– Вы знаете, какое несчастье постигло Анну Сергеевну?
– Нет, не знаю. Что же случилось с нашей Анечкой?
– Она потеряла сына своего старшенького, а в результате ранения во время пожара на заводе навсегда лишилась возможности рожать.
– Ай, яй, яй! Какое несчастье. Такая молодая, красивая, рожать и рожать бы ей.., и сын умер... Какое несчастье... Господи, за что ей такое, за что? – Ведь святая женщина...
– Это потому, что Аня не долечилась. Покинула больницу раньше времени, - ведь сынок её умирал.
– Естественно. Любая настоящая мать поступила бы в подобной ситуации так, а наша Анечка всегда была и есть самоотверженная женщина и настоящая мать.
– Муж то у неё на фронте, а она с маленьким ребёнком живёт в своей семье, а не в мужниной... Почему бы это?
– А это уж не наше дело. Не гоже нам обсуждать сугубо личные проблемы.
– Смешно, однако. А до сих пор мы обсуждали не сугубо личные проблемы Ани? А?
– Действительно бабоньки, мы, откровенно говоря, сплетничаем,- такое уж у нас женское свойство: без сплетен день не прожит.
– Семьи Ани и её мужа не ладят меж собой... Слово есть такое, не могу вспомнить... А вспомнила: антагонизм у них.
– Слово то какое-то ненашенское.
– Слово это иностранное, означает непримиримое противоборство.
– А, что им делить то?
– Не делят они ничего... Их идеология разделяет. Из далёкого прошлого разногласия у них никак не угаснут. У мужа отец железнодорожник – в прошлом привилегированный пролетарий. убеждённый коммунист, а у Анны Сергеевны сложно сказать, какого сословия, но лучше об этом не говорить.
– Ивана Игнатьевича я знаю.., он очень порядочный, добрый, совсем не скандальный человек , а вот жена его, забыла, как её звать, гордая, неприступная.
– Война ведь, бабоньки, какие разногласия могут быть, тем более идеологические?..
- Классовые.
– Ох, бабоньки, договоритесь вы, сами знаете до чего. Язык наш не до Киева доведёт, а до мест не столь отдалённых.
– Вот, мы сочувствуем Анечке.., ясное дело почему: она женщина видная, красивая, умная и деловая, а мы сами то в каком положении?.. В лучшем что ли? У большинства из нас мужья на фронте, у Воронихи муж и оба брата на фронте... Переживаний и у нас хоть отбавляй, – дети, после школы, как беспризорные бегают, – мы на работе.
– Выдался выходной, расслабились, разболтались тут. Пошли по домам, нашим бабьим делом займёмся: готовка, уборка, детишкам внимание, наконец то, достанется от нас.
– Кому какое внимание, хи-хи-хи. Пока мы болтали, наверняка, где-нибудь, что-нибудь набедокурили.
Женщины разошлись. Хоть их и было всего-то пятеро случайно встретившихся женщин, а переулок как будто жил их заботами. Разошлись бабоньки, и переулок замер, опустел и, словно, освободил место осени. Подул зябкий ветерок. Он задувал в души редким прохожим тревоги войны. Они поднимали воротники, натягивали кепки до бровей и завязывали платки на голове туже.
Анна Сергеевна вчера вышла на работу после похорон сына. Она ожидала и боялась встретить жалость и поочерёдные сочувствия к себе, но сотрудницы встретили её, как давно ожидаемую начальницу. Рабочий день начался и проходил в напряжённом отлаженном ритме. Правда, отвлекали иногда рабочие, которые уже заканчивали отделочные работы, но они были достаточно деликатны и сильно не шумели. Анна Сергеевна замечала периодически взгляды сотрудниц в свою сторону, но понимала женское любопытство; а вот то, что они договорились между собой не досаждать её сочувственными аханьем и оханьем, и у них хватало терпения придерживаться этого договора, её приятно удивило.
