Часть 1 (30.00).
Тяжелое шарканье каблуков, с каждым шагом раздающихся на все большее расстояние. Но вот клацанье ключа в замке, с неприятным скрипом по центру открывается дверь. Добро пожаловать в место, где нет ничего: ни света, ни тьмы, ни тверди под ногами, ни неба над головой. Лишь сердце стучит сильнее в ожидании чего-то огромного и непостижимого со всей ясностью ума. И само ожидание обозначено негромким низким тоном то ли торжества, то ли скорби. Или же безразличия. Ведь что бы не пробудилось из Ничто и какой бы эмоцией не обладало, вряд ли этому удастся запасть в душу, вряд ли удастся заставить обратить на себя внимание.
Потому что за дверью конечная точка. Место и время, после которых не останется ничего, что можно было бы назвать мирозданием. Отсутствие обозримых обычным взором границ. Место, где рассудок волен увидеть все, что доступно ему от рождения. Место, где воспоминания сливаются в единое целое, утрачивая прежние свои формы, разливаясь в низкий выжидающий «до» тон, ничуть не давящий на слух. И чем дольше он продолжается, тем все размереннее и ровнее дыхание, тем отчетливее мысли в голове, тем все меньше желание услышать прерывающую его тишину.
Но воспоминания пронзают сознание резкими всполохами. Воспоминания звучат резким звоном металла, визжащего, кажется, от боли до состояния истерии. Яркий режущий голос его, способен привести сознание в непередаваемый ужас, и все тело само собой покрывается гусиной кожей. Здесь и сейчас этот голос отрезвляет, очищает и приземляет одновременно. Голос самой смерти, голос Небытия, голос вечного Хаоса, представленного бесконечным ничто, лишенным элементарных границ. Воспоминания наполнены криками и предсмертным хрипом и агонией женщин, павших жертвами насилия. Отчетливо слышно чирканье острого лезвия, рассекающего и пронзающего плоть очередной несчастной. Отчетливо слышно бульканье брызнувшей крови. Смерть правит бал, и ничто не может прервать его.
Оттого отвращение и первичное неприятие происходящего Хаоса превращается в желанное чувство, в наркотик, по сравнению с которым обычный опий не более чем пустышка. Будто кровь и насилие происходит здесь и сейчас, и тело проходит через этот хаос физически, и кровь брызжет из множества колото резаных ран, чтобы быть вдыхаемой и вкушаемой на язык.
Тяжелое, грязное, ритмичное уханье сопровождает каждую сцену смерти, пробивает каждую клеточку тела, терзаемого беспощадным ножом в руках убийцы. В эти мгновения тело сжимается и затем распрямляется изнутри, сжимается и распрямляется сознание, питаемое этим невообразимым наркотиком. Будто мелкая стальная стружка втирается в голову и под кожу, постепенно и незаметно напитавшая все бесформенное пространство по ту сторону скрипучей двери. Она будто впитывается в кровь, течет по венам, образуя соленый привкус вокруг, чтобы воспоминания были ярче и насыщеннее в деталях.
Вновь и вновь впивается острое лезвие в жертву, и хочется, чтобы было как можно больше ран, хочется быть парализованным этими ощущениями, телу и сознанию хочется быть совсем слабым и беззащитным. Хочется чувствовать эту ужасную боль без каких-либо ограничений, находясь посреди огромного пространства, лишенного конца и начала. Только оно способно передать подлинное чувство Хаоса, приводящего, в конечном счете, в восторг, указав на полную ничтожность тела, что можно так легко изуродовать обыкновенным ножом. Оно будто придает сил, вливая свою бесконечную энергию в каждый новый удар, в каждое движение, приближающее смертельный исход. Не страх, но уверенность, не враг, но верный и надежный союзник.
Внезапно вспыхивает свет, тонкой волной молниеносно проносясь справа налево, подобно отрытой однажды скрипучей двери. Это эффект, не инструмент, в котором больше силы, чем во всех прочих шумах и эмоциях. И это ключевой момент всей Агорафобии, не служащий пробуждением после пребывания в недавнем Хаосе, и не возвращающий сознание к привычным и осознанным формам. Он не призван отделять до и после, поэтому его голос кажется всегда знакомым и ожидаемым. Он всегда нужен. Он всегда в тему.
И после него продают все прежние звуки, оставляя лишь ожидающий тон торжества, скорби, безразличия.
Где-то на отдалении играет барабанная дробь, зародившись из небытия и движущаяся все ближе и ближе. Вспышки переговоров по рации, вой сирен, крики представителей группы захвата, лай собак. Проносится эта круговерть то с одной, то с другой стороны. Громче и громче барабанная дробь.
Часть 2 (30.00)
-Готовьсь!
