Я почувствовал затылком стену и поднял глаза, выдыхая. Встревоженный Аксель упирался передними лапами в верхнюю ступеньку лестницы, видимо, разбуженный грохотом. Перехватив мой взгляд, он медленно спустился и уселся напротив меня, обернув хвостом лапы и внимательно изучая моё лицо. Убедившись, что я жив и не ранен, он немного расслабился, пару раз лизнул правое плечо, а потом улёгся грудью на подушечки передних лап.
Мне нравилась его независимость. Он не требовал внимания, существуя параллельно с человеком, но был достаточно любознателен, чтобы спокойно изучать пришедшее в его жизнь новое существо. Удивительно, но эта молчаливая поддержка подействовала на меня сильнее любых сочувственных расспросов. Я задышал глубже, приходя в себя, встал и сунул ключ в карман. Жалеть себя было некогда: до заката мне ещё многое предстояло сделать.
— Пойдём, парень! — позвал я кота. Он лениво посмотрел на меня и остался на месте. Я успел спуститься уже на два пролёта, когда он, согласившись с решением, пришедшим в его пушистую голову, поднялся, вытянул передние, а потом задние лапы и потрусил за мной.
От раскалённого угля исходил сухой металлический шелест, прерываемый время от времени громкими щелчками. Я задал печи ещё одну порцию — на сегодня этого было достаточно. В доме было тепло, и я решил, что, если первая половина ночи пройдёт спокойно, я смогу выспаться в месте, гораздо лучше приспособленном к этому времени года, чем ротонда маяка. Правда, придётся вставать каждые два часа, чтобы не дать фонарю остановиться. Кстати, и будильник ещё нужно было проверить, — тут я вспомнил, что оставил его наверху — но как только у меня появилось подобие плана, жизнь начала обретать узнаваемые очертания.
Первым делом я начерпал в чайник воды и поставил его на плиту. Печь зашипела, почувствовав холодное металлическое дно, и окутала обидчика облачком лёгкого пара. Вода быстро закипела, и я, заварив чай и разыскав в буфете глубокую миску, залил кипятком немного крупы. Вечером можно было добавить туда молока, получив нехитрый вкусный ужин. Я почувствовал, как мой рот наполняется слюной, и отогнал навязчивые образы добрым ломтём хлеба, мысленно поблагодарив неожиданную щедрость смотрителя. Аксель лениво наблюдал за мной: по всей видимости, его охотничьи угодья приносили хорошую добычу, и пока он не претендовал на то, что дымилось на столе.
Потом я произвёл смотр разномастных одеял, которыми была застелена кровать. То, что было потоньше, я оставил на месте, а толстое и мягкое стёганое приготовил, чтобы отнести наверх. В сундуке я нашёл ещё одно старое шерстяное полотнище, видавшее всякие моря и виды, судя по паре больших дыр, то ли протёртых грубыми матросскими пятками, то ли проделанными молью. Помедлив, я решил забрать в своё гнездо и его.
Сбросив на кровать в комнате Марии свой не слишком тяжёлый, но неудобный груз, изрядно мешавший мне подниматься по лестнице, я завёл будильник, ожидая, что он отсалютует мне ровно через десять минут. Затем я поднялся в ротонду и, пошарив тонким щупом в резервуаре, обнаружил, что лампа заправлена почти полностью: шестнадцати пинт мне хватит примерно на восемь часов. Стоило долить недостающие четыре, чтобы не заботиться о керосине до утра. Я решил, что сделаю это вечером, перед тем, как зажечь фонарь. Что ж, я неплохо подготовился, и первая ночь на маяке обещала быть спокойной. Конечно, туман к ночи обещал стать ещё гуще, но тут уж я ничего не мог поделать.
Настроение улучшилось, и я, улыбаясь и вспоминая, как мы с Марией стояли тут всего пару дней назад, подошёл к стеклу, обозревая бескрайнее молочное море, захлестнувшее остров. Пронзительный трезвон, раздавшийся снизу, заставил меня подскочить на месте: я уже успел забыть о будильнике, и он коварно застал меня врасплох. Я развеселился окончательно и, вернувшись в дом, решил записать в тетрадь и эту душераздирающую историю.
Остаток дня я потратил на ничего не значащие дела, убивая время в ожидании сумерек. Погулять по острову не получилось: туман густел, скрыв и берег, и горизонт. Я два раза попил чаю, полистал "Инструкцию", почитал новости в пожелтевшем "Вестнике" десятилетней давности — здесь и тогда происходило мало интересного, а редактором значилась всё та же фру Бишоп. Я даже прикорнул на час-полтора.
Меня разбудили печальные крики Акселя, который сидел у двери и будто звал кого-то. Я догадался, что он скучает по хозяевам: день вот-вот был готов смениться ночью, а никто из них так и не вернулся, оставив бедного кота коротать время с каким-то нервным незнакомцем. Окончательно убедившись в несправедливости этого мира, Аксель отошёл от двери и зарылся в старый свитер Мартина, который я, копаясь в сундуке, бросил на спинку кровати и столкнул во сне на пол. Его последний вопль был самым протяжным и обиженным; издав его, кот повернулся спиной к комнате и спрятал нос в пушистый хвост.
Белый кисель в окне стал иссиня-серым. Я проспал.