ИТАК, МЫ НАЗВАЛИ НЕСКОЛЬКО ПРИЧИН, определивших крах «бывших» в преступном мире.
Первая - насаждение красными идеологами в массах неприязни к «новым собственникам» - нэпманам, и вследствие этого - возникновение в городском фольклоре колоритных фигур «благородных разбойников», которые грабят только богатых. То есть подчёркивалось классовое расслоение общества и создавался образ врага-«буржуя». Грабёж уголовниками «буржуев» приветствовался, преступления против порядка управления расценивались как удар в спину Советской власти.
Вторая - борьба Советской власти за искоренение беспризорничества как опорной силы бандитизма «с политическим лицом», управляемого уголовниками из числа белогвардейцев и представителей бывших имущих классов.
Третья - введение в уголовный кодекс 59-й «бандитской» статьи, которая наряду с 58-й «политической» предусматривала «высшую меру социальной защиты - расстрел». Таким образом представителям преступного мира прозрачно намекали, что воровать и грабить - допустимо, а выступать с оружием «против порядка управления» - чревато трагическими последствиями.
Четвёртая причина - к концу 20-х годов малолетние беспризорники подросли, возмужали и не желали уже подчиняться руководству бывших офицеров, к тому же «буржуйского происхождения». Общественная идеология влияла и на этих ребят, большинство из которых были выходцами из рабочих и крестьянских семей.
Борьбе против политического терроризма и натравливанию преступников на зажиточных граждан сопутствовала широкая пропагандистская кампания по насаждению в обществе шпиономании, подозрительности к окружающим. Одной из распространённых тем литературы и средств массовой информации в конце 20-х годов было нелегальное прибытие белоэмигрантов из-за границы. Чуть ли не ежедневно появлялись в газетах рассказы о поимке шпионов, террористов и диверсантов.
А уж писатели вовсю давали волю своему творчеству. Рассказ Михаила Булгакова «Ханский огонь» (помещик возвращается в усадьбу, где при новой власти организован музей) - 1924 г.; пьеса Бориса Ромашова «Конец Криворыльска» (бывший врангелевский офицер вместе с профессиональным шпионом приходит к своему отцу с вредительским заданием) - 1926 г.; повесть Николая Чуковского «Княжий угол» (эсер, прибывший из-за кордона, пытается организовать антисоветский мятеж) - 1927 г. и множество других произведений формировали у обывателя подозрительность и неприязнь по отношению к «бывшим», доходившую до ненависти.
Поэт-трибун Владимир Маяковский в 1927 году облекает эту паранойю в стихотворные строки:
Теперь к террору
от словесного сора
Перешло
правительство
британских тупиц:
На территорию
нашу
спущена свора
Шпионов,
поджигателей,
бандитов,
убийц…
Впрочем, не грех вспомнить роман Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», где высмеяны доверчивые провинциальные «контрреволюционеры», которых дурачит мошенник Остап Бендер, выдавая себя за белогвардейца-эмигранта и сбивая с нэпманов деньги на «подпольную деятельность».
Кстати, в таких произведениях порою «бывшие» действовали в связке с уголовниками либо становились уголовниками сами: повесть Алексея Толстого «Василий Сучков» (похождения шпиона, ставшего уголовником) - 1927 г.; повесть Аркадия Гайдара "На графских развалинах" (беспризорника Дергача втягивают в тёмные дела сын бывшего владельца усадьбы "Граф" и уголовник Хрящ, которые охотятся за спрятанными сокровищами) - 1928 г.
К 1927 году тема «политического бандитизма» достигает апогея. В это время в обществе витает призрак надвигающейся войны. На международной арене обстановка накалялась. Полицейский налёт на советское торгпредство в Лондоне, разрыв по инициативе британского министра иностранных дел Остина Чемберлена дипломатических отношений Англии с СССР, убийство советского полпреда в Варшаве П. Л. Воейкова, постоянные сообщения о диверсиях и террористических актах сеяли среди населения панику.
