Часть Третья.
Первые две части на моей странице в альбоме "Фэнтези. Принцесса Арлия."
Кратко о предыстории:
В уютном и волшебном мире идёт красивая и простая жизнь. Так было, пока серьёзные силы не вмешались в одну из древних традиций. Иногда магии становится слишком много. Больше, чем предполагали и желали.
Во второй части принцесса Арлия ищет себя в прошлом, чтобы понять кто она сейчас и что ждёт её в будущем. Всесильные покровители суровы, но справедливы. Ей тоже идёт магическое могущество, но оно ей не по силам.
Две стрелы.
- Лей, догоняй!
Сразу двое мальчишек бросились с деревянными лопатками за «кометой». Крепко связанный тряпочный клубок с разноцветными хвостами лент описал дугу на фоне облаков и скрылся в траве раньше, чем неопытные игроки успели до него дотянуться и отправить в новый полёт.
- Мы выиграли! Ух, жарко! - издалека раздалось сквозь звон жаворонков. Запыхавшаяся детвора потянулась на середину поляны. Пожав руки и сговорившись ещё поиграть на закате, они начали расходиться к обеду, гадая, так уж ли крепок уговор, потому что грядки и делянки близ селения тоже ожидали своей доли внимания и прилежания. А может пойдёт дождь, и веселая беготня уступит вечер строчкам сказок и сказаний. Малышне всё было в новинку и в диковинку. Подросткам постарше были заметнее разговоры родителей и старшего поколения, которые обычно оканчивались странным молчанием без объяснений. Им ещё не было понятно, как неведомое может тяготить, но недосказанность или тайна постоянно витали в воздухе. Простые, понятные, во многом добродушные сказания из старых свитков и книг хранились почти в каждом доме. В поисках новых историй всегда можно было отправиться в замок. В дубово-каменной тишине его залов можно было устроиться на любой ступеньке, лавке, опереться на древний в четыре охвата ствол и мысленно улететь во времена и страны, населённые странными животными, другими людьми, чей язык не понять, как не понять их странные традиции и незнакомую еду. Как можно прожить целую жизнь среди сухого и круглый год горячего песка? Или вечного снега, или на суровом побережье, где тугой ветер с моря то и дело приносит колкий дождь, идущий не с неба, а дующий в обнимку с ветром вдоль земли.
Это был вкус любопытства, который иногда затоплял сознание, а потом исчезал на долгое время, когда наступала пора нового урожая. Потом из этого растительного и животного богатства каждый создавал блюда и припасы по своим рецептам. Кто-то, когда-то очень мудро разделил жизнь на времена года, чтобы никому не приелся вкус свежих яблок, чтобы мёд был в разное время в разных горшках и жидким, и твёрдым. Многовкусие лета зимой сменит густота варений и сиропов. А ещё возрастом открывался особый вкус солёного, или острого, что было не понятно в детстве. Об этом иногда говорилось за столом, где встречались вместе блюда и продукты очень разного свойства. Предпочтение к сладкому и яркому естественным образом выражалось у молодого поколения, которое, в свою очередь, замечало прохладно-спокойное отношение взрослых к их лакомствам. Неужели клюквенными карамельками, ежевичным мармеладом и малиновыми сахарными шариками можно когда-нибудь наесться? Как не повзрослеть быстро до того момента, когда с чаем или без него нравятся сушеные, почти прозрачные дольки яблок с черным или красным перцем?
У пригретой солнцем каменной стены замка беседовали несколько озабоченных селян. В крепких, загрубевших ладонях одного из них, покачивался прохладный железный лом, отбирая из рук тепло. Но тема беседы не позволяла отвлекаться на это несущественное неудобство. Поглядывая на полумесяц нового пруда шагах в пятидесяти от основания каменной кладки, они обсуждали его происхождение и связанные с этим предположения. Библиотечное крыло, которому решили оставить роль общественного места для умственных занятий, чтения и собраний теперь было под угрозой обрушения. Осмотры коридоров библиотеки позволили в прошлом году заключить следующее: ряд ходов и туннелей уходили в нижние ярусы, подвалы, в которые теперь не было доступа. Поднявшаяся вода и мягкая глина затопили и зацементировали проходы, похоронив помещения и утварь, о ценности которой теперь можно было только догадываться. Сожалений это не вызывало и догадки высказывались лишь иногда, вскользь, после чего все спокойно возвращались к аргументам за и против использования библиотеки по её назначению. Пруд, а к этому определению подталкивало существование небольшого источника поблизости, образовался сам собой из-за смещения подземных пластов. Сорок шагов в ширину и сто десять между оконечностями рогов полумесяца был его измеренный размер.
- Сможем ли мы установить достаточно достоверно, возможно ли повторение сдвигов и не вызовет ли это обрушение кладки этой стены? Случись такое снова, и крыша Сада Исполинов не выдержит.
- А сколько у нас мнений на этот счет?
- Сколько бы ни было мнений, верным должно оказаться одно.
- Почва тут, однако, пологая и понижается в направлении озера. Уклон не велик, но невозможно узнать, удовлетворилась ли подземная вода этим сдвигом.
- Может на этом всё и успокоится. А глубока ли эта новая складка с водой?
- Рыбаки перенесли на прошлой неделе лодку с озера и измеряли глубину этим ломом на верёвке. Я как знал - они едва не утопили лом. Говорил им, что привязывать нужно было уже мокрой верёвкой отстоящими узлами.
- Они же не выяснили ничего удивительного! Всего-навсего примерно двенадцать локтей почти везде.
- А дно?
- Вот именно дно! Оно твёрдое, и из этого можно заключить одно: это не оползень, а кусок скалы, который увлекли за собой подземные влаги. Этот валун, о размерах которого говорит только пруд, раздавил подземные галереи, выходившие за границы замка, стянул верхний слой земли. Вот земля и разошлась этой кривой трещиной. Ручей всю зиму поил эту пустоту, земля, песок и глина затягивали узкие щели вокруг валуна. Что ещё можно предположить?
- Очень похоже на то, что так и случилось. Значит мы можем только следить за шириной пруда, чтобы узнать, остановился ли валун на новом месте?
- Не только. Пруд может разрастаться, сколько ему будет угодно. Селение это не затронет. Не может же он так ползти под землёй до самого озера. А даже если и может… Тогда этот ручеёк, вытекающий отсюда, впадёт в озеро. Вокруг станет только суше, ведь ранее ручей совсем терялся на этом травяном лугу, делая травы сочными.
- У вас есть предложение?
Два немногословных и задумчивых каменщика переглянулись, и увидев друг у друга в глазах одно и то же настроение, теперь только ждали и взглядом договаривались, кто озвучит идею. По всему было видно, что вопрос их не застал врасплох. Или их давний опыт хранил ответ и на этот вопрос, или мастерству ничего не стоило решить и эту простую задачу.
