели, аки птицы.



Он закинул капитана на спину, обхватил его руки своими руками и пошёл в сторону русских позиций. Чуть привыкнув, Дмитрюк начал ускоряться и в это время, очнувшиеся от созерцания солдатского подвига австрийцы, открыли огонь. Пули жужжали в воздухе, пролетая мимо.

Им оставалось совсем чуть-чуть, когда австрийский снаряд взорвался у них под ногами. И два русских воина упали на землю, сражённые смертельными осколками.

9 глава

26.02.1976



Я обязан записать этот разговор с Дмитрюком.

Сегодня я услышал то, что было скрыто от людей столько лет. Я начинаю понимать, что именно я могу заглянуть за край и ухватиться за него. Еще я стал замечать, что после разговоров с ним мне иногда становится не по себе, но я готов. Я хочу! Что именно я хочу узнать, я пока ещё и сам не понял, но чувствую, что меня несет дальше и дальше. Я просто уже не могу остановиться. Меня затягивает история жизни этого (че…) пациента.

И, возможно, главное.

Мне нравится играть роль, которую мне отвел Дмитрюк, роль Великого князя. Поиграем с ним ещё.



Я пришёл к Дмитрюку сегодня сам, после обеда. Старик отдыхал на своей кровати и лежал, отвернувшись к стене. Иногда мне кажется, что он отдыхает, а я думаю, что он знает то, что может произойти дальше или что может случиться. И я уже не могу никак назвать его, кроме как просто и зло — Дмитрюк.

Что это? Я начинаю злиться.

Ладно, разберёмся.



— Виктор Юрьевич, здравствуйте!

Дмитрюк даже не пошевелился.

И я продолжил.

— Я потерял жену, Елизавету Федоровну, тогда, в феврале 1905 года. Сейчас я знаю, что в те дни нас должны были убить вместе. Убийца не бросил бомбу двумя днями раньше. Почему он этого не сделал? Когда его поймали, и Лиза пришла после моей гибели к нему с просьбой покаяться, то он рассказал ей, что мог убить нас вместе и не сделал этого.



Дмитрюк резко повернулся на кровати (я в очередной раз поразился его реакции и силе, как можно так быстро меняться!). Он сел напротив меня и сказал, чеканя каждое слово:

— Ты знаешь, князь, что я убил её сам, вот этими руками?

— Нет! Этого не может быть!

— Может! Я сделал это и с ненавистью вспоминаю эту минуту. Простая ненависть даёт мне силы. Вы берёте силы у своего царя, а я у своего. И кто сильнее? Хочешь знать правду, как всё было? Я расскажу. Мне нужно рассказать тебе это, чтобы ты знал.



Перед семнадцатым годом я очнулся. Я был мертвым человеком четыре месяца. Как мне потом сказали, сто тринадцать дней. После взрыва снаряда я умер. Всё, что было там, после взрыва, я отлично помню. Меня водил рогатый змей по тропинкам в царстве смерти, и показывал мертвецов. Кипела сера и моё лицо обжигал огонь раскаяния несделанных дел. Почему-то я восхищался этим зрелищем. Я понял, что сам могу решать судьбы и могу стать богом. Я наслаждался криками умирающих душ. Их было очень много, очень. Но мне казалось, что нужно ещё, еще больше.



В военном госпитале врачи отказались от нас потому, что физически мы почти умерли! Только чуть запотевшее зеркало, которое подносили к моим губам, давало понять, что тело ещё живет. Несколько раз наступала смерть, дыхание пропадало и снова возвращалось. От нас отказались, нужно были места для живых.

После этого Елизавета Фёдоровна забрала нас и перевезла в свою обитель, где мы четыре месяца лежали без движения.



Я помню, как меня топили черти в большом стеклянном сосуде. Они открывали воду, я захлебывался, вода отходила, и они снова лили на меня холодную воду. Я умер тогда, во сне. Захлебнулся. Крикнул, что готов делать то, что мне скажут. Чёрт сказал, что я могу спасти себя, если больше никогда не буду молиться богу. Я сразу согласился, и в тот же момент очнулся. Первое, что я услышал — это был запах цветов. Необычный запах белых лилий. Никогда в жизни я больше не знал, как пахнут цветы. И не хочу знать, потому, что я никогда не чувствовал никакого запаха.



Твоя жена выходила меня и капитана Ерохина. Я гнил заживо, и никто ко мне не подходил. А она упорно перевязывала меня и натирала каким-то особенным маслом. Постепенно кожа и раны заживали. А еще я слышал, как она молилась ночами возле меня и капитана Ерохина.

— А что случилось с Ерохиным?

— Он очнулся через две недели после меня. Я тогда ходил смотреть на него и разговаривал с ним. Я точно знал, что он меня слышит. Когда рядом присела Елизавета Фёдоровна и начала читать молитву, то я увидел, как у Ерохина зашевелились пальцы. Он открыл глаза, сложил пальцы и перекрестился три раза. Я сидел, словно прикованный к стулу, и не мог пошевелиться. Какая-то сила удерживала меня от крестного знамения. Что это была за сила, я понял намного позже. Елизавета Федоровна засветилась ярким огнем, и снова комнату наполнил запах цветов. Я не смог больше там находиться и выбежал на улицу.



— Ты думаешь, Елизавета Фёдоровна знала, что ты её будущий убийца?

— Да. Она поняла это на службе в Покровском храме. Храм обители был напротив лечебницы. Капитан Ерохин целыми днями пропадал в этом храме. С ним происходило что-то невероятное. Он приходил оттуда, словно молодой, и постоянно говорил только о боге. И все время просил, чтобы я тоже пришел. И я решил тоже сходить, просто, чтобы он от меня отстал. Сначала обошел храм вокруг, он действительно был очень красивый. Я вошел через небольшую дверь с южной стороны, стал идти по залу к алтарю и споткнулся. Упал на каменный пол и разбил нос в кровь. Люди бросились ко мне, стали помогать. Лиза повернулась на шум, и я увидел ее взгляд. Она что-то увидела, то, что другим не дано. В одну секунду она поняла, и рассмотрела во мне то, что позже будет частью ее жизни и смерти. Это действительно был знак. Помню, что очень разозлился, оттолкнул всех и пошел обратно. На выходе я снова споткнулся, будто кто-то дал мне пинка, и я упал на крыльце. В храме я стал беззащитен, и мне стало так страшно, я это запомнил навсегда. Много позже, через несколько лет после казни Великих князей я хотел взорвать этот храм, чтобы снести память о том, что было здесь со мной. Но, храм отстояли люди, строившие его, архитектор и его друзья. Каким-то чудом им удалось это сделать. Мне не хватило времени. Может, другим хватит. Но, там большие силы и они на светлой стороне.

— Виктор Юрьевич, это невероятно интересно всё слушать.

— Дальше случилось то, что я не ожидал. Елизавета Федоровна выбежала из храма, чтобы помочь мне и повела по дорожке к лечебнице. И в тот момент я увидел большое дерево за храмом. Когда расчищали поле для его постройки, то дерево не тронули. И я вспомнил! Я тогда сразу же всё вспомнил! Как мне восемь лет, как я машу рукой террористам на другой стороне улицы, и как они взорвали тебя бомбой, князь.

— Я помню, ты рассказывал мне про кольцо, которое мне подарила Лиза. Кольцо с надписью «От верной и любящей тебя жены».

— Да, это было то самое кольцо. Мне нравится, что ты запомнил это.

— Но, как же так? Разве ты не продал его и не перепрятал тогда?

— Нет. Так получилось, что через несколько дней, как я закопал его там, под деревом, я бродил по Сухаревскому рынку и пытался украсть часы у одного военного. Это был поручик Иванов из Черниговского полка. Он здорово меня избил и несколько раз ударил головой об землю, пока его не оттащили от меня полицейские. Много позже, через одиннадцать лет, я закопал его живьём вместе с братом в армейском лагере. А тогда, в пятом году, я потерял память и несколько дней ничего не понимал. Я многое забыл из своей короткой жизни и ходил по рынкам как блаженный. Там и жил. На Сухаревке меня многие жалели и подкармливали. И я забыл, что спрятал твое кольцо, князь, там, на Большой Ордынке. И все следующие годы ни разу не вспомнил.

