Не знаю, как такую ситуацию принимают другие, но я так и не научился разделять объективную и субъективную реальность. Какие-то отдельные отличительные признаки, наверное, всё-таки можно было бы перечислить, однако невозможно поручиться за их универсализм и надёжность: они полны допущений и их применимость весьма ограничена ввиду особенностей личного опыта и мировоззренческой специфики.
Хотя с уверенностью могу утверждать, что имеют место случаи, когда одна реальность способна дополнять другую, иначе как объяснить те острые переживания, которые порой испытываешь от вполне обыкновенных вещей.
Помнится, меня до глубины души впечатлил ручей талой воды, пробивший себе дорогу в массиве голубоватого льда на дне оврага. Чёрная вода бурлящего потока несла в себе все случайные весенние дары, от сосновых веток до пучков прошлогодней травы, которые прибивались к неровным берегам или стремительно проносились мимо, увлекаемые течением непонятно куда. Целостной картины происходящего так и не получалось, она дробилась и распадалась на независимые фрагменты, каждый из которых обладал своей исключительной ценностью и значением. Я вглядывался в чёрные глаза воды, и мне казалось, что я смотрюсь в бездну. И эта бездна ответно начинала смотреться в меня, вовлекая и меня в свою непостижимую суть.
Сложно сказать, где я почувствовал горизонт событий, но пространство вокруг меня как-то резко сузилось и обрело признаки вещности, в то время как материальные предметы их потеряли, сделавшись невесомыми и почти прозрачными. Журчание ручья, пение птиц, природные шорохи и шумы обретали плоть и замирали в разнообразных формах, создавая вокруг меня удивительное инобытие, чем-то похожее на молчаливый волшебный сон. Высокие, едва различимые звуки, падая, превращались в тоненькие льдинки, а неровные, грубые шумы сразу же сплетались в плотный несокрушимый наст. Сонмы звучаний, прежде носимые повсюду, превращались в кружевную снежную бахрому, которая сразу же налипала на вязкой сгущающейся пустоте, окружившей меня со всех неразличимых сторон.
Физические законы бездны, по-видимому, как-то соотносились с привычной картиной мира, поскольку я, даже не ощущая собственного веса, всё-таки продолжал беспрепятственно падать вниз, очевидно на самое дно гравитационной ямы новообретённого мира. Это медленное падение вызывало во мне чувство упоительного восторга, несравнимого ни с какими земными впечатлениями и переживаниями. Привычная ценностная шкала сильно сместилась в сторону от прежних желаний, уступив место стремлениям к созерцательной безмятежности и приятию холодного уюта материализовавшейся пустоты. Здесь-то, наверное, и находилась грань той освобождающей нирваны, в которую некогда ушёл просветлённый Сиддхартха Гаутама, и о которой свидетельствовали в своих откровениях умудрённые праведной жизнью и благословляемые природой сострадательные бодхисатвы.
Принять как наивысшую ценность отсутствие желаний и созерцание пустоты для человека представляется немыслимым, однако вполне постижимым через глубокие чувства и посредством живого воображения.
Но какие бы приоритеты для себя не избирал человек, всё равно остаётся неразрешённым самый главный, самый важный вопрос: что же есть жизнь и в чём же состоит подлинная реальность. И что же, в конце концов, представляют из себя истинные, непреложные ценности.