Сегодняшний воскресный день Аня была в полном распоряжении мамы. У Веры была её смена на заводе. Коля усердно сапожничал – выполнял заказы. Знакомые признали в нём, если не большого мастера, но вполне умелого сапожника, способного починить очень поношенную обувь и придать ему надлежащий вид. Рахиль Григорьевна относилась к сыну с подчёркнутым уважением. Коле нравилось такое отношение мамы, он этим гордился и старался совершенствовать своё мастерство, даже выискивал в местной библиотеке книжки о сапожном ремесле и знаменитых сапожниках.
Переделав кучу необходимых дел по дому, женщины сели в гостиной на венские стулья отдохнуть, сложив на коленях, поверх цветных фартуков, покрасневшие, натруженные руки. Помолчав несколько минут, первой заговорила Рахиль Григорьевна;
– Как же теперь ты будешь общаться с мужниной роднёй?
– Никак, мама... Гера был единственным связующим элементом с семьёй. Дарья Карповна не признала Глеба своим родным внуком, а Петя по непонятной причине на этот адрес мне не пишет. Я ему написала письмо и послала на прежний адрес, но ответа нет. Может быть моё письмо задержалось в пути, его ответное письмо тоже может задержаться... Подожду... Не дождусь, тогда останется одна надежда на Вадима: встретит меня у работы, как это бывало прежде, и передаст мне какую-нибудь весточку от Пети.
– Противоестественно всё, что происходит между тобой и Петей. Мне видится, что причина не в тебе, – твоя жизнь вся на моих глазах, в ней ничего предосудительного нет, но кто-то создаёт такую нелепую ситуацию...
– Даже, если мы поймём , кто и с какой целью создаёт такую ситуацию, мы ничего не сможем исправить. Только Петя может разрешить свою семейную неурядицу, только мой муж, если он ещё об этом помнит... Смерть Геры и приобретённая неспособность рожать меня надломили настолько, что я, мама, не знаю, как мне жить дальше. Знаю, что должна жить ради сыночка Глеба, но как... Личной перспективы не вижу. Воля к активной деятельности потеряна. Понимаю, что это может пагубно сказаться на воспитании сына и на работе.
Аня поднялась и пошла посмотреть, чем это так занят Глеб в комнатке, что его не слышно и не видно уже целый час. Войдя в комнатку, она ужаснулась. Ноги её ослабли... Она еле удержалась на ногах, схватившись руками за спинку стула.
– Сыночек, сыночек мой, Глебушка, что с тобой!? – с криком бросилась Аня к сыну, лежащему на столике, на спине, с закрытыми глазами, со сложенными на груди ручками. Глеб вскочил и вытаращил на маму заспанные, но испуганные глаза. – Сыночек, родной мой, я тебя разбудила!? – Аня схватила малыша на руки, прижала к себе, целовала его голову. – Прости меня, сыночек, напугала я тебя – Бог знает, чего подумала... Из гостиной прибежала Рахиль Григорьевна, из своей комнатки – мастерской явился Коля в холщовом фартуке с кожаной заплаткой в одной руке и шилом в другой.
– Что у вас тут приключилось? Какого чёмора, Аня, ты нас всех всполошила криком. Что тебе вдруг в голову взбрело?.. Смотри, как сынка напугала, сумасшедшая, – укорила дочь Рахиль Григорьевна негромким голосом, и совсем с не сердитой интонацией.
– Глеб, сыночек, ты зачем лёг на столик? – спросила, нежно глядя на сынка, Аня.
– Я играл... Мне захотелось умереть, как умер Гера. Я лёг на стол и стал умирать и нечаянно уснул, а ты закричала – я и проснулся. Аня посмотрела на маму, на брата.., хотела было рассмеяться, но, вдруг зарыдала, кажется, от счастья, что сынок живой. А Коля захохотал от души. Взял племянника на руки, аккуратно опустил на пол и повёл его в свою сапожную келью.