— Скажи только одно, ты отдал ей кольцо?

— Да, князь, отдал. Я повел твою жену к этому дереву и стал раскапывать землю под ним. У меня снова пошла из разбитого носа кровь, но я уже этого и не замечал. Кровь капала мне на руки, и этими испачканными в крови руками я нашел кольцо и отдал твоей жене. Она очистила его от налипшей земли и, если бы кто тогда ее увидел. Она вся просветлела, словно на нее снизошла небесная благость. Я не мог больше быть там и ушел. Вечером я лежал на постели и думал о том, что все это значит? Как так получается, что я столько лет назад спрятал здесь кольцо погибшего человека, а через несколько лет его жена покупает здесь землю, строит храм и оставляет дерево, под которым зарыто кольцо, которое она подарила мужу. И еще через несколько лет она спасает от смерти меня, который возвращает ей это кольцо. Меня, который еще через несколько лет убьет ее! Потом в жизни я так больше не думал. Я действовал и шёл по своей дороге.


(рисунок из тетради)
Я сидел напротив Дмитрюка и понимал, что начинаю сходить с ума. Мне казалось, что я действительно переживаю о тех людях, про которых он мне рассказывает. Я снова заметил, что когда он говорит, он, будто затягивает душу в узел, потом ещё и ещё, пока не образуется узелок.. Сейчас я записываю все, что услышал в тетрадь и заново переживаю. Мне кажется, будто Дмитрюк сидит сейчас у меня на ручке и сам выводит эти буквы на бумаге. Пока это не понятно, но что-то происходит со мной.



Когда я встал и пошел из палаты, то Дмитрюк бросил мне несколько слов, которые пронзили меня, словно он ударил меня топором в спину.

— Твое кольцо, князь, она одела и больше никогда не снимала. В восемнадцатом году, когда я убил ее, это кольцо было у нее на большом пальце правой руки.

— Как она погибла?

— А когда у нас процедурная клетка будет?

— Завтра, до обеда, лечебные процедуры.

— Значит, завтра я возьму вас с собой, Александр Валентинович, на казнь вашей жены. И вы увидите, как я столкнул её в шахту ещё живой!



Я сижу сейчас у себя в кабинете, обхватив голову. Я становлюсь другим человеком. Я другой, на самом деле, я совсем другой.

Я хочу убить его.

Я могу убить его.

Я убью его.

Я — убийца.

Я такой же, как и Дмитрюк.

10 глава

Урал.

Окрестности города Алапаевск.

ночь с 17 на 18 июля 1918 года



Невероятно лунная, летняя июльская ночь восемнадцатого года двадцатого века. По старой дороге на Нижнюю Синячиху в темноте ехало десять подвод. На каждой сидело по одному обреченному на казнь человеку. У несчастных были связаны руки за спиной и завязаны глаза. Рядом с каждым приговорённым было по одному сопровождающему. У кого-то в руках были винтовки, у других заряженные маузеры. Ехали тихо, и только скрип телег раздавался в ночном лесу.



В последней телеге ехали трое.

Возница, который управлял лошадью и двое крепких мужчин в кожаных куртках, сидели, облокотившись на тюки сена. Они разговаривали тихо, так, чтобы могли слышать только друг друга.

— Виктор, хорошо, что ты успел сегодня. Ты понимаешь, что могло бы произойти, если бы ты опоздал?

— Яша, конечно, я все понимаю. Пришлось задержаться в городе, искал лекарство. Без него мне бы было худо. Я не смог бы исполнить приказ Уралсовета.

— Тебе доверяют, пойми. У меня в кармане телеграмма из Москвы. ЦИК согласился с твоей кандидатурой. А там никогда не ошибаются в людях. Твою болезнь мы подлечим. Давно страдаешь этим?

— Два года. Как подлечился, так и не смог справиться. Боли были страшные, в голове два осколка австрийских остались. Так и ношу их, в голове, всегда с собой, на память. Не помню, кто мне первый раз морфий предложил. И легче тогда стало, а потом, Яша, началось такое. Черти лезут, я плачу и гоняю их. Через полгода понимаю, что лапой в капкан попал. Хоть обгрызай и отползай. С тех пор что-то поселилось во мне. Понимаю, а ничего сделать не могу. Надо! Как мы с тобой последний раз в Курске виделись, так совсем невмоготу. Так больно, нутро всё разрывает. Только эта зараза и помогает.

— Ничего, дружище, ничего. Если бы я тебя не знал в деле революции, то плюнул бы. А так знаю, что ты наш, ты свой. Заболел, так мы справимся, я помогу тебе. Никто об этом не узнает. У нас теперь с тобой вся жизнь впереди. Огромная и долгая жизнь. Где нет бога и попов, царя, охранки и прочей нечисти. Как мы их разделали, а? Сами, своими руками счастье своё вырвали из цепких лап самодержавия. Покончим с ними и заживем по-человечески, не пресмыкаясь перед каждым филером. Не забуду, как ты тогда в Курске двоих задушил сразу, двумя руками, и меня спас. Не забуду, Витя. Я тебе вот что еще расскажу, Виктор. Из Москвы как приехал в Екатеринбург, к товарищам в Уралсовет, так сразу к делу. А дело, брат, вчера, скажу знатное было. Архинадежно сделали, как революция того требует. Сегодня ночью, с царем было покончено. С царем, с бабой его и детьми всеми. До одного всех умертвили.



Дмитрюк чуть не упал с телеги, услышав последние слова.

Его собеседник успел ухватить его за рукав.



— Да, Витя, да. Всех положили. И повара, и лакеев, и всех прихвостней, что с семьей были. Расстреляли в подвале. Яков первым в царя стрелял. Потом, конечно, царицу и остальных. Все хотели участвовать в этом деле, но не всем такое счастье выпало. Наследили, конечно, много. Пришлось штыками добивать. Николашка с первого выстрела замертво упал, а девки, не поверишь, живые долго были, пули от них отскакивали. Я чуть с ума не сошел, когда это увидел. Их штыками, а штык, словно от камня отлетает. Ребята забили их, конечно. Жуткая сцена была. Так вот, Витя, какая там штука оказалась. На княжнах драгоценностей столько было, что никому и не снилось. На царице проволока из золота была обмотана в полпуда весом. А на дочках сплошными рядами зашитые в одежду бриллианты, алмазы разные. Тут-то солдатики наши и поплыли. Особенно латыши, ох, и нехорошие ребятки оказались, не наши, точно говорю. Нет у них преданности революции, только зависть одна. Кто сильнее, тому и служат, за деньги, за то, что сильнее их. Так вот, Виктор, как только все прошло, и хрипы затихли, я приказал обыскать тела. Раздеть до нитки и забрать все, что они у народа отобрали. Нашли мы столько богатств, что теперь нам на мировую революцию хватит. Яков тоже молодец, пистолет еще дымится, а он ствол наставил на латышей и приказал карманы вывернуть. А они сволочи, дым в подвале еще не развеялся, народное добро уже успели прикарманить. Он хотел на месте их расстрелять, но пожалел, а зря. Они в ноги бухнулись. Сказали, что всё отдали, что бес попутал. Ошалели они от запаха царской крови, Витя, ошалели. Шутка ли, царя на штыки поднять.

— Юровский командовал? — переспросил Дмитрюк, внимательно слушая каждое слово.

— Да, Яшка молодец. Все сделал как надо, как ЦИК требовал. Сейчас они заметают там всё, чтобы никто носа не сунул. Приказ такой из Москвы — чтоб никто никогда не узнал, что там случилось. Юровский наш человек, он предан общему делу, всё сделает как надо. А теперь, слушай меня Витя внимательно. Сейчас Яков проводит обыски там, где раньше не заглядывали. Будут искать, будут трупы вспарывать, да пусть что хотят, делают, лишь бы результат был. А он уже есть. Но, мы случайно узнали, что не хватает много крупных камней и еще там разных безделушек. Вещи эти огромную власть над людьми имеют. Кто хозяин им — тот бог на земле, а мы с богом дел не имеем. Мы сами хозяева своей жизни. В-общем, Юровский тебе расскажет. Да, ещё за эти вещи Европа и сбежавшие царские родственники много денег бы отдали. А деньги нам сейчас, ой, как нужны. Война только разгорается, сколько еще нам вешать и животы резать врагам революции? Много работы, Витя, много. Так вот, еще раз повторяю. Яков сделает опись изъятого и через три дня со всеми цацками выезжает в Москву. Прямиком в Кремль, к Ленину.