- Конечно! Мы сложим рядом со стеной замка, но не касаясь её, каменный знак. Два роста будет достаточно, а на этой высоте укрепим две железные стрелы навстречу друг другу. Если когда-нибудь их острия разойдутся, то это и будет означать, что грунт продолжает движение.
- Так просто?
- Это ремесло передавалось из уст в уста, и оно не осталось там…
Старый каменщик приподнял лом и воткнул его в новом месте, в полушаге от себя, но явно указывая на основание стены.
Намёк был понятен всем.
- Да. У нас осталось только то наследие, что было всегда на полках верхнего зала.
Взгляд переговорщиков устремился вниз, словно пытаясь увидеть в толще земли то, что навсегда осталось под завалом. А потом все посмотрели вверх и не сговариваясь мысленно поблагодарили судьбу, что никто не остался вместе с этим утраченным наследством.
- Решено?
- Сделаем так, а время и стрелы покажут, как нам быть дальше. Возвращаемся?
- Да. Больше решать нечего. Будет немного работы и кузнецу.
С каждым шагом замок оставался всё дальше позади и постороннему зрителю в этой сцене ничто не показалось бы примечательным или интересным. И сами её участники ничего не подозревали, ибо видели в ней только ту часть, в которой сыграли свои роли. Странность и необычность витала в их сознании неуловимым привидением. Они никогда не говорили о замке, близ которого стояли сегодня, или проходили вчера, весной, осенью, в прошедшем времени. И вчерашний день тоже был прошедшим временем, но едва взгляд останавливался на нём и мысль пыталась осознать, насколько он стар, когда и кем построен, для чего, как лёгкая мысль ускользала и терялась. Этот холодок иногда возникал сам по себе, или был причиной вопросов от любопытных детишек. Раздумье всегда было коротким, а деток отсылали к книгам, где прорисованные башенки теснились со сказочными существами, орнаментом из вьющихся растений, а лестницы строчек уводили в сказку прошлого.
«В преданиях ветхой старины,
Ты ищешь для себя ответа
Кем и когда сотворены
Леса, дожди, зима и лето?
И без ответа только лень
Вопросом мучает напрасно
А мир творится каждый день
Ежеминутно, ежечасно»
И желтоватые страницы, тёмно-зелёные и синие строчки, смотря какие растения и медная ржа были перетёрты при изготовлении чернил, уводили в другие размышления о том, как всё устроено и как извлечь из окружающего мира уют и пищу, радость и желание написать свои такие же строки.
Новый пруд стал и новой достопримечательностью, и новым местом прогулок. Вода вроде и не собиралась уходить. Местоположение питающего ключа ещё не было известно, но что он есть никто не сомневался. Искать его не было необходимости. Лето прогреет воду, а вездесущие мальчишки не замедлят облазить его вдоль и поперёк. В каком-то одном месте будет заметно холоднее. Это и будет ответом. А пока они носятся между прудом и озером наперегонки, запуская рыбёшек и подзадоривая девочек.
- Помогайте! Надо ещё принести камыша и поселить лягушек!
Девчонки, хоть и их ровесницы, как-то свысока смотрели на эту кутерьму и не спешили принять в ней участие. С одной стороны, подвижное зрелище и так не скучало без их помощи, а с другой им было прекрасно видно, каких серебристых обитателей озера и какие водоросли переносили в пруд. Наконец самая маленькая из них, какая была с ними в этот день, внучка пасечника, разрешила их сомнения такой простой детской мыслью, что колокольчики смеха ещё долго звенели над лугом. Обладательница белого шерстяного платка, расшитого как венок из цветов, и передника с карманом, из которого она угощала воробьёв зернышками и крошками, тоже наблюдала за передвижениями по лугу, доставая по одной изюминки из сжатого кулачка. Когда с изюмом было покончено, она отряхнула руки, выставила вперёд одну ножку, по-взрослому сложила руки спереди и изрекла истину, достойную занесения в местные летописи:
- А лягуфки припрыгают сами!
Праздник
Летний праздник в этой обширной зелёной округе имел отличия от осеннего. Некоторые культуры убирались уже после него, но в конце лета выбирался тёплый ясный день, когда спокойствие за будущую зиму наполняло полки, деревянные закутки в помещениях для хранения припасов. Позже, между осенними дождями, земля ещё отдаст сочные корневища, а заботливо обожженная глина наполнится медами и маслами. С первым снегом закрутятся в домах ручные жернова и будет до дюжины видов муки из разных злаков (и это ещё не считая орехов!) для смешивания и выпекания хлебцов и бесчисленного количества разных пирожков, до формы и состава которых додумаются заботливые и любопытные хозяйки. А в предвкушении румяной горячей корочки суетливые дети подскажут новые сочетания.
Летний праздник играл роль большого дня отдыха, передышки с весельем пополам, на который все приносили свою усталость после посевов и ухода за всходами. Теперь солнце и дождь брали на себя большую часть забот об урожае, а дары моря и пресных водоёмов всегда были под рукой, и даже круглый год, только пойди и возьми, чтобы разнообразить свой стол. Ореховые чащи делились своими твёрдыми плодами, в ответ на что жители разбрасывали орехи по лесам. И лес становился большим общим садом, довольным своей избыточной щедростью. Лес был так близок, что не было особой необходимости возделывать фруктовые и ягодные сады близ жилья. На праздник шли запастись терпением, весельем и бодростью на начало созревания культур, которые требовали прилежного земледелия.
К празднику готовились на досуге и зимой, и весной, разнося по домам и умельцам свои идеи, потому что мало было нарядиться и быть готовым к играм. Некоторые игры и затеи требовали подготовки, и даже небольшого строительства. Несколько лет назад, кроме тканевых лабиринтов для игр и пряток, качелей и крутящейся на столбе крестовины (подобие карусели) снова стала очень популярна «Быстро-Печь». Год от года что-то менялось в конструкции и архитектуре печи, каждый год печь отделывали и расписывали разными яркими орнаментами по глине снаружи, но к этому лету кузнец особо постарался зимой и явил заразительно интересное новшество. Но сначала о сути. Подрастающие хозяйки приносили с собой сковороды и тесто, каждая по своему усмотрению, плотное или жидкое, пряное или сладкое... На своё усмотрение выплетали из него всевозможные причуды, которые иногда разрешали другим украшать резаными сухими яблоками, засахаренными ягодами и прочим. После всей этой хозяйственной заботы и кухонной магии отправлялось и удлинённую печь. Печь складывалась из глиняных брусков и за неделю до праздника два-три раза протапливалась порожняя. Механической новинкой печи стала длинная кольчуга, которую можно было протягивать как ленту через печь и получать на другом конце пышущее жаром и ароматом готовое изделие. Не маловажной частью общения и игры был выбор паренька, которому доверялось крутить ворот. Ожидающие вкусной пробы следили за уходящими булочками и пирожками с двух сторон печи. «Быстрее» или «Медленнее» сыпались с обоих концов, но чаще всего умение награждалось совсем не сырым тестом, и не так уж подгоревшей корочкой. Из печи один за другим появлялись плетёные караваи, пирожные, тонкое кружевное печенье размером с большую тарелку, плетёные из теста букеты, выписанные таким же способом буквами имена и ещё не весть что, когда иной шалун ухватывал момент, когда за входом в печь никто не следит, и запускал в печь послание, которого не ожидают с другой стороны. Смотря по смелости шутника, ему воздавалось смехом, или брызгами воды, а порой и неотвратимым приговором самому попробовать свою шутку на вкус.