– Покажу тебе чудо. Хочешь посмотреть на чудо? – Коля сказал это уже ломающимся голосом. Мама и сестрёнка удивились возмужалости Коли. В нём обе женщины отметили про себя настоящего мужчину и почувствовали себя надёжнее в этой непростой жизни.
– Хочу, – ответил бодро Глеб. Он уже забыл о произошедшем и стал представлять чудо. Коля уже знал, что Глеба удивить трудно, потому что малыш уже умел заранее фантазировать такое, что, когда видел обещанное, не похожее на его фантазии, отворачивался и уходил. Но Коля был уверен, что Глебу понравится.
– Садись на стул лицом к стене... Когда просигналю тебе щелчком двух пальцев, повернёшься ко мне... Не подглядывать, а то будет неинтересно. Глеб послушно сидел, отвернувшись от готовившегося представления и ждал чуда. Его удивило, что Коля позвал кота Ваську: "Кис, кис", он хихикнул. Не успел он придумать чудо с котом, как услышал щелчок двумя пальцами. Глеб быстро повернулся и, увидев действительно неожиданное чудо, даже взвизгнул. Малыш подпрыгнул поближе к коту, Васька задёргался в руках Коли, и один чудесный сапожок свалился с задней лапы кота. Глеб схватил сапожок и стал его разглядывать, а потом восхищённо сказал: - Настоящий сапожок! Глеб попытался надеть на лапу кота упавшую обувку. К удивлению Глеба, кот позволил ему надеть сапожок. Глеб посмотрел на своего личного кота в сапогах, запрыгал от радостного ощущения чуда и захлопал в ладошки. Кот от неожиданности вырвался из рук Коли и хотел убежать от этих двух кудесников, но в сапогах не побегаешь. Васька стал безумно трясти поочерёдно то одной лапой, то другой, сапоги не скидывались. Коля захохотал, а Глебу почему-то не было смешно. Коля взял кота в руки, а Глеб снял сапожки, Коля опустил кота на пол, но Васька не убежал от них, а, успокоенный, сел рядом и помахивал хвостом. Что означало такое помахивание хвостом, ребятам было неведомо.
Осень была в разгаре: природа полностью обнажилась, и студёный ветерок резвился вдоль улиц, подгоняя ссутулившихся людей к домашним заботам. Анна Сергеевна возвращалась с работы домой привычным маршрутом.
– Аня, здравствуй! – Вадим дотронулся сзади до плеча женщины. Аня обернулась.
- Здравствуй, Вадим, рада тебя видеть. Признаться, уж заждалась тебя, да и соскучилась по милому родственнику.
– Я пришёл не только потому, что соскучился. Я принёс письмо от Пети тебе, но почему-то опять прислал на наш адрес... Чудак, ей Богу. -Вадим достал из внутреннего кармана пальто треугольное послание и протянул Ане. - Нам он пишет, что воюет достойно, есть награды. Достиг той стадии, что к войне относится, как к работе, а это есть признак профессионализма. Главная задача у них: прорвать блокаду Ленинграда и, всеми возможными средствами, спасти жителей от голодной смерти.
– Я в Пете не сомневалась и уверена была, что и на войне он проявит себя, как должно советскому солдату, – сказала с грустью Аня и взяла из рук Вадима очень дорогое, написанное ей лично, первое письмо от мужа с фронта., – как вы там живёте?
- Да всё по старому, всё в том же ритме и в тех же заботах военного времени, – ответил Вадим невесело, – грусть Ани передалась и ему, но, кроме грусти, в его интонации таилось сожаление: похоже было на то, что Вадим либо предчувствовал, либо определённо знал неприятное содержание письма брата, из-за этого он чувствовал себя очень неловко.
– Аня, я пожалуй пойду... Спешу на занятия – учусь военному делу... Береги себя и сыночка, будь здорова, мы ещё не раз встретимся. Да, чуть не забыл, отец передаёт тебе привет и желает тебе и сыночку здоровье. "Скучаю я по ним" – искренне прошептал мне отец. До встречи, Аня. - Вадим быстро ушёл.