— Яшка, ты, что Ленина лично знаешь?

— Виктор, послушай, на мне лежит главная миссия революции. Мы должны с тобой стереть, растоптать и вычеркнуть из истории фамилию Романовых. И мы это сделаем. С Лениным я на связи каждый день. По брюликам приказ прямой был — срочно доставить всё в Москву. Так вот, об этом знают трое — Ленин, Юровский и я. Теперь об этом знаешь и ты. И я считаю, что ты должен ехать вместе с Яшей. Одному ему опасно будет, время сейчас такое, сам знаешь, и дорога не близкая. Я всё заранее продумал. Поезд уходит в воскресенье, двадцать первого числа. Никакой военной формы, никаких справок и мандатов. Строго личная частная поездка в Москву. Чем меньше привлекать внимание, тем лучше. Одеться проще, будто едешь работу искать любую. Такие же указания даны и Юровскому. Ты найдешь его в третьем вагоне, место восемнадцатое. Запомнил?

— Конечно, запомнил. Третий, восемнадцатое.

— Поезд уходит утром, в полдевятого. Найдешь Юровского, у него готовые документы и билеты. Один для тебя. Будто в дороге познакомились, в одну сторону едете. Страховать друг друга на каждом шагу, один спит, второй не спит. Водку не пьянствовать. Знаю, бывают такие попутчики, на рожон лезут, до драки, чтобы с ними выпили. Чтобы не привлекать внимание, тебе можно. Знаю, что не пьянеешь. Юровский всем отвечает, что будто едет на лечение. Придумали ему язву прободную, на последней стадии, справку выдали. В-общем, ты прикрываешь. В Москве вас встретят, я позаботился. Ну, а я заканчиваю здесь работу и на следующей неделе возвращаюсь в Москву. Нужно подчистить документы, телеграммы уничтожить разные. Ну, не суть. Всё, почти приехали.

— Яша, а где это всё будет? Ты что, и место знаешь?

— А ты думаешь, кто это место нашел? Я лично Романовым могилы искал. Можно сказать, своими глазами выкопал. Шахта здесь есть заброшенная. Номер пятьдесят семь, по старому плану разработок. То, что нужно, саженей двадцать. Знатная могила будет, глубокая. Чтоб никогда не нашли. Так вот, чтобы никаких выстрелов, никакого шума. С царем и так сильно пошумели. Я приказал там завести машину, чтоб не слышно было ни криков, ни выстрелов. Там подвал был, а здесь лес. Во второй телеге едет поляк. Зовут Франтишек, по-нашему, Федя. Работает на местном заводе забойщиком скота. Согласен на всё, шакал. Так вот, он будет разбивать им головы кувалдой. Трупы потом скидывайте в шахту. Никто не должен остаться в живых. Это приказ оттуда. Всё, приехали!



Когда всё было кончено, Дмитрюк стоял на коленях в ночном ручье и смывал с себя кровь казнённых.

Сама казнь закончилась ужасным образом.



Когда подводы приехали и выгрузились возле шахты, то вначале все шло по плану. Приговорённые люди смирились со своей участью ещё в дороге. Всех стянули с телег и поставили на землю, на колени. Связанные руки никому не давали возможности бежать.

Дмитрюк первой повел Великую княгиню к краю.

Рядом с шахтой безучастно к происходящему стоял поляк с большим молотом. Сейчас же Дмитрюка затрясло, он почему-то подумал, что от удара по голове у Великой княгини слетит повязка, и она узнает его. Но было уже поздно.

Елизавета начала горячо молиться и, повернувшись к Дмитрюку, с повязкой на глазах, сказала ему:

— Господь сказал мне, что это сделаешь ты. А я буду просить его простить тебя! Береги то, что Спаситель подарил тебе. Береги душу, спасайся!

Дмитрюк не выдержал и резко толкнул Великую княгиню в шахту. С ужасным криком она полетела вниз. Сейчас же к краю подбежал Яша и начал кричать на Дмитрюка:

— Я же сказал, что сначала убивать, потом кидать.



Что тут началось!

Приговоренные стали кричать, поляк начал махать кувалдой без разбора, разбивая им головы. Упавшие тела тащили к шахте и сбрасывали вниз. Они падали с глухим шумом. Один из Великих князей каким-то чудом развязался и снял повязку с головы, успев увернуться от смертельного удара. Он сорвал повязку с головы, стоявшего на коленях одного из князей, и начал развязывать тому руки. Тогда Яша выхватил свой маузер и прицельно выстрелил ему в голову. Горячая кровь из простреленной головы хлестнула Дмитрюку по лицу и попала в открытый, от криков ругани, рот. Последний из живых, с ещё связанными руками, вдруг подскочил и, со всей силы, врезавшись в Яшу, который стоял на краю шахты, сбил того с ног и они вместе полетели вниз, навстречу смерти.



Все затихло…



Убийцы притащили тело последнего князя с простреленной головой и сбросили в шахту. Дмитрюк, молча, смотрел и не мог определить, кто же это был. Потрясенный гибелью друга Яши, он мгновенно собрался и начал командовать:

— Всем проверить себя на предмет возможного ранения, лишние вещи сбросить в шахту. Приготовиться к отходу в обратном направлении.

Сам зашагал к ручью и, дойдя до него, упал в прохладную воду на колени. Дмитрюк долго умывался и чистил куртку, будто пытаясь смыть что-то невидимое, одному ему известное. Привкус человеческих мозгов во рту жег язык. Он полоскал рот и не мог остановиться. Рядом начали проходить подводы, когда одна из них стала, и к нему подошел возница.

— Товарищ командир, там это. Как вам сказать? Из шахты пение слышно!

— Что? Какое пение? Ты спятил?

— Никак нет. Они поют «Живый в помощи», у меня бабка дома старая была, все время его читала и раздражала всегда.

— Дурак! Тебе от страха послышалось, наверное.

— Да нет, товарищ командир, сами сходите, послушайте.

Дмитрюк взвел курок револьвера и подошёл к шахте. Осторожно остановился за несколько шагов от края. Ему вдруг показалось, что сейчас из темноты его схватят руки и потащат в преисподнюю. Все было тихо. Дмитрюк крикнул: « Яша! Яшка!».

И вдруг услышал из глубины голос Великой княгини: «Прости им Господи, ибо не ведают, что творят!».

От сковавшего ужаса Дмитрюк не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Он просто оцепенел и онемел. Невероятная сила изнутри начала пульсировать во всем теле. Дмитрюк провел ладонями по лицу, словно стряхивая с себя невидимую паутину, и вытащил из кармана складной нож. Резкими движениями он распорол ножом подкладку своей куртки и вытащил икону, вышитую Елизаветой Федоровной и подаренной ему в напутствие, когда он покидал обитель. С остервенением он попытался порвать её, но ткань не поддавалась. В черной злобе Дмитрюк скомкал образ и бросил в шахту. Потом достал из бокового кармана две гранаты, сорвал предохранители и бросил вслед за образом Спасителя. Дмитрюк развернулся и быстрым шагом пошел к ожидавшей его подводе. За спиной тут же раздались два мощных взрыва.



На обратном пути, на ночной дороге, он потребовал остановиться и соскочил с телеги. Дмитрюк подошел к первому дереву в лесу, обнял ствол и начал неистово рвать пальцами кору, срывая ногти в кровь. Из его горла раздался вой, похожий на вой раненого беса.

Этой ночью он убил бога.

По крайней мере, Дмитрюк решил, что так и есть.

Теперь он остался один, бездушный и послушный дьяволу чёрт.

11 глава

11.02.1976



Я в растерянности.