Веселье струилось во все стороны от этого действа, как от нагретых углями боков печи.
Никому в голову не приходило называть праздник попутно, например, «ярмаркой невест», но здесь, наверное по старой задумке предков, как нигде близко встречались сила и хозяйственность, умение договариваться и понимать, готовность соединять разные умения в один результат.
Игры, пляски, рассеянное по большой поляне застолье, в котором не было одного большого стола, но вся поляна была столом с большим выбором и угощений и веселья.
А что же вечер и пик ночи? Вечер после сытного дня продолжался песнями над озером, когда эхо возвращает отголоски звонких слов, а ночь и парное молоко нагретой солнцем воды звало к купанию под звёздным небом. Давным-давно сначала берег украшался цепочкой огней и небольшой, но высоко сложенный костёр служил береговым маяком. Потом пробовали запускать свечи на дощечках по глади озера, но волнение гасило и топило эти неустойчивые светлячки, пытавшиеся на тёмной воде изобразить свои созвездия. Выход был скоро найден. Лёгкие, хорошо просушенные поленья в два локтя длиной и в руку толщиной, снабжали железным грузом с одного конца. Полено превращалось в большой вертикальный поплавок, на верхнем торце которого можно было укрепить даже небольшой факел. Огонь находился на треть полена над водой, но никакая волна уже не могла помешать ему участвовать в ярком ночном плескании. Поленья спускались в воду у одного берега, а вытягивались на малом удалении от места купания в одну линию тонкой бечевкой, связывающей их. Эта же бечевка не давала им разбрестись по поверхности озера.
Мы у неба дождик просим!
Крошки хлеба в воду бросим!
Солнце! Землю согревай!
Дождик-дождик, поливай!
Пожар.
Кузнец, до праздника занятый повседневными хлопотами починки и изготовления новых инструментов, наконец взялся за новое дело с внешне суровой рассудительностью. Стрелы длиной в пять шагов! Вы не знаете характера железа! В три шага — это будет хорошо. А в пять — прогнётся. Постройте вашу глыбу ближе к стене и дело с концом. И не забудьте, что при таком размере концы стрел не будут всегда точно направлены навстречу. Солнечное тепло днём может их развести немного, а потом они вернутся обратно. Не спешите делать серьёзные выводы сразу же.
С кузнецом уважительно согласились, и он принялся за работу. Вытянуть из куска железа длинный прут — уже была хлопотная задача. Даже горн не был построен с расчетом на такие изделия. Но что значат такие пустяки, когда мастер ещё не зачерпнув угля и не тронув меха уже видит вдали своей мысли себя с готовым изделием, и ему очевиден каждый шаг на пути к его изготовлению.
Горн был устроен так, что имел два подхода к нему. Одно окно было снаружи, под навесом и летом позволяло работать на свежем воздухе. Противоположная стена горна выходила устьем внутрь и звонкая жаркая работа продолжалась и зимой.
Работа кузнеца тем выгодно отличалась от трудов пасечника, что весь процесс можно было увидеть за короткое время. Вот кусочек желтого от жара железа находится щипцами среди углей, а вот он уже становится продолговатым, потом острым клином, а вот уже он искрит о точильный камень и становится острым и блестящим когтем для лазания по деревьям.
Мальчишки охотно помогали во многом: и со сбором дров, и в приготовлении древесного угля, когда нужно было срезать на лугу куски дёрна. В снежные месяцы можно было спокойно дома заниматься выгибанием рыболовных крючков из тонких податливых железных спиц. Когда все горсти готовых крючков сносили обратно в кузницу, всем было интересно, как они обретут упругость. Мастер складывал все крючки в железный ковш, насыпал в него какой-то порошок и ставил в горн. Весь ковш до утра стоял в горне малиновым от жара, а на утро его перемещали под самый носик воздушных мехов. Несколько взмахов, и теперь не помощники, а только сильные безошибочные руки брали ковш щипцами и опрокидывали в большую деревянную бадью с водой. Облако пара взлетало с шипением вверх под навес, а на дне рассерженной воды теперь лежали прочные крючки, которые оставалось только высушить и заточить.
- А ковш! А ковш! Ещё сделай пару! Сделай ещё пар!- кричали мальчишки помладше, которым короткого представления было мало. Ковш всё ещё светился красным и медленно переходил к вишнёвой спелости.
Кузнец улыбался, брал крынку с водой и наливал немного в толстостенный ковш струйкой по самому внутреннему краю. Вода снова злилась, шипела как змея, но постепенно умолкала и кузнец показывал всем булькающий в ковше кипяток.
- Кто будет со мной железный чай из ковша?
Весёлые оттопыренные уши внимали это как шутку, но кузнец брал с полки сверток с заварными травами и сыпал в ковш. Как можно было отказаться попробовать такую необычную штуку!
Мальчишки сновали тут и там, то и дело таская из железной кучи за горном гвозди заготовки серпов. Серпы с не грозными, но доходчивыми объяснениями, обычно возвращались на место, за исключением тех случаев, когда заслуженное доверие поручало любознательному самому отбить тонкий край для заточки, сделать зубчатую или волнистую кромку и довести серп до рабочего состояния. Вслед за утащенным гвоздём обычно сразу пропадал один из молотков, и если наковальня была не занята, то о пропаже того и другого можно было легко догадаться по неуверенному звону металла, смеющегося над попытками извлечь из него что-то кроме тепла, образующегося от ударов и смятия.
Наконец мастер вернулся от развлечения своих маловозрастных посетителей фокусами своего ремесла к серьёзности и с предупредительным «А ну, поберегись!» в горн потянулись черные пальцы клещей, пошарили в бело-желтых от жара углях и ухватили длинный толстый прут, которому предстояло стать ещё тоньше и длиннее в три раза. Это уже была забота мускулистых рук, молота и серой лысины наковальни. Частые удары продлили свечение размягченного металла, который лениво и неохотно подчинялся желанию кузнеца. Но на пути к конечной форме и размерам куску металла предстояло ещё несколько путешествий в горн, пока в ход не пойдут зубила и другие инструменты, с помощью которых голый железный прут украсится благородным остриём, а более тонкие завитки, схваченные кольцами, удовлетворят вкус создателя. Задание было не трудным, привычным, и в итоге было достаточно остановиться на прямой железной пике, но какой мастер остановится на такой скучной простоте после изящных флюгеров и наверший башен, после кованных узоров, которые в скучном быту могли бы быть заменены на простые дверные петли.