"А, ведь он даже не поинтересовался о моей семье.., и был совершенно чем-то расстроен... Такая грусть ему совершенно не свойственна. Не было присущей ему торжественности.. Не знаю, чем его состояние объяснить... И письмо он передал мне с какой то печалью в глазах... Не спроста всё это, и мне, похоже, не сулит ничем хорошим. Как же мне беспокойно стало, Господи помилуй... Поспешу домой - письмо горит в руках". – Аня зашагала быстрее.
Дома Аню ждали, но выдержали не все. Глеб ждал маму, ждал, да и уснул. Его уложили в постель. Рахиль Григорьевна, Вера, Коля сидели за столом. Все трое уставшие, голодные, но терпеливо ожидали Аню и тихо разговаривали про всё сразу: про войну, про нехватку продуктов, про гибель на войне любимых мужчин у подруг Веры, про треуголки с фронта, про старшего сына сестры Рахили Григорьевны Ивана. Он воюет танкистом. Вестей от него пока не получили. и, конечно говорили об отце, перечитывали в десятый раз его два письма с фронта. Письма его по духу обстоятельные, надёжные и оптимистичные, полные верой в победу, потому что так угодно Богу. Чувствуется, что он и воюет так же надёжно и уверенно и бьёт фашистов как положено, со знанием дела, потому что не впервой.
Послышался скрип половиц в сенях. Рахиль Григорьевна быстро встала и направилась на кухню. Взяла ухват и достала из печи чугунок с картошкой.
Ужин был поздний, прошёл молчаливо. Люди ели, будто исполняли ритуал ужина, и мечтали скорее лечь спать. Аня, предчувствуя неладное в письме, не стала о нём говорить, тем более показывать и зачитывать. "Зачем, на ночь глядя, расстраивать своих родных, таких уставших за день людей" – подумала она.
Отужинав, Рахиль Григорьевна и Аня приказали Вере и Коле немедленно ложиться спать (они не стали возражать), а сами пошли на кухню, помыли посуду и тоже отправились по своим комнаткам. Аня посмотрела на крепко спящего сыночка, хотела поцеловать, но побоялась, что разбудит, постояла рядом, оттягивая время чтения письма. " Какая же я трусиха стала, стыдно мне должно быть" – подумала Аня и села за стол, включила настольную лампу, развернула осторожно письмо, чтоб не шуршала бумага и начала читать. Сердце колотилось бешено, но, по мере чтения, оно успокаивалось, затихало, потому что всё неясное в их жизни раскрывалось отчётливо в откровениях Пети. Самые главные строки из письма Пети, особенно затронувшие сердце Ани и, как ни странно, угомонившие его, были следующие: "Аня, я по-прежнему люблю тебя, но здесь я узнал, что любовь бывает другая, сильно непохожая на нашу. Я, конечно понимаю, что поступаю с тобой жестоко, говоря об этом, но я хочу быть честным с тобой, потому что уважаю тебя и люблю. Аня, я не в силах сдержать натиск той, иной любви. Я полюбил женщину, и она ответила мне тем же сильным чувством. Начались наши отношения с того момента, когда моё отделение, выполнив боевое задание, при отходе, попало в засаду к финнам. Меня ранило, к счастью легко ранило, но я потерял сознание. Меня оттащила в безопасное место связистка отделения, перевязала рану и присоединилась к моим товарищам, ведущим бой. Когда я пришёл в себя, подполз к своим, пулемёт ждал меня. Вместе мы отчаянно отбивали атаку. Финны не выдержали нашего сопротивления и отошли. Мы вернулись в часть. Мне тяжело было передвигаться, но помогли бойцы, а Наташа – моя спасительница дважды делала мне перевязки. В госпиталь мне не понадобилось отправляться. В медсанчасти обработали рану, сделали профессиональную перевязку и через пять дней я был в строю... Но за эти пять дней любовь разгорелась, да так, что вчера Наташа узнала о своей беременности. Аня, ты в моих глазах всегда была от