Мне кажется, что я больше, чем уверен, что он знает, где сейчас лежат драгоценности. Дмитрюк всё знает. Почему же он, за все эти годы, не пытался их найти? Почему он ни разу не ушел в побег? Годами его таскают по больницам и клиникам, а он согласен со всем, что происходит. Он точно знает! Мне теперь тоже смерть, как хочется знать! Я думаю, что если эти вещи так важны для людей, то может быть, я смогу их найти и принять решение. И ещё. Я стал замечать, что думаю об этом часто, даже постоянно. Процедуры, врачи, коллектив, моя работа над диссертацией — всё это словно в тумане. Теперь я знаю, что способен на убийство. Дмитрюк старик, ему недолго осталось. И вот это недолго меня и беспокоит. Я должен узнать, где спрятан этот клад…….. (он принадлежит мне).



— Скажите, у меня такой интересный вопрос, а вы, правда, знаете, где находятся царские драгоценности?

— Конечно, знаю, я лично занимался их поисками.

Марченко просветлел, и его душа полетела в ад.

— Виктор Юрьевич, расскажите, пожалуйста, что вы знаете? Мне это очень интересно.

— А ты, князь, хитёр. Романовская порода, вас видно издалека. Убийцей моим хочешь сделаться? Много таких было. И будет ещё столько же, не меньше.

Марченко разнервничался и стал метаться по палате.

— Да поймите же вы, наконец, я врач. Прежде всего, врач. После того, как вы прозвали меня «Князь Ходынский» я много что узнал, и чем дальше погружаешься в эту историю, тем больше у меня вопросов. До вас я вообще не знал, почему так случилось, почему произошло то, а не это.

Дмитрюк прервал его и заговорил.

— Несколько лет агентурной работы вывели нас на след одной старой монахини. Её монастырь находился в семи километрах от Тобольска. Так вот, когда царская семья находилась в Тобольске, у них был режим наиболее благоприятный. И это в ссылке! Кто к ним только не приходил, я уже говорил тебе, что царь встречался с верными ему людьми. Бывший царь! Игуменья с этого монастыря приносила семье различные продукты и как мы, потом установили, обратно выносила царские драгоценности. Знаешь, князь, сколько их было там? Когда мы с Юровским вернулись из Москвы, от Ленина, на Урал, то мы собрали поезд из семи вагонов с царским добром. Там ящики были с вещами, одежда, столовая утварь и столько добра народного, что несколько дней только переписывали это всё. Так вот, царица много успела передать игуменье с наказом « хранить до лучших времён». Они ещё надеялись, что их отпустят за границу, в Англию. Ну, а там для дочек приданое. Не вышло, не получилось. Игуменья скончалась у меня на допросе в 1923 году, и ниточки оборвались. Несколько лет потом ещё нам пришлось потратить. Я уже работал в Москве, когда из Тобольска пришли сведения от моего агента по кличке Литва, о том, что есть ниточка. И она снова ведет к одной из монахинь. Я срочно выехал в Тобольск, и меня уже нельзя было остановить. Оказалось, что когда игуменья стала подозревать, что за ней скоро придут, успела передать все драгоценности этой монашке. На допросах та призналась, что много лет страдала от чужой тайны, спать не могла. Мы помогли ей успокоиться в душевном плане, ну, и в физическом тоже. Призналась, что много лет перепрятывала клад в разных местах. Сначала на церковном кладбище в одной из могил, потом в лесу, пока не обратилась к одному кулачку. Предложила ему помочь отплыть на лодке и скинуть всё золото в реку. Тот сказал, как сейчас помню, «ты что, а как вернутся люди, что ты им скажешь, что их вещи в речку выбросила?». Собрала она всё, что хранила и ему отдала. А за несколько лет до этого, купца того раскулачили, дом забрали и выслали подальше от города. Я с ребятами выехал за ним. Нашли мы его за Уралом и в Тобольск вернули. Признался он сразу же. Так, мол, и так, закопано в моем доме, в подвале. Мы в дом этот, с лопатами нагрянули с ребятками и нашли. На глубине в бочках деревянных, внутри бочек банки стеклянные ещё. Чего там только не было, я столько золота и бриллиантов в жизнь не видывал. Опять нам всё это пересчитывать и переписывать.

— Так вы всё это нашли тогда ещё, в тридцать третьем? Так, где же они сейчас, где эти сокровища?

Дмитрюк спокойно произнес:

— Все драгоценности находятся в Алмазном Фонде, в Кремле. Я всё лично отвёз в Москву и сдал под роспись. Там же, в Москве, я встретился с Юровским. Он уже тяжело болел, да и потом эта история с дочкой тоже отняла много сил. Он вскоре умер в больнице от прободной язвы. Болезнь сожрала его за несколько месяцев. Ну, он своё дело в жизни сделал.



На Марченко тяжело было смотреть.

Он в мгновение осунулся, весь отяжелел, и, не говоря больше ни слова, вышел из палаты. В коридоре его увидел молодой врач и спросил:

— Александр Валентинович! У вас всё в порядке? Как будто вы и не вы, я со спины вас не узнал, богатым будете.

Александр Валентинович обернулся, посмотрел на него, и врач поспешил уйти.

У Марченко изменилось лицо. Теперь это было лицо чужого старика.

12 глава

21 июля 1918 года



Ночной поезд медленно заходил на подъём в направлении Москвы. В купе тихо разговаривали два товарища,

Услышав непонятный шум в вагоне, Дмитрюк нащупал в кармане пистолет и подошел к закрытой двери. Прислушался, рывком открыл дверь и выглянул в коридор.

Никого.

Вернулся обратно и Юровский продолжил разговор: «И я только успел сказать, что Уралсовет решил расстрелять. Николай удивленно приподнял голову и успел переспросить: „Что? Что?“, как я выстрелил. Стрелял в сердце, убил его сразу же, потом такая пальба началась! Комната маленькая, тесно было, не развернуться. Представляешь, я покончил с царизмом в России. Вот, из этого пистолета стрелял».



Юровский выложил на стол кольт. Дмитрюк с неподдельным интересом взял кольт в руку, и рука крепко обхватила рукоятку оружия. Ему показалось, что на двери появился силуэт лица последнего российского царя. Он вскинул руку и направил пистолет на дверь, имитируя несколько выстрелов. Потом посмотрел на пол, словно надеясь увидеть на полу кровь. Юровский усмехнулся: «Нет, Виктор, это моя удача. Революция доверила мне. Расскажи, как так получилось с Яшей. Я дал в Москву телеграмму « Яша уехал к Бабушкину», там уже знают. Докладывать тебе по этому факту. Да, брат, вот она история. Мы смогли это сделать, но столько работы впереди ещё».



Дмитрюк молчал всю дорогу, терпеливо слушая Юровского. Перед самым отъездом из Екатеринбурга местный провизор помог ему достать четырёхпроцентный раствор морфия. Ну, как помог? Дмитрюк заставил помочь. Он сам не заметил, как все проблемы и вопросы он стал решать при помощи своего маузера. Сейчас же наступила его очередь рассказывать, что именно произошло у шахты номер пятьдесят семь. Он все в точности, почти дословно описал Юровскому, кто и где находился, и не скрывал в словах своей искренней горечи от потери старого друга Яшки. Про убиенных князей и княгиню уточнил, что они навсегда останутся там в шахте.



Внезапно Юровский перевел разговор на другую тему. Он взял Дмитрюка за руку, крепко сжал её, привлекая всё внимание собеседника.