Малиновый цвет раньше молота сказал, что податливость металла вот-вот станет совсем несговорчивой, и прут отправился в горн. Его место на наковальне сразу занял его близнец, которому с отставанием на один шаг предстояло тронуться в рост.
- Лей! Поищи прутки потоньше для украшений и бросай в горн! - попросил кузнец помощника постарше.
Лей последовал просьбе о помощи и скрылся в темноте прохода в зимнюю часть кузницы. У закрытого противоположного устья горна на земле было из чего выбирать. Розыски пришлось производить на ощупь, но это не затруднило. Пальцы видели в темноте и определяли найденное безошибочно, но подходящие куски пока не попадались. Тишо повиливал хвостом позади и нетерпеливо повизгивал, стараясь протиснуться и помочь в розысках. Тем временем первый прут уже во второй раз добавил себе стройности и прямизны на наковальне и отправился в угли. Двое неутомимых помощников помладше нашли верёвку мехов горна похожей на подобие развлечения и весело подпрыгивали и повисали на ней. Выдох мехов внутрь горна плавно опускал их вниз и развлечение повторялось снова.
Отправленный в горн прут на этот раз скользнул вперёд легче, чем раньше, благодаря своей новой вытянутости и гладкости, передний край его ударил в угол нижнего кирпича в створе горна и каменная арка вместе с горячей заслонкой выпали наружу. Вслед за ними сошла небольшая лавина красного угля. Лей успел только понять, что его сверху ударило жаром и удушливой раскалённой пылью и искрами. Крикнуть он уже не смог. Кузнец услышал звук падения заслонки, но не сразу понял суть произошедшего. Лай Тишо и его метание в проходе заставили его выронить молот и он бросился в темноту, мечтая только о том, чтобы его удаль не имела последствий. Ему ли было не знать характер содержимого горна, раздуваемого азартом снаружи. Едва не снеся плечом второй угол своей печи он упал на колени и в красном свечении схватился за первое, что увидел, за руку. Обвал был не велик, но беспощадно горяч, и со своей молчаливой ношей он бросился наружу, крича на ходу бессвязные слова тревоги. Увидев у него на руках Лея в дымящихся лоскутках одежды, помощники со всех ног и с криками понесли тревогу во все ближайшие дома. Оттуда, насколько возможно быстро, стали прибывать взрослые. Кто-то, уже с первых слов поняв что случилось, послали к дому Олма, теперь единственного пристанища ведающих в науке л;карства. Их тонкое искусство различения недугов изучали ещё несколько молодых людей, но теперь в полной мере всеми имеющимися знаниями владели двое — дряхлый Олм, чьё темное одеяние всё реже появлялось в дневном свете, и его сын. Оранжевое ягодное масло уже было взято с собой. Но при виде ожога были отправлены новые посланцы за новыми ёмкостями, за тканью с редким плетением нити, за холодящим настоем, отстоявшейся жидкой солью… Сознание Олма-младшего металось в поисках воспоминаний обо всём, что касалось поражения тела огнём, а более всего он затруднялся с решением, стоит ли проводить пострадавшего в полное сознание, или поддержание его в на грани сознания будет для него не опасно. Очевидным был только один вывод: Лея нельзя оставлять ни на минуту, и тот, кто с ним должен оставаться, должен быть в состоянии принимать решения.
На раны, а таковыми были почти треть тела, были наложены два слоя покрова, смоченного в снадобьях, призванных унять боль и начать питать надежду исцеления.
- Не спеши. - глухо и спокойно раздалось из-за спины.
Он не ожидал услышать этот голос сейчас. Но этот голос означал только одно: его отец был за его спиной.
- Мне передали и я настоял, чтобы меня принесли сюда. Не спеши и не теряй самообладания. Теперь нас двое. Мы справимся.
Что ещё могло сильнее его поддержать в этот момент, как дружественный порыв ветра возвращает канатоходцу спасительное равновесие! Он только благодарно кивнул и два родственных разума поняли друг друга. Большего и не требовалось.
Лей за два дня неусыпного дежурства около него дважды приходил в себя, вселяя в безутешных родителей искру веры, но ещё день и ночь спустя Олм-старший осторожно выпустил из своей сухой руки его запястье и прикрыл ей свои глаза.
- Я очень опасаюсь, что в этой борьбе Лею может не хватить его жизненных сил. Стук становится всё более не ровным. Я давно не слышал эти зловещие перерывы.
Окружающее молчание выслушало эти слова, и все знали, что к сделанному уже нечего добавить. Раз они прозвучали, то случай или судьба оказались сильнее.
Старейшина-врачеватель и его сын оставались до утра третьего дня, когда колыхание вен уже едва ощущалось, и только слабое дыхание говорило, что тело ещё живо. Неподвижность тела говорила, что возможно, и на это надеялись все, сознание живо и слышит, но не чувствует.
Утром четвёртого дня только птицы и трепетание листьев на ветру нарушали тишину селения.
Во второй половине дня в незапертые двери во всех домах шепотом вошло приглашение придти проститься.
Тишо лежал в углу и только приподнимал голову и поскуливал, когда вновь входящий загораживал от него ложе его молодого хозяина. Он знал всех. Но никогда не видел столько людей сразу в его доме и не понимал, почему собравшиеся не говорили наперебой, как обычно. А их тяготила беспомощность и густые тягучие мысли. Беспечные детские кудряшки и эти ссохшиеся губы. Он не мог никому ответить, но, может быть, ещё мог их услышать.
Арлия ждала мгновения, когда она тоже подойдёт к нему. Не было никакой очереди или порядка. Каждый подходил прощаться тогда, когда осознавал, что ему хватит на это сил. Каждый подходил и молча наполнял свою память этим страшным зрелищем. Какие слова прощания звучали в их молчании и какие просьбы возносили они к небу — оставалось их тайной, но все чувствовали одно и то же и не было нужды в словах вслух.
Арлия, хоть и чувствовала головокружение, но поняла, что если не сейчас, то позже её сердце этого не выдержит. И она прошла четыре шага, отделившись от скорбного молчания позади.
Потекли медленные, как капли воска со свечи, мгновения. Им вторили эхом такие же содрогания сердца. Колкая прохлада обморочного покрывала уже спешила накрыть ей лицо, когда на помощь пришли уголки глаз, из которых вырвалось влажное горьковатое тепло. Эта влага будто оросила её сознание, но не изгнало оттуда чувства и ощущение, что его часть, знакомое, близкое, хрупкое и невинное будет вырвано и украдено навсегда.
