Лена шла на концерт со страшным волнением. Казалось, откуда бы ему взяться?! Откуда? Это уже который концерт за месяц, сейчас весна, самый сезон. Их фольклорный ансамбль наконец-то сложился, всё давно отрепетировано, втанцовано, впето.
Но в глубине души знала – это всё из-за ленты, из-за той ленты, которая лежала в кармане куртки и словно живым огнём жгла сквозь ткань подклада.
У Лены не было ничего. Она порой смотрела на себя в зеркало и отворачивалась с привычной досадой – тусклая, неинтересная. Лицо какое-то бесцветное, невыразительное, волосы светло-русого цвета. У Оли волосы тоже светло-русые, но с искрой, которая заставляет вспоминать пшеничные колосья, и прозрачно-голубые глаза. У Ани – огненная рыжина, веснушки и коротенький шрам на брови. У Арины – тёплые каштановые кудри, маленькие озорные завитки, у Адель от любой влаги пряди сами завиваются в красивые крупные кольца. Нинка щеголяет косищей до колен. У Вари коса покороче, до пояса, но пышная, толщиной с руку, и непривычный для средней полосы цветотип. Угольноволосая Маша бережёт свою кожу, очень белую, от любого загара, а Лерка наоборот, при малейшем касании солнца становится золотистой, как маленькая статуя Будды подоконнике сувенирного магазина.
Лена на ходу поймала своё отражение в витрине, подтянула повыше чехол с костюмом, перекинутый через плечо. Насупилась, поглубже натянула полосатую шапку с помпоном, став похожей на замерзающего воробушка. Ловко скользнула по обледенелому скату, в который превратилась лестница. Полезла в карман, осторожно коснулась указательным пальцем ленты – и тут же отдёрнула руку.
Отчасти поэтому она попала в музыку и в фольклор. Мама решила, что это станет отличным лекарством от детской стеснительности. Как же, - Лена хмыкнула, - костюмы, песни, движ на сцене. Красивая картинка, это всё умеем. Тем более, говорили, ребёнок поющий, голос чистенький, крепкий…
Тут тоже фиаско. Стеснение и правда вылечилось, Лена даже полюбила сцену, полюбила то окрыляющее чувство, когда твой голос вливается в мощную реку других, плетёт кружева аккордов и подголосков, а потом всё складывается в единую точку. Вот только сам голос был Лене под стать – такой же бледный, неброский, полупрозрачной. Не было в нём ни солнечной звенящей меди, как у Алёны, ни серебристо-звонких верхов-колокольчиков, как у Алёны или Ангелины. Не было глубоких мягких низов, как у Люды, или чарующего трепетания-сфумато, как у Сони. Средний регистр, даже очень средний.
К остановке подъехал автобус. Лена заскочила, заняла любимое место около окна. Прижалась лбом к поручню. Из другой части салона замахала рукой Марина, тут же стала ужом протискиваться поближе.
- Лен, привет! Слушай, я в та-ако-ой спешке собиралась, два раза возвращалась, всё думала, что что-нибудь да забуду. Подбегаю к остановке, вижу – 96-ой отчаливает. Хорошо, что ты в чат вчера скинула, какие автобусы до Танчино ездят, у меня как в голове мелькнуло, я поднажала, смотрю – он притормозил, меня ждёт… - Маринка улыбалась вовсю.
Лена тихонько вздохнула. Снова проверила ленту в кармане. У неё не было ни непробиваемой улыбчивости – Маринка улыбалась даже после того выступления на Купалу, когда они все после игр по стеночке сползали, Соня тогда даже в обморок падала, а эта сидит, смотрит в потолок, а глаза счастливущие. Не было и пробивной упёртости Вики, которая договаривалась обо всех выступлениях и выбивала из деканата поощрительные стипендии и компенсации. Не было острого ехидства Даши, не было меланхоличной томности Гаянэ, не было непрошибаемого спокойствия всеобщего миротворца Олеси. Серость, а не характер. И алая лента в кармане.