— Послушай, Виктор, я тебя мало знаю, но мне достаточно сказанных за тебя слов Яши. Он никогда не ошибался в людях. Я думал говорить тебе это или нет, но держать в секрете ни к чему, тем более, от своих. А случиться может с каждым и в любой момент. Как с Яшей и случилось. Он всеми силами шел к идеалам революции, а они убили его. Так вот, Виктор, думаю, что ты знаешь, что я везу в Москву. Иначе бы тебя здесь не было. То, что я везу в этих двух мешках, принадлежит народу. Я бы тебе все показал, но мешки запечатаны лично товарищем Белобородовым в присутствии членов Уралсовета. Но, вчера, случайно я узнал ещё одну тайну царского двора. Слушай, внимательно! Я был назначен комендантом Ипатьевского дома за две недели до исполнения приговора. До Екатеринбурга царская семья с прислугой была в ссылке в Тобольске. Временное правительство не знало, что с ними делать и отправили их туда в ссылку. Уже потом Совет приказал перевезти их в Екатеринбург. Так вот, из Петербурга в ссылку Николай вывез много всякого золота и драгоценностей. Я до последнего тоже не знал об этом. Никто их не обыскивал раньше, жалели по глупости душевной. Но, главное, там, в Тобольске, семья спрятала очень важные вещи. Я знаю, минимум, про три реликвии: это перстень Михаила Романова, который в 1613 году ему подарил неизвестный блаженный, который потом исчез. Этот перстень одевали русские цари на коронациях, и только. Вторая вещь — это икона Спасителя, не знаю, точно, как она правильно называется, но эта старинная икона, тоже существует. И перстень, и икона передаются Романовыми из поколения в поколение. Точнее, передавались. И есть еще третья вещь. Это шашка цесаревича Алексея. Вроде как, по легенде, шашка эта выкована из кольчуги Александра Невского. Вместе эти вещи дают неограниченную власть тем людям, которые ими владеют. В нашем случае с шашкой должен быть совершен обряд, когда наступит совершеннолетие наследника. При таком обряде, шашкой надрезается ладонь наследника и кровь должна капнуть на шашку. Тем самым считалось, что наследник уже пролил кровь за русскую землю и за власть над ней. Наследник трона считается совершеннолетним в 16 лет. То есть, в двадцатом году Алексей мог бы принять на себя такую власть, которая не снилась всем русским царям, вместе взятым. Но, хватит царей, власть народу! Мы теперь сами будем управлять и властвовать. В-общем, этих вещей в багаже нет. Я дал запросы по пути следования семьи. В Москве соберу ответы. Но я уже заранее понимаю, что везде ответят, что таких вещей не числится или не найдено. Нужно найти эти реликвии. Они не должны попасть в чужие для революции руки.



Дмитрюк с удивлением смотрел на Юровского.

— Яков, скажи мне честно. Ты, правда, веришь в то, что рассказал мне сейчас?



Юровский придвинулся и ещё сильнее сжал руку. Дмитрюк с трудом освободил руку от стальной хватки царского убийцы. Тот даже не заметил, что оставил на коже след от руки.

— Если бы мне это рассказали неделю назад, возможно, я сам бы расстрелял того, кто это говорит. Позавчера, в Екатеринбурге, уже после казни семьи, нам в руки попался один человек, даже не человек, а так, монах из монастыря одного. На допросе он всё это мне и рассказал.

— И кому ты поверил, Яков? Монаху? Так может, он тебе рассказал, что бог есть, и ты ему тоже поверил? — Дмитрюк усмехнулся.

— Ты не скалься, а слушай. Есть причины! Я знаю, что он сказал правду.

— Где этот монах сейчас?

— Я убил его на допросе. Сволочь, про Ленина гадости разные говорил. Представляешь, сказал, что Ленин скоро сойдёт с ума, умрёт и будет лежать на Красной Площади под кремлёвской стеной, а люди будут ходить и смотреть на его труп. Контра! Затоптал его сапогами. И знаешь, что он прохрипел, когда умирал? Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят!



Дмитрюк в ужасе отшатнулся. Рука машинально начала щупать подкладку куртки. Тотчас он вспомнил, что выбросил Спасителя и немного успокоился.



— Тебе, Виктор, рассказываю потому, что товарищу обязан рассказать, если знаю. В любой момент можем погибнуть в драке со старым режимом. Как с Яшей, внезапно так получилось, а столько планов было. Не всех врагов еще перевешали. Эти вещи сакральные для царского режима, и мы с тобой обязаны жизни свои положить, но не допустить, чтобы враги снова силу набрали. А эти вещи для них это сила. Понимаешь, о чем я говорю?

— Да, Яков, теперь я понимаю. Правильно ты сказал, эти символы для нашего врага, как для нас священно знамя революции. Я когда с красным стягом в атаку иду, то смерти не боюсь.

— Правильно, в этом-то всё и дело. Семью ликвидировали, теперь нам нужно уничтожить память о них. Найти эти вещи. У меня есть ниточка, которая поможет нам.

— Ниточку из одежды этого монаха, наверное, вытащил? — Дмитрюк засмеялся, представляя, что творилось на допросе у Юровского.

— Оттуда, конечно. Еще бы полчаса жизни ему, и он бы у меня от бога открестился бы. Но, не суть. Так вот, я узнал, что в Тобольске, перед самым отъездом царской семьи, к Николаю приезжала одна старуха слепая из Курской губернии. Приезжала не одна, с монахами с тамошнего монастыря местного. Вроде как, ей видение было, и она пришла в монастырь, так, мол, и так, беда над царём и Россией нависла. Чтобы спасти нужно ехать в Тобольск. Они два месяца добирались и, в аккурат, за день до моего назначения успели. Николашке разрешили с ней встретиться. О чем они говорили, никто не знает, но, той же ночью, монахи приезжали на телеге к дому, где жила царская семья и грузили сено в телеги. Телег всего две было. Вроде, как в дорогу обратную ехать. Утром никого из них уже не было. Я думаю, что в сене они и вывезли то, что нужно было срочно спрятать.

— Интересная версия, проверял?

— Да нет ещё, когда успеть то? Но теперь всё проверим. И солдата найдём, кто той ночью на часах стоял. Обязательно найдём. Старуха эта слепая, вроде как ещё деду Николая, Александру Второму, когда-то жизнь спасла. В-общем я запомнил, что монахи были из Горнальского монастыря, что где-то под Курском находится.



Дмитрюк от удивления подскочил.

— Быть такого не может! Вот это совпадение. Я жил в этом монастыре в прошлом году девять дней. Банду одну преследовали и увлеклись. В-общем, я один живой тогда остался и прятался там, в монастыре. Монахи кормили меня и даже вином отпаивали. Игумена местного хорошо знаю. Если бы не он.



Теперь настал черёд удивляться Юровскому.

Он сразу ухватился за эти слова.

— Отлично! Тебе, как говорится, теперь и карты в руки. Придешь и спокойно там всё узнаешь. А если молчать будут, тогда на допрос всех, и много ниточек вытащим из них. Одежду рабочим из этих ниточек связать можно будет. И еще одна деталь есть. Старуха эта слепая живет недалеко от монастыря. Село небольшое рядом есть, название интересное — Махновка.

страницы вырваны

13 глава

Курская губерния. Село Махновка.

август 1918 года



По дороге до дома слепой идти было недалеко, но Дмитрюк осторожно пробирался полем, чтобы ни с кем не встретиться. Никто не должен его здесь увидеть.

Калитка даже не скрипнула, когда он зашёл во двор. Он знал, что старуха уже спит. Даже если старая проснётся, то пущай будет, как будет. Он идёт за своими вещами, у него своя цель. То, что у бабки есть царские драгоценности, он не сомневался. Вот что именно, это распаляло его.

Лиля, его знакомая из Суджи, сказала, что старуха сдаёт дом, и они вместе с Лилей навестили слепую. Жильё, конечно же, Дмитрюку не понравилось. Дом был абсолютно пустой. Для пущего вида он походил, посмотрел и вышел.



Теперь он целый день планировал и думал, как поступить со старухой. Сначала хотел придти и просто вытрясти из неё всё, что она прячет, а потом убить её. Но так не получится. Старуха не боится смерти, она ему это сегодня сказала. Сказала в спину, когда он выходил из дома. Бесполезно, она ничего сама не отдаст. Бабкин сундук под кроватью и место за печкой — вот где нужно будет искать. Он понимал, что пока он будет обыскивать дом, то старуха может услышать. Ну и пусть, пока она дошаркает до дома, он успеет уйти. Как ни странно, но он отгонял мысль, что будет, если она придёт в дом. Отмахивался от назойливого желания запланировать убийство. Он всегда убивал людей с придыханием и уверенностью в каждом действии. А сегодня боялся даже думать об этом, словно шёл убивать первый раз. А когда это было-то, первый раз? Уже давно, наверное, не сейчас вспоминать, не сейчас.