Она не могла себе позволить отойти сразу. Она дала себе слово, что наберётся твёрдости и посмотрит ясными глазами и запомнит. Это единственная дань, которую она должна честно оставить здесь, в этой комнате и в своей памяти. Её усилия сдержаться снова оказались недостаточны. Непослушные веки приоткрывались, но взгляд заволакивало влажными бликами. Она хотела осушить глаза краем платка на шее, но торжественная неподвижность, которой требовало её сердце, заставила её только положить руки на край постели. Из-за замутнённого взора рука легла не на край, а коснулась обожженной ноги. Мальчик лежал на грани сознания и не пошевелился. Она почувствовала, что слёзы стекли и она сможет наконец взглянуть, и начала снова открывать глаза. Блики света в глазах постепенно прошли, но белые блики, такие же как от солнца на воде, сбегали теперь с её рук и исчезали в ткани, словно проникая внутрь. Стараясь не шевелиться, она только своими тонкими пальцами приподняла край покрывала. Блики расползались по бугристой трескающейся поверхности страшного ожога. Она не могла понять, что происходит, но следующая мысль её укрепила. Эта единственная мысль пришла в опустошенное сознание, когда его бессильно покинули все остальные, и только смирение оставалось стоять в стороне, в тени пустоты. Что могло теперь произойти ещё хуже того, что уже произошло? Она подняла взгляд вверх, рассчитывая, что это движение скажет окружающим то единственное, что заставляет опустить лицо вниз или устремить его вверх и не мешать неслышным уху словам улетать к небу сквозь кровлю. Арлия повернула свою правую руку ладонью вверх. Линии на её руке струились тонкой картой рек ярко белого света, как с высоты птичьего полёта. Лёгкая водяная рябь бликов начиналась от запястья и искала выхода на кончиках пальцев. Не находилось слов, чтобы описать внутренние ощущения этого явления. Из понятных чувств была только освежающая прохлада, и эта прохлада искала выхода, какой-то цели. И она придвинула обе ладони к неподвижному телу. Молчание позади не прерывалось даже скулением Тишо. Сколько времени она так простояла, она не запомнила и не определила, а белые чайки бликов всё слетали с рук. Её никто не торопил и оставалось только довериться внутреннему зову, интуиции, слепой надежде. Потом настал момент и её затёкшие ноги сказали ей, что стоит она тут уже довольно долго, и она осторожно обернулась. Позади никто не переменил положения. Неподвижные молчащие тени родственников и соседей. Ещё один взгляд вниз: мерцание с рук стало ослабевать и исчезать, но белое сияние перешло на ногу и крошечные белые светлячки искорками вспыхивали тут и там. Арлия опустила покрывало на место и сделала непослушными ногами шаг назад, потом в сторону, стараясь не потерять равновесие и собственный рассудок. Она надеялась, что кто-то выступит вперёд или кивком головы попрощается с ней. Но никто не шевельнулся. Не найдя взглядом своего спутника, она медленно вышла. Мая ждал её на улице.
- Я почувствовал, что не смогу. Прости меня. Мои чувства вынесли меня сюда. Могу ли я надеяться, что меня не осудят за это?
- Кажется, нет. Идём домой.
- Ты вышла другая. - сказал Мая, стараясь заглянуть ей в глаза. - Неужели уже всё?
- Не знаю. Может быть и всё, но я не знаю какое «всё».
Она взяла его за руку, потом обняла и почти бессильно повисла у него на шее.
- У тебя ледяные руки! Тебе дурно?
Ответа не последовало. Мая, бережно поддерживая, довел её до дома, хотел уложить спать, но она взяла первую попавшуюся в руки книгу, села за стол и начала бездумно перелистывать страницы, ища сама не зная что, или ожидания какой-то мысли, ухода дрожи, слабости. Так они просидели ещё долго, пока свеча не оплыла почти до основания. Он не мог оставить её за столом одну, и не стал уговаривать. Пусть уж лучше так, чем муки бессонницы с теми же мыслями. Наконец, когда за окном стихли последние стрекочущие звуки в травах, а горизонт приготовился ослабить темноту ночи, на тропинке раздался быстрый топот лёгких ног, а затем частый стук в дверь. Это были два приятеля Лея, красные от бега или возбуждения. Едва дверь приоткрылась, один из них торопливо выпалил короткое «Он попросил пить!» и резвые ноги были уже готовы сорваться снова на бег, дальше по сумеркам, к следующему дому..
Мая обернулся на них с непонимающим. полусонным лицом.
- Что?
- Он попросил пить!
- Кто?
- Лей!
- Он очнулся, поднял руку и попросил воды.
Мая обернулся на Арлию. Она спала за столом, положив голову на руки поверх страниц книги.
Не может быть! - ответил он в сторону двери, за которой уже никого не было. Топот удалялся по тропинке.
- Я иду!
Терзаемый этой непонятной и невероятной мыслью, он дважды порывался шагнуть в сторону двери, но снова возвращался взглядом к жене. Тронуть её за плечо? Пойти вдвоём? Лучше схожу один. Добрая весть не станет менее доброй утром.
Вернувшись к порогу дома, через который он дважды переступил вечером, он увидел ещё больше своих соседей снаружи. Никто не заходил внутрь. Его придержали за локоть и указали на приоткрытое окно. Он понял без слов, что лучше только заглянуть. Обернувшись на лица, он заметил разительную перемену. Молчание было то же, но на влажных лицах сияла робкая радость, которую они, казалось, боялись спугнуть. Он заглянул за ставню. Отец и мать сидели на полу у постели, опустив друг другу голову на плечо. В изголовье горела свеча. Лей спал. От его медленного, но теперь глубокого и ровного дыхания пламя свечи монотонно покачивалось в стороны. Он улыбался во сне.
Мая обернулся, и его удивлению откликнулось несколько кивков головами. Он отошел от окна и также не говоря ни слова, коснулся руки или плеча каждого и поспешил домой.
Вернулся он скоро, но ещё затемно. Переложил Арлию на полог, а сам ещё некоторое время не находил себе места. Этого не может быть! Но я гоню своё неверие. Я зол сам на себя, что ещё сомневаюсь. Может ли моя мысль, моё неверие, навредить? - твердил он себе вслух. - Надо лечь и забыться. Пусть придёт утро, и пусть оно будет радостным.
И похожие слова этой ночью звучали при каждой встрече, и в каждом доме. Во всём селении свечи и очаги горели до утра, а с восходом снова собрались все, кто не нашел сил остаться. Последними пришли Мая и Арлия, которая после сна, казалось, едва могла вспомнить имя мужа, а может и своё собственное.
Они вошли снова в комнату, в которой были вчера, но уже с другими чувствами, а вышли с третьими. Все выходили другими. Неотвратимое, поселившееся в этой ночи, было вспугнуто и поспешило исчезнуть.
Ушли за Олмом и его сыном. Молодое изумление, недоумение и непереводимое на язык слов размышление старца лишь дополнили эту картину, уравновесив её радость. Пелена грядущих дней прояснилась и потеплела, как потеплели руки во всём селении, когда их протягивали для приветствия. Вместо приветствий первой ещё долго звучала безымянная благодарность.