природы мудрой и волевой девушкой и женщиной. Я любил тебя и продолжаю любить, но почему то я тебя побаивался, стеснялся даже, – видимо что-то я в тебе не до конца понимал, или интуитивно ощущал себя менее сильным духом, даже просто слабым, но признаться в этом самому себе не мог и согласиться с этим был не в состоянии.. Я откровенен с тобой потому, что ты, как никто, способна адекватно понять мои чувства. Я не могу, не могу тебя обманывать... Аня, мы потеряли нашего сына, к которому я успел привязаться. Я понимаю твои переживания, потому что знаю и помню: ты была ему прекрасной матерью.., настоящей. Что касается второго нашего сына, признаюсь честно, я его не чувствую, прости меня, но осознаю, что он мой сын и я обещаю, что обязательно буду помогать тебе его выращивать. Аня, ранение, полученное тобой во время спасательных работ после диверсии на вашем предприятии говорит о том, что ты сильная духом и храбрая женщина. Я горжусь тобою и стараюсь соответствовать тебе здесь, на передовой. Аня, прошу тебя понять меня и простить... Если тебе потребуется моё согласие на развод, я пришлю. Прости и будь счастлива. Ты хорошая.
Аня выключила настольную лампу и долго сидела в темноте, погружённая в бездну, в которой нет для неё лично ничего; в этой бездне похоронены её чувства, надежды, ожидания счастья после испытаний. Нет в бездне предмета мечтаний и самого главного – любви. "А не утопить ли мне и жизнь свою в моей бездне несчастий. Что у меня осталось такое значимое и сильное, чтобы связывало меня с белым светом?" – подумала Аня и содрогнулась от такой безбожной мысли. Она мгновенно вернулась в реальность, перекрестилась и повинилась перед Богом. Луна выплыла из облаков и осветила часть стены с портретом её дедушки и кроватку сына. Аня постояла у кроватки и правильно поразмыслила о Глебе, как о главном звене в гремучей цепи её жизни между прошлым и будущим. "Надо жить!" – прошептала Аня, поправила одеяльце на сыне и сама легла спать.
Спала Аня беспокойно, сны с неразрешимыми проблемами вытесняли друг друга из головы в неизвестность; некоторые из них возвращались из неизвестности, но и по второму и по третьему разу так и не смогли справиться с проблемами. Однако утром, с заводским протяжным, бездушным гудком, проснувшись в дурном настроении, Аня встала и, во время уборки постели и спешного приведения себя в порядок, вдруг почувствовала лёгкость в теле и бодрость духа. "Моя голова разрешила все мои проблемы, но я ещё этого толком не поняла. Дойдёт до меня позже," – с улыбкой сделала заключение Аня, спрятала письмо за подушку, аккуратно поставленную на угол, ромбом и вышла тихонько из комнаты, без скрипа прикрыв дверь, чтобы не разбудить сыночка.
Утро семьи, как обычно наполнено автоматизмом в действиях, похожими репликами ворчливыми и шуточными, приевшимся завтраком, проглатываемым бессознательно, суетливыми и шумными сборами на работу и учёбу.
На работе Анна Сергеевна. особенно остро почувствовала в себе перемену: она по другому воспринимала рабочую обстановку и людей вокруг. Она стала замечать то, что ей совсем не виделось ранее. Самое примечательное из наблюдения жизни вокруг себя были взгляды мужчин на неё, которые её, в первое мгновение, удивляли, а потом наполняли смешливой, сугубо женской радостью... А вот подозрительно затяжные и повторяющиеся взгляды проходящего мимо молодого и стройного главного бухгалтера её сильно смущали; она невольно поправляла причёску и прикладывала руку к юбке, и сердце Анны Сергеевны билось отчаянно, его биение резонировало в голове, как колокол, будто напоминало ей о стыде, – ведь она ещё замужняя женщина.
8 мая 2024 г.