Входная дверь в дом была закрыта на крючок. Дмитрюк подумал, что это хорошо. Значит, слепая спит у себя, в сарае. Повезло ей, сегодня. Он осторожно приподнял крючок, открыл дверь и зашёл в дом. Луна сквозь жалкие окошки пыталась помочь ему светом и показала, где дверь в старухину комнату. Он дёрнул за ручку, ожидая, что дверь будет закрыта на ключ. Но, неожиданно дверь открылась, и Дмитрюк зашел внутрь.



С полминуты он стоял, не шевелясь, привыкая к темноте и успокаивая своё дыхание. И, вдруг, с ужасом понял, что в комнате не один. Кто-то ещё тяжело дышал рядом, в темноте. Он начал всматриваться, как вдруг яркая вспышка от зажжённой спички ослепила его. Дмитрюк машинально отпрянул, закрыл на секунду глаза, а когда повернулся, то от ужаса, сковавшего его по рукам и ногам, не мог сказать ни слова.



Перед ним, с зажжённой свечой в левой руке, стояла слепая старуха. Бельма были навыкате, и свет от пламени свечи придавал им особо страшное уродство.

Старуха протянула вперёд руку и просипела:

— Чёрт живой пришёл! За мной пришёл? Дай я до тебя дотронусь, иуда!

На голове у старухи был одет новый платок, и она своей тоненькой и сухой ладонью его часто поправляла. Рядом со старушкой, прямо на полу, стоял гроб с открытой крышкой. В это время она начала креститься и распевать:

— Живущий под кровом Всевышнего, под сенью всемогущего покоится.

Дмитрюк не выдержал этого мгновения и страшно закричал: «А-а-а-а!». Он замахнулся, и в руке у него блеснул нож.

— Бог мой, на которого я уповаю, — старуха вытащила из складок одежды огромный крест из золота и шагнула навстречу. По всему кресту были рассыпаны драгоценные камни, и комната осветилась причудливыми огнями/ В левой руке у старухи была свеча, а в правой крест. Дмитрюк стоял, не в силах пошевелиться. Она подошла к нему и просипела:

— Будь ты проклят, убивец!



Рука у него задрожала, и нож с шумом упал на пол. Дмитрюк резко дернул дверь и побежал. В темноте он с размаху споткнулся об гроб и ударился, об пол лицом. Из носа резко хлынула кровь, заливая рот. Выбравшись на улицу, он перепрыгнул через плетень и побежал, не разбирая дороги.



Старуха выскочила за ним на крыльцо и страшным, нечеловеческим голосом закричала:

— А-а-а-ня! Аня! Убивают!

Платок свалился с головы, седые волосы растрепались, и она смотрела пустыми бельмами в сторону поля и вслушивалась в темноту.

Резкий порыв ночного ветра накинулся на одинокое пламя свечи, и она погасла.

Слепая присела на ступеньки, перекрестилась и отдала богу душу.

страницы вырваны

В пустой палате разговаривали главврач Марченко и Дмитрюк.

— Что было дальше, Виктор Юрьевич?

— Лилю тогда сильно затрясло и вырвало от страха. Я схватил её за руку и потащил прочь от похорон. Помню, что несколько монахов бросились поднимать мёртвую и укладывать обратно в гроб. Толпа испугалась меня, все шарахались прочь. Мы ушли в сторону Махновки и не оглядывались. Я оставил Лилю дома и пошел в сторону Горнальского монастыря.

По пути мне навстречу попалась телега, в ней мужик в форме какой-то, я даже не заметил вначале. У меня был с собой нож, и мужичка не пришлось долго уговаривать. Он всё понял сразу и сам распряг коня. У него остались товары в телеге и жизнь. Для него это было важно.



Вскоре я уже был у стен монастыря.

Монастырские ворота были открыты настежь.

Дмитрюк влетел на коне во двор монастыря и помчался к входу в храм. Он спешился и поразился мертвой тишине, которая вначале насторожила его. По двору никто не ходил, монахи не подстригали виноград, растущий возле храма. Не было паломников, да и вообще была гнетущая тишина, даже птиц не было слышно.

Дмитрюк проскочил невысокие ступеньки и резко открыл дверь. В храме было пусто, только в углу, склонившись над аналоем, молился в полной тишине игумен.

Дмитрюк, стуча сапогами по каменному полу, подошел к нему. Игумен обернулся и сразу же узнал его. Он вспомнил, как прятал Дмитрюка в своей келье, как верил ему, и не было даже намека на то, что этот человек — зло.

Вспоминая образ Спасителя, вышитый Елизаветой Фёдоровной, который тогда показал ему Дмитрюк, игумен перекрестился. Позже, от паломников, он узнал, что Дмитрюк убийца, и святая душа поверил в то, что невероятным образом был причастен ко всем последующим преступлениям Дмитрюка. Он спасал человека, который потом лишит жизни многих людей. После этой новости старый монах совсем сдал здоровьем, но постоянно молился и практически не выходил из храма.

Сегодня он снарядил монахов для важного дела и направил братию в Ракитное. Нужно было спасать то, что было свято для всего русского народа. Но народ был черен в злобе и ненависти. А когда ненависть застилает глаза, то нужно время, чтобы прозреть.



Дмитрюк, угрожая ножом, приблизился вплотную к игумену:

— Если не хочешь умереть среди своих картинок, то ответь мне. Где то, что принадлежит народу? Где перстень и шашка?

— Умереть не страшно, Господь всему свое время определяет. А вот тебя в наказание Господь лишил разума. Не ведаешь, что творишь.



Игумен, повернувшись в сторону алтаря, закрывая собой икону, начал креститься и читать молитву. Он не успел дальше, потому что Дмитрюк размахнулся и ударил ножом игумена в спину. Тот осел, и, повернувшись к своему мучителю, пытался схватить его за руки. Дмитрюк в злобе наносил удары. Кровь брызнула и залила икону на аналое. Игумен упал на пол, захрипел и уже лёжа, начал грозить Дмитрюку пальцем.



Внезапно раздался страшный крик.

Дмитрюк увидел, что в открытое окно храма смотрит какая-то тётка. Дмитрюк понял, что она видела страшное убийство игумена. Он выскочил из храма и, не убирая нож, подошел к женщине. Та уже прекратила кричать, а только по-бабьи, тихо выла.

Дмитрюк замахнулся на неё ножом, как она запричитала:

— Только не убивай, Христом богом прошу, не убивай. Ступай, ступай отсюда, никто не узнает.

— Монахи где, где все? Где они?

— Батюшка отправил всех, кто живой сегодня. На похороны, остальные, как знаю, на Ракитное поехали. На телегах все уехали, утром ещё.

Дмитрюк бросил нож на землю, заскочил на коня и поскакал прочь из монастыря. Баба у стен церкви повалилась на колени и неистово крестилась, не поднимая головы.



Дмитрюк, вцепившись в гриву коня, летел обратно. Конь, словно почуяв запах крови, исходивший от чужого человека на нём, впечатывал в каждый шаг свою мощную лошадиную силу.



Внезапно, наперерез с одной из пустых дорог ему навстречу выскочил конный отряд красноармейцев. Красные заставили Дмитрюка остановиться и окружили его, обнажив шашки. Один из конных, закричал:

— А ну, стой, контра! Добегался! Ты знаешь, у кого коня забрал, сволочь? Это наш интендант был. А ну-ка, ребятки, рассупоньте его, да в расход. Живо!».



Несколько человек бросились к Дмитрюку, но тот поднял руку вверх и закричал:

— Именем революции, приказываю остановиться!

Он вытащил из кармана мандат, подписанный Лениным, и протянул его командиру отряда. Тот взял документ в руки и стал читать. Бегло прочитав, он приложил руку к фуражке и отчеканил:

— Слушаюсь, товарищ комиссар! Какие будут приказания?

И крикнул своим:

— Этот человек от Ленина! Приказ содействовать и подчиняться обладателю мандата. Там подпись Ленина и печать Совнаркома.



Дмитрюк начал командовать:

— Монахи на телегах, уехали в сторону Ракитного. Нужно догнать. По моим сведениям, в телегах добро буржуйское. Они спрятать хотят. Нужно догнать и разобраться со всеми.



