Лев Николаевич своим Холстомером объясняет "аристократы - самые лакеистые лакеи" - "аристократия - это идеология породистых лакеев".
В Холстомере для большей художественной рельефности использовался литературый метод "остранения" (см. В.Шкловский, «Искусство как прием», 1917).
Что же в Холстомере, оправдывающе этот литературый метод, странно и одномоментно - художественно рельефно?
Таких странностей четыре.
Странность 1: в повести все главные участники - аристократы. Всего образов аристократов 5.
Первый образ аристократа - это образ табуна. Как бы между прочим в притче-повести упоминается про блестящий аристократизм табуна лошадей: "Каждая из них вела свою родословную по отцу или по матери от знаменитого Сметанки..."
Второй образ аристократа - это сам мерин Холстомер, с его горьким, болезненным осознанием недооценённости своей личной породы по происхождению, начинающегося со слов: "...я Холстомер ... По происхождению нет в мире лошади выше меня по крови..."
Третий образ аристократа - это образ князя Никиты Серпуховоского в отдалённом прошлом - около четверти века назад от момента повествования - князь-Никита-в-молодости; князь-Никита-в-молодости во всём своём аристократическом блеске.
Четвёртый образ аристократа - это образ князя Никиты Серпуховского - сегодняшний князь-старик: князь-Никита-в-старости; князь-Никита-в-старости болезненно с горечью переживает потерю своего аристократического блеска.
Пятый образ аристократа - это образ во всех отношениях блестящего, очень богатого, молодого аристократа-конезаводчика, которого даже жена любит, цитата: "...не только из-за денег, но сердцем любит его."
Все коллизии в повести-притче Холстомер происходят между аристократами высшей пробы.
Странность 2:
в Холстомере молодой табун лошадей-аристократов не забил бессильного мерина-старика-аристократа, а стал внимать ему и даже уважать за вдруг выявившийся аристократизм.
Замечу, что природная норма среди млекопитающих (среди зверей) - около 10% смертей от "рук" своих соплеменников. Другая природная норма среди зверей: в детстве слепое подражание взрослым особям и отрицание взрослых особей в подростковом возрасте.
Природа не случайно установила порядок, по которому юность обязана диалектически, да и физически тоже, отрицать старость - это для того, чтобы из поколения в поколение не было слепого повторения вообще и, в том числе, не было бы накопления ошибок из поколения в поколение. А в Холстомере никакого конфликта отцов и детей... Странно. Странное поведение молодых аристократов - не признак ли это вырождения? Понятно, что эта странность была введена в повествование технически, для того, чтобы дать возможность выговориться Л.Н.Толстому, который лицедейски в повести переродился в дважды никчемушнего сегодня мерина - в аристократа и старика.
Цитата: "...он приложил уши, и вдруг что-то такое сделал, отчего все лошади вдруг затихли....Лошади неподвижно и в глубоком молчании стояли вокруг него, как будто они что-то новое, необыкновенное узнали от него. И точно, новое и неожиданное они узнали от него. Вот что они узнали от него...
- Да,... По происхождению нет в мире лошади выше меня по крови. Я никогда бы не сказал вам этого... Но вы хотели этого." Конец цитаты. (Комментарий: Да, прям там! Так уж и - "хотели"...)
Странность 3.
Высший аристократ страдает от своей рабской - вещной - недооценённости.
Негуманно превознося себялюбие в других, в себе лично Холстомером культивируется страдание от своей собственной вещной недооценённости. "Эх, мне бы хозяина с себялюбием повыше! Уж как бы я был счастлив! " - такова идея лакея аристократа-Холстомера своей вещной недооценённости. Он противоречиво, цитата: "был ... несчастлив: ... что ... принадлежал не богу и себе, как это свойственно всему живому, а что ... принадлежал конюшему", но был счастлив от буквально рабской - вещной - принадлежности князю-Никите-в-молодости, цитата: "Его холодность, его жестокость, моя зависимость от него придавали особенную силу моей любви к нему. Убей, загони меня, думал я, бывало, в наши хорошие времена, я тем буду счастливее". Аристократически-лакейская личностная ничтожность налицо.
Замечу, конечно, можно, должно и нужно прислуживать и братьям меньшим, и людям, но прислуживать достойно можно только из большой любви к ним, когда во главе человеческая норма - гуманизм и альтруизм.