Сердце.
Тяжесть неминуемого горя улетучилась и над селением снова витал дух спокойной жизни, обычных забот, безымянной благодарности. Лей быстро поправлялся, хотя ещё и не вставал. Отпадающие чешуйки обгорелой кожи собирали с постели и и уносили в поле с надеждой, что мысли об этом останутся там же. На боку и ноге, того обширного места, которого коснулся огненный нрав, освобождалась здоровая плоть, сначала красноватая, но постепенно остывающая до обычного телесного цвета. Сколько слов ушло на то, чтобы изгладить вину в глазах подростка. Он понимал, как сильно переживали за него, и что его легкомысленноость или невезучесть доставили всем слишком много сердечного волнения, тревоги и… ожидания непоправимого горя.
Мая, Анжи и Арлия хлопотали около дома. Мая занимался уходом за посевами, Арлия по мере сил помогала ему, а когда уставала, то с нежным увлечением разговаривала с высаженными цветами. Так было и сегодня. Благодарная земля под кустами, чисто прибранная от сорняков, пила воду полива, цветы молча отвечали ей ароматом трепещущих на ветру лепестков. А потом она почувствовала, что головокружение и боль в груди вот-вот уронят её, а сознание покинет. Её негромкий зов был услышан и Анжи и Мая подбежали, чтобы узнать, что случилось.
- Арли! Что с тобой?
- Я, наверное, очень бледная, да? - спросила она, прижимая руку к левому боку.
- Да. Тебе нужно прилечь и отдохнуть. Не нужно было отдавать слишком много сил. Ты перестаралась.
- Я смогу дойти, только помогите подняться и поддержите.
- Мы с тобой! Осторожно! Идём в дом.
- Что ты чувствуешь?
- Очень сильно и тяжело бьётся сердце. Оно как беспокойный камень колышется в груди.
- Нужен отдых и покой. А пошлю Анжи за младшим Олмом.
- Может не нужно? Может я просто утомилась?
- Нужно. Если так не случалось ранее, то нужно.
Мая был непреклонен и настойчив.
Дома она прилегла, а Мая уже переставлял горшочки из керамики, ища нужные. Нужно было найти знаменитый медовый напиток с пятипалым корнем, который так умеет собрать и укрепить жизненные силы при упадке, и сухие травы, одна из которых давала покой и отдых, освежение сознания.
Старейшина Олм, едва успев прийти в себя после недавнего происшествия, выслушал послание, дал свои советы и остался на этот раз дома. Его познания недугов были так обширны, что жители общины всегда получали действенный совет из недр его немощной мудрости. Теперь, когда он был уже очень слаб и стар, последние его силы уходили на ежедневное письмо. Сдвиг подземных пластов похоронил его записи в затопленных и смятых галереях, и теперь буква за буквой они заново ложились на листы в том ценном порядке, который ему диктовала ещё ясная память. О чем он так часто молчал, глядя на свои записи и откуда так ясно диктовал длинные страницы своих знаний — знал только он. Иногда он писал сам, но всё чаще ему помогали домашние и даже соседи. Медленные мысли порой прерывались его воспоминаниями и сожалением. У него были трое сыновей, один из которых особенно проявлял понятливость в определении характера боли и причины, которая её вызвала. Обладая этим знанием обычно оставалось сделать совсем немногое: дать нужные рекомендации и проследить за их исполнением.
Олм-младший прибыл без промедления, ощупал ладони, биение в горловой аорте, выслушал голос и дыхание. Лоб был прохладен и сух. Не нашлось признаков горячности, изменения цвета лица. Это тоже было отмечено. Затем он сначала приложил свою ладонь к левому боку Арлии, прижав её же локтем, и наконец стал прослушивать левый бок ухом.
Стоящим рядом он не изрёк ничего определённого, кроме того, что сердце очень не спокойно. Успокоительно прозвучали лишь слова, что признаки известных недугов не сходятся в полной мере. Нужен покой, а лучше сон, особенно дневной. Он очень одобрительно осмотрел вынутые из запасов настои, улыбнулся в сторону Анжи и Мая. Арлия слабо улыбалась его заботам и была бы рада его приходу ещё больше, если бы не этот не праздничный повод. Он был уже тоже в летах, но так похож на отца. Его спокойная рассудительность, казалось, была ей знакома, а ещё она питала к нему, как и к его отцу, не только уважение к возрасту, а как к близкому другу. Но особенно сейчас ей не хватало ясности и силы рассудка, чтобы мысль не отлетела вместе с его удаляющимися шагами.
- Следите за сердцем. Я показал как. - сказал он Мая. - Этот успокоительный настой - перед сном. Свежий воздух и сон. Я приду сам ещё раз вечером, дважды завтра и далее. Надеюсь, что не придётся посылать за мной, но если понадобится — вы знаете где я.
Предписания были исполнены. Дела — отложены. В сумерках, уже перед сном, Арлия сама почувствовала, что тяжелый стук в груди ослаб и забытие лёгкого сна уже близко. Спокойная, тёплая летняя ночь — разве не лучшее время, чтобы окно было оставлено открытым?
Мая улегся на пологе неподалёку от её ног. Переживание отняло у него изрядную долю запаса сил, который он хотел посвятить чтению вместе с сыном. Пусть ничто не отвлекает от покоя, ни свеча, ни тихие разговоры над книгой. Ученик старейшего дал лучшие из имеющихся у него советов, и было разумно им следовать.
День погас.
Арлия лежала без сна, хотя и желала его. Она тоже была исполнена готовности не нарушать рекомендаций, но что-то не отпускало её из прошедшего дня и не давало коснуться век сонному забвению, которое уже витало над ней. Она повернула голову в сторону окна и вдохнула ночной воздух. В нём было столько знакомых тонких ароматов, оттенков. Запах остывающего дня, отдыхающих трав, вечернего тумана, озера, даже предгрозовой суховатый запах звёздного неба. Она вспомнила что-то из своего далёкого детства, лёгкое и наивное. Как пахнет звёздное небо? Вот бы дотянуться и узнать! В невысоком проёме окна искрилась одна единственная слабая звёздочка. Если смотреть на неё, то её крошечный блеск можно забрать в свои мысли, а когда закроешь глаза, она всё равно продолжит своё сияние. Так придёт сон, а утром она встанет и будет полна сил, как на одно утро раньше, и её цветению и бодрости будут все рады.
Она прикрыла глаза, но ей показалось, что она продолжала видеть ночное небо и искорку звезды. Слабые дуновения из окна превратились в её воображении в медленный, очень медленный водопад свежего воздуха, стекающий с окна. Как хорошо! Я уже засыпаю...