Отряд развернулся и поскакал по короткой дороге.

Через час они настигли монашескую братию. Девять монахов неторопливо ехали в телегах. Дмитрюк обогнал их и на ходу схватил лошадь, везущую первую телегу, под уздцы. Телеги остановились. Дмитрюк соскочил с коня и, скидывая монахов с телег, начал обыскивать сено. Он выкидывал вещи на землю, потрошил мешки с товарами и бросал на землю хлеб.

В телегах ничего не было.

Монахи сгрудились в кучу и смотрели на происходящее. Один из монахов спросил :

— Что потерял, добрый человек? Веру свою потерял?



Дмитрюк в секунду рассвирепел, мгновенно вытащил шашку у одного из красноармейцев и начал рубить направо и налево. Монахи даже не успели отскочить друг от друга, как остро заточенное лезвие прошлось по их телам.

Через минуту всё было кончено.

На пыльной дороге в судорогах корчились тела убиенных. Красные всадники в ужасе скакали прочь от страшного места и только лошади подтянули телеги поближе к зелёной траве и жевали, не обращая внимания на людские стоны.

Убийца обреченно вытер шашку об черную рясу одного из мертвых монахов. Дмитрюк понял, что буквально за один день он погубил всех людей, кто точно знал о спрятанных реликвиях. И нужно искать другие пути. За эти дни он насытился смертью и снова был полон дьявольских сил. Впереди у него была вечность.



20 марта 1975 г.



— Я всегда хотел спросить, а что случилось с Лилей?

— Лиля? Она тебе понравилась?

— Да! Есть немного.

— В двадцатом году я был прислан в городок Суджа Курской губернии в качестве комиссара по продовольствию. Гражданская война шла к завершению и везде была разруха страшная. Голод душил нашу власть, и в тот год я снова увидел её.

Лиля стала одной из первых комсомолок и работала старшим приставом в местном Совете. Она собирала налоги, денежные долги, обязательства и во многих случаях просто отнимала у людей последнее, что осталось после страшной, братоубийственной войны.

У них планировался рейд за хлебом, продразвёрстка такая была. Люди сейчас не поймут, что это значит. В тот день мы выехали на трёх подводах из Суджи в сторону села Свердликово.



Там у нас случилась стычка с местными кулаками. Они прятали пшеницу и ещё много чего там, не хотели отдавать своё, кровное. Время было такое, что никто с ними долго не разговаривал. С нами были вооруженные комсомольцы, пять человек. В-общем, Лиля знала точный адрес, где прятали хлеб. Люди и тогда, и сейчас, одинаково ненавидели друг друга, сообщали, кто живет лучше и ест сытнее. Лиля искала все возможности забрать у людей и отдать государству. Она собирала все сплетни и докладывала наверх, лишь бы выжить самой.



Приехали мы туда, быстро всё нашли, вдобавок схрон с деньгами нашли, много денег, и началось. Собрались местные, начали хватать за винтовки, а один из них, сын кулацкий, полез на неё с кулаками. Лиля долго не думала, схватила винтовку и пристрелила его. Тот упал, корчился долго, пуля в кишки попала. Все оцепенели и отступили от нас. Мы быстро выехали из села, и вот тогда мать убитого мальчишки побежала рядом с телегой, в которой ехала Лиля и в лицо проклятия ей бросала. Страшные слова кричала, плевалась. Лиля выстрелила ей прямо в рот. Пуля навылет прошла.



В-общем, чуть дальше, через несколько километров, прямо напротив Лебедёвки, они нас догнали. Мстить хотели, терять им уже было нечего.

Напали внезапно, с двух сторон. Комсомольцы наши все погибли, четверо сразу, а одного они, раненого, захватили и в телегу с хлебом обратно забросили. Лиля давай визжать, на колени упала, на меня пальцем тычет и кричит им, дура:

— Он красный комиссар, он меня заставил, только не убивайте, я все расскажу.



А у меня граната с собой была, и когда нас к телеге подвели, я прямо на комсомольца этого в телеге гранату и кинул, на колени ему. Как тебе когда-то, князь, на колени кинули бомбу в карету.



Побило их всех кругом, а я Лилю на землю кинул и живые остались. Пока они там корчились, мы на телегу другую прыть и деру. Прямо через поля погнали, да никто и догонять не стал, оглушило их сильно. Даже не знаю, живые, не живые, не суть. Оторвались мы далеко, ночь уже кругом наступила, и остановились заночевать.



Смотрю, Лилька по телеге лазит, деньги, значит, пересчитывает. Я на неё смотрю и спрашиваю, мол, ты чего там кричала про комиссара. А она на меня не обращает никакого внимания, говорит, вот денег для государства собрала сколько, налог с крестьян запишем теперь, и ей премию выпишут, семь процентов. Схватил я её за волосы и говорю прямо в лицо:

— Мразь ты, Иваненко Лилия Михайловна, мразь конченная. Будь ты проклята до третьего колена!



В-общем, связал я её крепко по рукам и ногам, спеленал, как куклу. На шею верёвку накинул, придушить сначала хотел. Передумал, бросил в телегу, сеном обложил и поджёг.

Как она горела!

Кричала сначала жадным, нечеловеческим криком, а потом затихла. Я стоял рядом и кидал деньги в этот человеческий костер, там и керенки были, и наши, советские деньги. Сел на коня и поскакал прочь от этой нечисти.



20.03.1976

Сегодня вновь звонил Козлов. Возможно, я слишком поздно понял, что это его игра,. Он играет партию в шахматы двумя фигурами, Дмитрюком и мной. Если я правильно понимаю, то кто кого из нас переиграет другого, с тем будет дальше заниматься Козлов. Как же он хитро всё это придумал. Не понимаю пока, зачем всё это ему нужно было. То, что все эти годы он подводил меня к этому решению, это факт. Учёба, кафедра, лаборатория и направление в эту больницу. Это его долгий и проведённый опытный путём эксперимент. Опыт над душевным равновесием человеческой души. Я просматривал личное дело Дмитрюка, когда раздался междугородний звонок.



Врач ответил и когда понял, что это Козлов — молчал. А он кричал в трубку:

— Александр Валентинович! Я получил ваши последние отчёты и требую немедленно прекратить эксперимент. Всё зашло слишком далеко. Остановитесь! Ваше искушение может погубить вас и, главное, что я хочу вам сказать. Это очень важно! Послушайте! Самое главное во всём этом то, что Дмитрюк может…



Марченко не дослушал, скальпелем перерезал телефонный провод и швырнул трубку об стену. Трубка с грохотом разлетелась на пластмассовые осколки.

На другом конце провода профессор Козлов, услышав короткие гудки, мило улыбнулся и спокойно положил телефонную трубку на аппарат. Всё идёт так, как он и запланировал.



В это время внимание Марченко привлекла одна справка из личного дела Дмитрюка. Как он раньше её не заметил?



СПРАВКА

Настоящей справкой подтверждаем, что Дмитрюк В. Ю. в период Великой Отечественной войны, перешёл на сторону врага и совершил огромное количество преступлений против человечества. Так, например, установлен факт что в феврале 1943 года, при отступлении немецко-фашистских войск из города Суджа Курской области Дмитрюк В. Ю. самолично поджёг православный храм, в котором были временно размещены безоружные люди. В огне заживо погибло более четырёхсот человек вместе с настоятелем храма о. Алексием (в миру Ерохиным).

Также установлено, что в 1945 году на территории Чехословакии Дмитрюк В. Ю. был захвачен в плен партизанами Первой интернациональной бригады. Вместе с группой других предателей по решению высшего командования бригады Дмитрюк В. Ю. был расстрелян и похоронен в общей могиле. Как оказалось позже, Дмитрюк В. Ю. выжил и тяжело раненый, около двух суток выбирался из могилы, раскапывая землю и раздвигая мёртвые тела. Выбравшись, он был подобран монахами местного православного монастыря, которые позже передали его советской администрации. Учитывая катастрофическое состояние психического здоровья Дмитрюк В. Ю. был передан на лечение в Московскую психиатрическую клиническую больницу №1.