Они приехали в Танчино не первыми, но не последними. В танцевальном классе, который выделили под гримёрку, пришлось делать перестановку, перетаскивать маты, чтобы всем хватило мест у зеркала, и искать, на что повесить куртки. Когда Лена притащила последнюю вешалку, почти все собрались, стояла деловитая суета. Заплетались, надевали сарафаны и туфли, красились, делили бусы, болтали, распевались. Кто-то громко искал невидимки.
- Да-ди-да-ди-да… - начала распеваться со всеми Лена, одновременно стаскивая водолазку. Увидела, что обувающаяся рядом Алёна морщится, и стала искать в рюкзаке пластырь.
- Спасибо… - прошептала та и уже в полный меднозвонкий голос подхватила: - Да-ди-да-ди-да!
Лена пожала плечами. Весна, новая обувь. Понятно, что кто-то ноги да натрёт.
Отодвинули стулья, стали репетировать «карусельку». Лена улыбнулась зеркалу. Она однозначно терялась. У неё не было ни звонких каблуков и чётких «дробушек» Стаси, ни миниатюрной ловкости и невесомости Лизы, ни стройной статности Насти, ни актёрской пластичности Любаши. Ещё круг – и «каруселька» чётко распалась на полукруг. Лена оказалась с другими средними голосами в центре – но знала, что взгляды зрителей будут привычно обтекать её.
- Атас, Стася, ты так и не прижгла концы? Смотри, у тебя всё размохрилось! До половины аж!
- Бли-и-ин, девочки…
- Переплетайся быстро!
- У меня нет запасной. Может у Маринки, она обычно…
- У меня нет сегодня! – Маринка выпучила глаза. – Я опаздывала, все свои забыла, сама у Даши взяла.
- Без ленты никак, выбиваться будет.
- У меня есть, но только жёлтая, к твоему сарафану, Стась, вообще не подходит…
- Да лучше никакой, чем желтая.
Стася закусила губу, на лице – паника.
- Тогда я не смогу в «Мазурах» выйти, надо кому-то будет мою партию отыграть. Любаша, ты, может?..
- Не могу, я ж высокий голос…
- А сходу подстроить?
- Спокойно. – Лена принялась быстро-быстро расплетать косу, благо, что короткая. – Синяя к голубому, оно хорошо будет.
- Ленка! – Стася порывисто обняла её. – Ты сама с какой будешь-то?
- Со старой.
- Дак она же бледная!
- Ну и пусть.
- Так, до нас номер, на выход, на выход!
В коридоре построились. Впереди Гаянэ повторяла слова запевов в своей сольной песне.
- Как и ле-е-нты да в русы ко-о-осоньку… - и хихикнула: - ну прям в ситуацию песня! Как и пу-ух лебяжий да на поду-ушчеку…
Лена нервно оправила пояс. И снова зачем-то вспомнила, как три месяца назад с замирающим сердцем открывала подарок от Тайного Санты. Из бумажного свёртка выпали три ленты – широкие, в два пальца, атласные, благородно блестящие. Одна песочно-жёлтая, другая глубокого синего оттенка. С ними было понятно – одна под длинный сарафан, другая под короткую «уличную» юбку.
А третья была алой.
Алой, красной, такой яркой, что тревожно, торжественно и победно светилась в полумраке комнаты. Алой, словно паруса «Секрета», на котором Грей приплыл к Ассоль, алой, как громадное солнце, поднимающееся из тяжёлых туч в синие зимние сумерки. У Лены перехватило дыхание: эти ленты – длинные, метра под полтора - стоили ого-го, она сама недавно смотрела в магазине. Кто мог позволить такую покупку в их ансамбле, состоящем из студенток и школьниц? Некоторые из них и кофе не каждый день могли себе позволить, а тут такое роскошество. Договаривались максимум на шоколадку или брелок. И вдруг такой чистый, броский, смелый тон – Лена была уверена, что кто-то просто перепутал свёртки и подарок должен был достаться Варе, Ане или Лерке…
Лену разубедили, уверили, что ленты предназначались именно ей.