Лёгкая, плотная тяжесть начала ощущаться в ногах. Эта медленная мягкая тяжесть расслабила и разогнула ей пальцы рук, до полного погружения в ночные грёзы оставалось два-три спокойных вздоха, как тяжесть усилилась и стала сковывающей. В этом странном усилении чувств трудно было различить, то ли сон поглотил её так глубоко, то ли что-то легло на ноги, как грузный сыпучий песок. Она подняла веки, чтобы попробовать убедиться по какую сторону сна она находится, как в окне мелькнула широкая тень и острые когти царапнули край окна. Мягкие широкие крылья сложились и на фоне ночного неба в окне остался вертикальный силуэт. Отголосок пламени свечи отразился в его глазах и она поняла, кто прервал наступление сна.
На окно взгромоздился огромный филин. Он не спешил ни изучать более подробно внутренность дома, кроме как движением круглых янтарных глаз, не оглядывался назад и не занялся никакими другими птичьими делами.
Арлия попробовала шевельнуться, но тяжесть уже удерживала её почти по плечи. Она отодвинула мысль про сон и вдохнула чуть глубже.
- Что тебе тут нужно, Хозяин Ночи? - почти одними губами спросила она.
Филин повернул клюв сначала в профиль, что стало отчетливо видно его дыхание по движению оперения, затем она услышала в своём сознании ответ.
- Я — Вестник.
- Ты ко мне? От кого?
- Да. Твой недуг не может быть вам известен и исцелён вашими знаниями. Ему причиной твоё знакомство с силой, которая тебя оставила. Нет необходимости его объяснять. Больше никто не пострадает от него.
- Какой силы?
- Это в твоём недавнем прошлом. Это имело последствия. Это пройдёт.
- Но кто ты? Ты не просто птица.
- Я голос, я вестник от того, кого ты знала. Ты не виновна в том, что забыла. Так было лучше для всех.
- Ты принёс мне эту весть, или ещё что-то?
- Я долго не мог принести тебе ничего, и это первый раз, когда мы общаемся таким способом.
- Расскажи как мы общались, что нас связывало, и кто ты.
- Мы два разных мира. Сейчас мы связаны уже меньше. Ваши понятия и чувства иные, чем наши. Они в чем-то схожи, но есть и различия. Тебе не стоит об этом жалеть. Я хотел восстановить равновесие, справедливость, разумную независимость. Однажды мы находились близко и подобие наших чувств привело к тому, что к тебе перешло едва ли не больше, чем ты могла принять. Ты могла непроизвольно уничтожить оба мира. А я был почти мёртв долгое время. Долгое по вашим меркам.
- Это по причине того, что ты передал мне?
- Нет. Не зная всего, наверное тебе будет трудно это понять. Я задумался о невозможном… Глядя на тебя я почти захотел стать человеком…
Арлия почувствовала как с уголка её глаза вдоль виска слетела вниз влажная падающая звезда.
- Я не хотела ничего плохого. Я не знаю, о чем ты говоришь, но хочу верить, что в моём беспамятстве прошлого я не совершила ничего, за что бы теперь было заслуженно стыдно. Ведь правда?
- Да. Будь в покое. Твоё сердце скоро вспомнит обычный ритм, а жизнь… Ты ещё увидишь достаточно боли, но будешь сильнее её.
- Так что же ещё ты принёс мне? Какую ещё весть?
- Ты должна была узнать, что получила дар. Ты будешь им пользоваться.
- Дар? За что?
- Иногда дар получает тот, кто его заслужил, иногда тот, кто его достоин.
- Каков твой дар?
- Это дар исцеления. Мы считали, что дар силы тебе не по силам, но я не хотел лишать тебя всего. Он не спасёт тебя, но будет вам полезен. Ты уже убедилась.
- И чем-то его заслужила?
- По завещанию Хитриуса. И моему желанию.
- Кто это?
- Не спрашивай. Не горюй о своём прошлом. Оно светло и не твоя личная вина, что кое-что произошло. Хотя и тебе осталось не очень много.
- Я умру?
- У вас свои представления о времени, но сорок вторая весна закончится летом, а осень укроет твою могилу. Мне очень жаль!
- Значит ещё двенадцать зим.
- Это ещё одна целая жизнь.
- Я почти не помню её начала. А до того, как меня не станет, как я смогу передать это людям, если сама не понимаю, что делаю? Я ведь уже раз воспользовалась этим даром? Но я не понимаю как!
- Дар останется с твоим родом. Что тебя тяготит кроме этих чувств?
- Моё беспамятство.
- Я понимаю это. Это твоя настойчивость, она хорошо вела тебя по жизни, но не дай ей иссушить твои мысли. У тебя в руках твой небольшой талисман. Он не связан с даром. Он не связан больше с силой. Он связан с твоим прошлым. Я не могу тебе рассказать. Я сделал едва ли не больше, чем мог, но меньше, чем хотел. Просто храни его.
- Топаз?
- Да. Просто храни, как я храню память о тебе. Сейчас всё уже хорошо. Всё уже справедливо и правильно. У тебя нет причин для волнения памяти и совести. У нас поровну боли прошлого.
- Ты так решил? Я не требую ничего. Только хочу знать…
- Ты уже ответила на обе части вопроса «Узнать или забыть». Ты тоже так решила. Никто не решил всё за тебя. А теперь спи!
- Ты прилетишь ещё?
- Нет. Только твой сон сможет ещё вернуть тебе мой голос, но это будет только сон.
- Спасибо. Я чувствую, что приходит облегчение.
- Это потому, что я уже покидаю тебя. У тебя есть всё. Я тоже буду спокоен. Я сохраню память о тебе дольше тебя. И не только я. Спи!
И веки Арлии медленно опустились. Она чуть шевельнулась, повернула голову в другую сторону, потому что мышцы шеи уже просили об этом. Щека коснулась другой прохладной части подушки и она легко отлетела в пустой и спокойный сон.
Филин потоптался на окне ещё немного, издал слабый горловой «Урр!», будто проверяя глубину её забытья, приподнял крылья, но прежде чем покинуть окно, в воздухе комнаты прозвучало несколько слов. Достигли ли они чьего-то слуха или сознания — это, может быть, знал только хозяин голоса.
- В последнее мгновение ты вспомнишь всё!
Эпилог.
Она оставалась с ними ещё семнадцать лет. Поначалу переписывание и дополнение сокровищ письменных преданий, советов и рецептов, сохранившихся в замке, стало частью традиции прививания грамотности, и лишь потом все в полной мере ощутили сближение и просвещение, которое это занятие дало всему народу. Рождалась новая история, уходящая корнями в каменистую глубину прошлого. Как клумба, за которой заботливо ухаживают, радует многоцветием и порядком, так и таланты жителей всех возрастов стали более видны, тронулись в рост, и вот уже новые полки библиотеки замка и полочки в домах начали заполняться описаниями их находок, открытий и фантазий. Два железных острия стрел, после горна познавшие чернение в масле, остались почти не тронутыми рыжей ржавчиной и застыли во встречной неподвижности. В окрестностях серповидного пруда, чтобы ещё более укрепить землю корнями, высадили аллею. Среди гуляющих и разговаривающих пар резвились их дети. Взгляды улетали вдаль, унося мечты и улыбки. Взгляды под ноги дарили мысли о движении жизни, стихи про размеренные шаги. И не было уже среди них тех, кто в закоулках своей памяти искал ответы на то, что осталось скрыто в глубине, по тут сторону дорожек из мелкой каменной крошки.