Центральный архив МО СССР



Марченко захлопнул папку и сложил, вместе с другими, заранее им подготовленными документами в свой портфель. Достал несколько новых бланков о перемещении лиц, находящихся на лечении, вписал фамилии и поставил нужные печати.



Потом достал свою тетрадь, которую вёл на протяжении последних сорока дней и написал:

«Если хочешь заглянуть за край, то нужно встать и уйти.

Может быть, навсегда.

Марченко А. В.».



Врач вырвал несколько листов, потом сложил тетрадь в специальный пакет, приподнял подоконник и спрятал пакет в потайную нишу.



Через час из ворот больницы вышли, никем не замеченные, два человека. Невероятно помолодевший, с расправленными плечами и уверенной походкой, впереди шёл Дмитрюк. Позади, еле успевая за ним, шёл старый и физически немощный старик.

Это был главврач Марченко.

Эпилог

Дверь главного входа Северной областной психиатрической больницы открылась, и Роман вышел на улицу. В руках он держал пакет с личными вещами. Проходя мимо мусорного бака, он размахнулся и кинул пакет в мусорку. Навстречу шел друг Сашка. Друзья обрадовались и крепко обнялись.

— Ромыч, ну, слава богу, живой!

— Ещё как! Гемоглобин в норме и остальные показатели тоже стараются. Ну, здравствуй, друг! Валим отсюда.

— Поехали, поехали, я на машине.



За окном машины побежала снежная дорога, и вскоре больничный забор остался позади. Роману хотелось обернуться, может быть, увидеть в окне Петю, но он не стал это делать. Шли по своим делам люди, торопились автобусы и белели снежными вершинами Хибины.

— Ты, представляешь, Сашка, какое счастье разговаривать с обычным человеком. Просто разговаривать с человеком.

— Не представляю, друг. Ну, что домой, или в кафе?

— Конечно, поехали в кафе. Ужасно хочу чашечку крепкого кофе.



В кафе было пусто.

За любимым столиком возле окна сидели Роман и Александр. Дымится кофе в чашках и на красивых тарелочках лежат пирожные. Роман закрывает глаза и вдыхает ароматный запах от напитка.

— Сашка, мои рукописи в порядке? Я так и не успел ответить издательству. Но сколько я получил там эмоций, друг! Ты просто не представляешь, кого я там видел. Кстати, чтобы ты знал: я — чемпион одиннадцатого отделения областной психбольницы по нардам.

Друзья весело рассмеялись.

— Жаль, очень жаль, что пролетели с издательством. Как мне там хотелось сладкого. Ну, конфеты были, конечно, но вот эти пирожные, это была моя мечта.



Александр продолжил разговор.

— Теперь пойми, что Дмитрюк — это выдумка, твоя фантазия, крутая и бесконечная. Ты пролежал в «дурке» почти полгода! Я сначала сильно расстроился, что втянул тебя в этот эксперимент, думал реально три недели, ну, может месяц, ты там будешь. А потом случился пожар у вас в отделении, ты бросился спасать людей, надышался, и потом врачи мне рассказали, что тебя откачали с трудом. Две недели ты пролежал в коме, без сознания, а потом очнулся и, первое, знаешь, что попросил у врачей? Ты попросил ручку и бумагу. Тебе дали и ты раз в неделю передавал мне свои записи. Дмитрюка ты классно придумал, но это, черт подери, очень круто, очень. Я все сам читал, и скажу тебе, друг, это необычно, мне понравилось!

— Саня, Дмитрюка не я придумал. Дмитрюк — это вечность, это зло, это дьявол. Он одевает разные лица и чужие тела, но, он везде, он постоянно рядом с нами. Дмитрюк — это искушение, души и мало кто может противостоять этой дьявольской силе. Убить его нельзя, физически невозможно, Можно только бороться с ним, всю жизнь бороться. Ты сохранил записи?

— Друг, посмотри, что я сделал! Главное, чтобы ты от радости снова в «дурку» не попал. Я так долго ждал этого момента.



Резцов убедился, что в кафе никого больше нет, кроме них, достал из пакета и положил на стол несколько пачек новыми деньгами. Потом достал из файла бумаги и передал Роману.



— Это контракт! Твой контракт! Я искренне поздравляю тебя, мой друг! Ты — настоящий, профессиональный писатель! Все твои записи я собирал и отсылал в издательство. Они сразу же прислали подписанный договор на издание книги. Я выступал как агент, от твоего имени, общались по электронной почте. Они узнали твой почерк, и твой стиль. Так можешь писать только ты и никто другой. Это то, что им нужно!

Все комментарии одинаковые — читается на одном дыхании.

Всё! Точка! На одном дыхании, друг, понимаешь, на одном дыхании!

Твоя книга выходит завтра.

Большой печатный тираж, как ты и хотел. Еще они предлагают хорошую сумму за экранизацию книги автора. Ну, дальше тебе самому всё решать.

Резцов выкладывает другу на стол полную рукопись книги и Роман, не обращая внимания на деньги, хватает рукопись и прижимает к груди.



Бармен, за своей стойкой, отвернувшись от зала, с интересом смотрит телевизор на стене бара, подходит к нему ближе и делает громче звук.



На экране телевизора идут кадры: царская семья, коронация императора, революция 1917 года, современные кадры разных мест России, монастырские стены и православные храмы. На фоне кадров диктор рассказывает: «Мы продолжаем расследование нашего телеканала. Напомню телезрителям, что совсем недавно, в небольшом городке Суджа Курской области, при строительстве торгового центра „Планета Меркурий“ на месте бывшего колхозного рынка была обнаружено захоронение неизвестного мужчины, По найденным и хорошо сохранившимся документам было установлено приблизительное время захоронения — лето 1976 года. Видимо, смерть человека была криминальной, поскольку на костных останках обнаружена верёвка. Скорее всего, человек был задушен, или, возможно, повешен. Последнее слово остаётся за криминальными экспертами. Но, уже сейчас, можно с большой достоверностью предположить, что останки принадлежат бывшему главному врачу Северной областной психиатрической больницы Марченко. Мужчина пропал без вести в Мурманской области в марте 1976 года. В могиле оказались личные документы врача, бережно завернутые в непромокаемом пакете. Но, возможно, не эти факты поразили исследователей захоронения. В могиле также были обнаружены старинные вещи. Первичная экспертиза показала, что вещи относятся к различным эпохам и имеют огромную историческую ценность. По словам историков, прибывших на место находки, все найденные вещи принадлежали царской династии Романовых. Как бесценные реликвии попали в маленький городок в Курской области, теперь предстоит разобраться следствию. Местный предприниматель Дмитрюков В. Ю., у которого при обыске были обнаружены пропавшие из могилы драгоценности, арестован и помещен в следственный изолятор на два месяца. Возбуждено уголовное дело. Местные жители считают, что он уже наказан за разграбление могилы. При попытке перепрятать ворованное погибла его жена, порезавшись о найденную шашку цесаревича Алексея. У погибшей было редкое заболевание — гемофилия крайней степени. Женщина скончалась в приемном покое местной больницы на руках у своего мужа от потери крови. Собственно, после смерти женщины и стало раскручиваться это дело. Врачи, к которым поздно обратилась погибшая, обратили внимание правоохранительных органов на характер травмы от холодного оружия. Далее оказалось, что могила была обнаружена предпринимателем случайно, при сносе старого дома для постройки торгового центра. Удержаться от соблазна Дмитрюков не смог. Дело закручивается с новыми подробностями, и мы будем держать наших зрителей в курсе происходящих событий, но уже сейчас многие комментаторы говорят о том, что по данному сюжету можно было бы написать отличную книгу с невероятным сюжетом. До встречи в прямом эфире».



Бармен удивленно кивает головой, делает тише и продолжает протирать бокалы.



Герои нашей истории ничего этого не слышат и не замечают.



Роман увлеченно листает свою рукопись, держа в одной руке договор с издательством. На столе лежат пачки денег, бережно прикрытые пакетом. Александр, довольный произведенным эффектом, смотрит на друга, пьет горячий кофе и смотрит в окно.Там по свежему снегу, быстро переставляя лапы, переходит улицу пушистый рыжий кот.

март 2023
г.Ростов — на - Дону