Песочная и синяя быстро пошли в дело. А красная…
Красная лежала на письменном столе и обжигала взгляд. Упоительный, сочный цвет звал, манил, обещал, гордо полыхал и таинственно мерцал.
Лена страдала. Красная лента была слишком яркой. Лена один раз приложила её к своим волосам – лента заиграла огнём, но черты лица окончательно истончились, побледнели… Такая лента действительно нужна была кому-нибудь яркому, а не бледной Лене.
Потому что у неё не было ничего. Она к этому привыкла и смирилась. Давно.
Передарить кому-нибудь из ансамбля ленту не дали бы, а убрать подальше и не травить душу было выше лениных сил.
Вот только сегодня она зачем-то, собираясь, схватила её и запихнула в карман куртки.
Стоящая сзади Вика тихонько коснулась лениного плеча.
- Смотри. – протянула кисть руки. Тыльную сторону покрывала сетка царапин. – Это Масик. Вчера играли с ним. Ух, когтистый! Уже большой стал. А когда ты его принесла, кроха был совсем, в ладошке умещался.
Лена улыбнулась.
- Он охотник. У него мать – крысоловка.
- Да вообще... Как его сестрёнки, их-то хозяева весточки передают? О, смотри, а это он совсем недавно спрыгнул на меня со шкафа, ух, болело. Но за мордашку я ему всё прощу.
Вика потянула назад рукав блузки, скрывая длинную царапину. Алую.
- Вот не решилась бы я тогда твоих пристроишей взять, как бы теперь жила? Боялась чего-то, что тётка скажет, как с пары Грибникова уйти, чтобы Масика в ветеринарку свозить. Напрасно совершенно.
- Даже царапина? – Лена не выдержала.
- Что царапина?
- Ну, напрасно.
- А. Ну и пусть. Масик всех царапин стоит. Хорошо, что тогда решилась. – Вика помолчала, а потом продолжила. – Был какой-то блок внутренний: мне до тридцати пилить и пилить, а уже кошаков завожу, как тётка какая-то. Не смейтесь, глупый стереотип, конечно. Но ведь нам не обязательно должно нравиться только то, что идёт и к лицу?
- Ага. – обернулась Гаянэ. – Кто это вообще придумал?! Мне вот носки полосатые разноцветные нравятся, глупые, конечно, смешнявые, не подходят ни подо что, но когда их надеваю, столько эстетического наслаждения получаю…
- Гайка-а, - понизила голос Вика, - ты опять в них пришла?
- Ой, да кто их увидит, юбка в пол…
- Вот вне сцены носи свои носки и получай эстетическое наслаждение сколько влезет, а сейчас сымай!
И Лена вдруг приняла решение.
- Думаешь, они ещё долго говорить будут?
- Ну может минуты три… ну две точно…
Лена сорвалась с места.
Лента, алая лента, дивная, полыхающая алым лента нашлась не сразу. Лена даже успела запаниковать, сердце забилось, как бешеное, но через секунду нашарила её в другом кармане.
По пустым коридорам гулко разносился стук каблучков, летели мимо двери, выпрыгивали из-за углов повороты. Лена бежала, сжимая ленту, и ей казалось, что она олимпиец со священным огнём в руке.
Вика и Настя издалека махали руками, длинная пестрая колонна начала потихоньку втягиваться в двери зала. Люда затянула выходную "Я сижу на ка-амыне, во гусли игра-аю…».
Лена встала в ряд, не стала переплетаться, но наскоро повязала ленту поверх старой. Не успев отдышаться, подхватила: во гусли игра-аю…
И вышла на сцену.