Земли поверхность — ночь и день
Мы здесь, и те, кто вместе с нами
Вверх — небо, крон зелёных сень
Вниз — зазеркалие с корнями
Красивой мысли улови
Игру, и поделись мгновеньем
Касанье рук и взгляд любви
С тебе подобным отраженьем.
Через год после того дня, когда Алия. Анжи и Мая остались без Арлии, на её могиле, на противоположном берегу озера, сидели на траве трое. Сын, дочь и муж. Этот холм напротив далеких башенок замка, в виду силуэтов башен острова, тоже скорбящих о своих утратах, был приютом тех, кто пожелали не уединяться в чаще или других местах. У этого немногочисленного и простодушного племени не было обширных традиций при захоронении. Каждый в течение жизни писал одну особую фразу, которую хотел оставить своим потомкам. На плоском с одной стороны камне значилось только имя и это послание из вечности. Никогда не было никаких дат. Их принято было хранить в семейном кругу, а любой приходящий с добрым словом приносил и уносил с собой только тот образ, с которым ему выпало соприкоснуться.
На камне было тонко выбито имя «Арлия Веррон Ири» и ниже более тонкой строкой «Благодарю вас за всё».
Здесь перебывали все. Они приходили и приносили свои мысли, слова и бессловесную благодарность за всё, что она сделала для своих соплеменников. Уходили, унося в себе эхо этих слов и тепло взаимности.
Брат и сестра переглянулись. Конечно они понимали друг друга без слов. Мая сидел, глядя поверх камня куда-то вдаль. Из сомкнутых ладоней свисала тонкая золотая нить. Отдав часть своих волнений облакам, он раскрыл ладони. В руках он держал желтоватый камень в оправе. Они знали его давно. Этот талисман их любимая Арлия не оставляла никогда и нигде. Дети иногда слышали обрывки негромких бесед родителей о прошлом, и что эта скромная драгоценность имела большее значение, чем просто красивое и любимое украшение. Что оно означало ещё или в чем была его тайна? Но невозможно было, для тех, кто её знал, представить себе Арлию без него.
Мая протянул топаз дочери. Она приняла его и долго смотрела внутрь блестящих прозрачных граней. Хотела ли она что-то там увидеть? Скорее всего, в такие моменты, люди ищут ответа не в предметах, не в облаках, а в самих себе.
- Я очень люблю её, и это не нуждается ни в каких словах объяснения, но я не смогу держать его в руках или носить. Мама не завещала его мне, а значит он должен остаться с ней. Она не завещала оставить его с ней, и он остался у нас, но простите мне мою мнительность или догадки, но она хотела о себе другой памяти. А может этот камень — это другая память. Что мы можем сделать, чтобы наши мысли не были омрачены тем, что мы что-то не поняли или сделали не так?
И её взгляд обратился к брату и отцу. Анжи принял из рук сестры эту частицу памяти и закрыл глаза, ища ответ если не в потустороннем, то сверяя свои мысли со своей памятью, совестью.
- Я вижу только одно решение, которое считаю правильным.
Мая внимательно посмотрел на сына, ожидая его предложения.
- Мы можем вделать этот камень в камень на могиле. Эта его сторона обращена к восходу. Каждое солнечное утро эти грани будут сверкать и символизировать нашу яркую память и признательность.
Два лица одобрительно кивнули, а Мая поднял руку и ему немедленно предоставили молчание, чтобы выслушать новое предложение.
- Мы так и поступим. Это будет созвучно нашей памяти, это будет красиво. Я только хочу добавить, что попрошу камнерезов перенести на камень рисунок, который стоит у меня перед глазами. Я покажу вам его, когда мы вернёмся, и я верю, что вы тоже согласитесь с этим.
Три человека поднялись, шесть рук легли на грудь и они пошли вниз по холму.
Вечером Мая взял в руки не книгу, как ожидалось, а старый свиток.
- Здесь всего лишь древняя сказка, но этот свиток старше нашей памяти, а значит он может связывать времена. Я хочу показать вам вот этот рисунок. Я видел много таких набросков и чернилами, и в камне. Это не может быть случайностью. Это о чем-то свидетельствует. А даже если ни о чем, то всё равно это часть нашего прошлого, культуры, наследие. Никому не кажется это странным?
Мая развернул свиток и показал рисунок.
- Мы используем его не весь, а только вот эту часть.
- Это будет красиво, сказочно. - отозвалась Алия. - Это скрасит наши мысли.
- Я тоже соглашусь. - подтвердил Анжи. - Кажется, что это было так недавно, но этот рисунок как мостик между временами.
- Сделаем так! - заключил Мая, обнимая детей.
Пять дней спустя работа была исполнена. Резчики вернулись домой вечером, почти затемно и проходя мимо дома Мая вернули рисунок и традиционно пожали руки «две двумя».
На утро выдался ясный восход, и едва солнце поднялось над лесом, Мая, Алия, Анжи и несколько селян, соседей камнерезов, уже приближались к холму. Результат вчерашней работы стал им заметен задолго до прибытия на место. Со склона холма им светила золотистая звезда. Более близкое рассмотрение дало понять, что резчики сделали больше, чем обещали, но хорошая работа не может быть отвергнута, даже если не в точности соответствовала исходной просьбе. Топаз был вделан в углубление в камне, контур головы дракона был вырезан плавно и очень аккуратно. Топаз стал его глазом, а плоскость камня вне рисунка была иссечена мелкими царапинами, которые складывались в размытые облака, лесной горизонт и силуэт башен на острове, которых уже давно было не шесть.
Растроганный Мая шептал слова благодарности мастерам и великолепной их работе. Эта благодарность сплелась с более личными мыслями и он не сдержал едкой слезы.
- Не плачь, папа. Мы все чувствуем то же самое, но нужна ли соль этим цветам на склоне?
Мая посмотрел на дочь, а она положила ладонь на его грудь. Они встретились взглядом и Мая почувствовал, что его сознание наполнилось от этого прикосновения ясным свежим покоем, как после умывания пригоршней воды из чистого родника.
- Мы посадим здесь тонкую высокую сливу, или вишню. - продолжила она.
Все молча переглянулись, но ни вопросов, ни возражений не последовало. В глазах Алии лишь мелькнуло какое-то непонятное озарение, с которым они и согласились, посчитав, что раз эта мысль возникла, значит её что-то вызвало. Следующей весной они сидели уже под цветущим деревом и смотрели то вдаль, то вверх, откуда в безветрии на них слетали невесомые белые лепестки.