Мерин-Холстомер - не гуманен: не следует за старческим смирением видеть гуманизм.
Чувствуется по всему, если бы аристократу по крови Холстомеру успешную аристократическую судьбу и если учесть гипертрофированные амбиции Холстомера в его оценках своего аристократического я, то не известно ещё какой бы пышной скотиной предстал бы ныне смиренный мерин-старик.
ЦИТАТА. "Приходил Феофан, старший кучер. Хозяин и кучер были похожи. И тот и другой ничего не боялись и никого не любили, кроме себя, и за это [на взгляд мерина-аристократа Холстомера] все любили их."
Странность 4.
И, наконец, четвёртая последовательная странность притчи Холстомер: аристократы высшей пробы служат лакеями у аристократов - по-лакейски личностно самоотверженно и самозабвенно, и самоотрешённо. История знает самые нижайшие случаи такого служения: герцоги были подтирателями задницы у французских королей в прямом смысле этих слов...
Так что, в Холстомере случаи служения аристократов лакеями более обычные. Таких служений аристократов лакеями у аристократов в Холстомере два:
Во-первых, продукт лицедейства писателя: аристократ Холстомер служит предельно - до животного собачьего состояния - лакеистым лакеем князю-Никите-в-молодости.
ЦИТАТА: "...я Холстомер ... По происхождению нет в мире лошади выше меня по крови... У гусарского офицера я провел лучшее время моей жизни. Хотя он был причиной моей погибели, хотя он ничего и никого никогда не любил, я любил его и люблю его именно за это. Мне нравилось в нем именно то, что он был красив, счастлив, богат... Его холодность, его жестокость, моя зависимость от него придавали особенную силу моей любви к нему. Убей, загони меня, думал я, бывало, в наши хорошие времена, я тем буду счастливее." КОНЕЦ ЦИТАТЫ.
Во-вторых, князь-Никита-в-старости служит лакеистым лакеем самому себе - князю-Никите-в-молодости. Добрая треть притчи Холстомер посвящена этому служению, при котором князь-Никита-в-старости опускается до свинского состояния - до вранья, да лакейской зависти, до лакейской злобы, до бессмысленного и глупого желания любой ценой умалить конкурента и не пытаясь хоть сколько нибудь порадоваться каким-то своим заслугам или победам в молодости - эти заслуги и победы для князя-Никиты-в-старости практически ничего не значат.
Начинается всё со слов:
"И опять хозяин начал перечислять свое богатство. Хозяйка видела, что Серпуховскому это тяжело и что он притворно слушает."
"Серпуховскому хотелось говорить про себя - про свое блестящее прошедшее"
Треть притчи Холстомер посвящена описанию лакейской сути служения Никиты Никите...
Кончается толстовский анти аристократический выпад оценочным выводом:
"Серпуховской лежал нераздетый на постели и отдувался. "Кажется, я много врал, подумал он. Ну все равно. ... я свинья большая, - сказал он сам себе и захохотал. - То я содержал, то меня содержат."
Итак, аристократизм - это страстное желание сохранить в поколениях себя как доминанту в человеческой стае: желание гарантий, чтобы и потомки были доминантой.
Аристократизм - породил норму лакейства. Лакейство - это всего лишь норма мерзости "аристократизм". Сегодня лакейство, вместе с аристократизмом, выходит за рамки нормы: например, целая страна - СССР - в одночасье избавилась от аристократизма (человечеству был дан шанс понять); или ещё пример: нормой становится, когда члены королевской семьи отказываются от своего "высшего" (монархического) статуса и хотят жить просто по-человечески.
Однако, с другой стороны, есть и мерзость человеческой нормы - лакейское угодничество вне аристократизма. И тогда, по-человечески правильно выдавливать из себя по капле надо лакейство, а не рабство, поскольку рабство - это не личное свойство: раб - это невольная жертва обстоятельств или судьбы. Раб - это социальный статус. Лакей - это характерная часть личности. Быть рабом - это мерзость человеческой нормы. Быть лакеем - это не свойственная человеку норма мерзости "аристократизм". Лакей - это несоизмеримо высшая мерзость по сравнению с мерзостью рабства. Но, всё же, увы, чаще чем хотелось бы, мерзость нормы подменяется нормой мерзости. Мне представляется, что Холстомер дорогого сердцу Льва Николаевича про это.