И по приказу своего командира стрелки вскидывают винтовки, целясь в свою жертву, привязанную у столба. Приговор будет приведен в исполнение на открытой площади на глазах большой толпы, жаждущей возмездия. Даже сквозь повязку на глазах можно увидеть женщин, в заляпанных кровью платьях, с множеством кровоточащих ран. Толпа не желает прощать их смерти, толпа враждебна, толпа давит своим молчанием, и ее молчаливый гнев сливается с ожиданием торжества, скорби, безразличия. Ожидание становится тяжелее, насыщеннее, разбавленное несмолкаемой барабанной дробью. Ожидание давит на уши, затмевает все сторонние звуки. Ожидание наполнено предсмертной агонией жертвы.
И из самой квинтэссенции ожидания постепенно пробивается низкий ритм, с каждым мгновением развиваясь до сочного, гипнотически монотонного и тягучего риффа электрогитары. Ее голос завораживает, расслабляет, уводит рассудок куда-то вдаль, куда-то за пределы здесь и сейчас, растворяет в неограниченности бесформенного пространства, без труда разрушает какие-либо пределы. И площадь, полная ненавидящей толпой, требующих справедливости и отмщения несчастных растерзанных женщин, чьи агония и мольбы о пощаде перемешаны в плотную режущую слух массу, уже не может довлеть над приговоренными у столба злодействами. Даже сама Смерть, ожидающая возмездия, жаждущая новой неизбежной крови, которая должна пролиться вот-вот на радость толпе не имеет своего природного значения, утратившая способность страшить и заставлять кровь стыть в жилах. Гитарный рифф гладко скользит, мягко звучит в голове, разливая невесомую силу, что приводит тело и дух в неописуемое упокоение, которого нельзя было достичь прежде в Хаосе, полном крови и животного буйства.
-Цельсь!
Гитарный рифф набирает полную свою силу, и уже не разобрать новой команды командира стрелков, после которого щелкают затворы наведенных на преступника винтовок, и смолкает барабанная дробь. Из глубины электрогитары звучит приятный голос какого-то шамана или жреца, мычащего некую мантру, приводящее сознание в восторг. Это не молитва перед близкой смертью и не песнь по усопшей жертве при жизни. И даже не обращение к богам перед свершением ритуала жертвоприношения. Мантра приводит сознание в некое место, непостижимо далекое от площади с гневной толпой, предвкушающей момент смерти, тот миг, когда множество тяжелых пуль достигнет тела у столба, вопьется в грудь, пронзит сердце и легкие и кровь брызнет из черных отверстий ран. Плоть останется плотью, и толпе не достичь подлинного преступника, загубившего столько жертв на своем пути.
В последние мгновенья перед казнью открывается место, будто искомое целую вечность, требующее этой жестокости, обрушившейся на всех этих несчастных женщин, ожидающих теперь справедливости на площади. Нет, их жертвы были не напрасны, и место, откуда доносится мантра, наконец-то открывает свою дверь. И оно намного больше, чем бесконечное бесформенное пространство со всей его силой, что была прежде союзником, разрешая все новые преступления, но оказавшись, теперь, четким местом смерти кровожадного упыря с острым ножом в руках. Святилище шамана или жреца, поющего свою мантру, кажется совсем крошечным на глаз. Оно подобно келье, рассчитанной только для одного обитателя, и лишено какого-либо интерьера, лишь для свечей нашлось место.
Но нет никого живого физически, а меж тем, мантра наполняет собой все пространство, источником которой кажутся сами стены, или же он недоступен визуально. Или же она просто оставлена здесь специально для того, кто добрался-таки сюда спустя множество заколотых женщин. Здесь и не должно никого быть физически, и это место только для того, кто сумел дойти до него, мантра приветствует своего гостя.
И больше нет ничего вокруг, и дрожащее пламя свечей наполнено нескончаемым светом, и он и есть эта мычащая песнь, или же наоборот, и это уже не имеет значения.
-Огонь!
И грохот коротких очередей, разливаются эхом повсюду, таких далеких и незначительных, тонущих в этой невообразимой мощи, в голосе всепоглощающей Вечности. И новый, мажорный тон ясно слышен и уверенно доминирует, порожденный близящимся финалом Агорафобии, обозначая достижение радости и блага, обозначая освобождение и очищение. И взгляд ослепляюще ярок, и речь нестерпимо обжигает, и слуху доступно все мироздание. И кульминация мантры заставляет свет меркнуть, и подчиниться и подчинять. Хотя на самом деле уже ничего не важно. Будто это и есть Совершенство.
Тает мантра, уходит вдаль, забирая с собой все, что было прежде, забирая с собой бесконечность света, и оставляя после себя ветер над безымянной могилой расстрелянного тела.
тишина