В июле высокопоставленные чины (В. Р. Менжинский, Г. Г. Ягода) в интервью рассказывали о том, как подлые белогвардейцы, организовавшие взрывы в Москве, попали в Белоруссии в красноармейскую засаду и были уничтожены. (Что тут же использовали в своём бессмертном творении Ильф и Петров, заставив Остапа Бендера, создателя «Союза меча и орала», разразиться тревожной тирадой, рассчитанной на бубличных дел мастера гражданина Кислярского: «За нами следят уже два месяца и, вероятно, завтра на конспиративной квартире нас будет ждать засада. Придётся отстреливаться... Я дам вам парабеллум»).
Пресса нагнетает напряжённость, постоянно публикуя репортажи о военных манёврах и массовой подготовке населения к боевым действиям, в том числе уличным боям и газовым атакам (опять же вспомним сцену с противогазами из «Золотого телёнка»). Военную истерию в стране летом 1927 года отмечали и многие иностранцы, рассказывая в своих репортажах о бесчисленных манёврах, тревогах, учениях по оказанию первой помощи...
Одновременно в сознание обывателя внедрялся образ ГПУ как «первого друга и защитника» рабочих и крестьян. Провозглашалась необходимость сотрудничества с этим учреждением как дело чести и доблести каждого гражданина. ГПУ - Главное политическое управление при НКВД (Народном комиссариате внутренних дел) - заменило в 1922 году печально известную ЧК. Панегирики ГПУ, требования разоблачать «белогвардейских шпионов и бандитов» обретают особо зловещую окраску. Михаил Кольцов сообщает в «Ненаписанной книге»:
«ГПУ теперь опирается на самые широкие круги населения, какие можно себе только представить. Не сорок, не шестьдесят, не сто тысяч населения работают для ГПУ. Какие пустяки! Миллион двести тысяч членов партии, два миллиона комсомольцев, десять миллионов членов профсоюза, итого - свыше тридцати миллионов по самой-самой меньшей мере (жёны рабочих, вся Красная Армия, кустари, бедное крестьянство, середняки...) составляют реальный актив ГПУ. Если взяться этот актив уточнить, несомненно, цифра вырастет вдвое».
То есть уголовникам старой закалки давали понять: будете снюхиваться с «белой костью» - обрушим на вас всю мощь государства! Так что - трясите себе мирно нэпманов и толстосумов, «благородные разбойники»...
И вот тут позволю себе небольшой «скачок» во времени. В блатном песенном фольклоре существует ироничная песенка «Марсель». Она издевается над шпиономанией в СССР 1920-х – 1930-х годов:
Стою я раз на стрёме,
Держу в руке наган,
Как вдруг ко мне подходит
Незнакомый мне граждан
И говорит мне тихо:
«Позвольте вас спросить,
Где б можно было лихо
Эту ночку прокутить?
Чтоб были там девчонки,
Чтоб было там вино,
А сколько это будет стоить -
Мне, право, все равно!»
А я ему отвечаю:
«На Лиговке вчера
Последнюю малину
Завалили мусора».
Он мне сказал: «В Марселе
Такие кабаки,
Такие там бордели,
Такие коньяки!
Там девочки танцуют голые,
А дамы - в соболях,
Халдеи носят вина,
А воры носят фрак».
И с этими словами
Таинственный граждан
Отмычкой отмыкает
Шикарный чемодан.
Он предлагал мне деньги
И жемчугу стакан,
Чтоб я ему разведал
Советского завода план.
Советская малина
Собрала свой совет,
Советская малина
Врагу сказала - «Нет!»
Мы взяли того фраера,
Забрали чемодан,
Забрали деньги-франки
И жемчугу стакан.
Потом мы его сдали
Властям НКВД,
С тех пор его по тюрьмам
Я не встречал нигде.
Меня благодарили власти,
Жал руку прокурор,
Потом нас посадили
Под усиленный надзор.
С тех пор имею, братцы,
Одну я в жизни цель:
Ах, как бы мне добраться
В эту самую Марсель!
Где девочки танцуют голые,
А дамы в соболях,
Халдеи носят вина,
А воры носят фрак...
«Марсель» - одна из самых популярных блатных песен. Несколько поколений россиян считают её «народной». В сборнике «Энциклопедия русских песен», выпущенном издательством ЭКСМО в 2002 году, значится - «Автор неизвестен». В некоторых изданиях авторство песни приписывают Владимиру Высоцкому.
Впрочем, и сам я в сборнике «Блатные песни» (2001) отнёс песенку о разоблачении уркаганами французского шпиона к концу 1920-х - началу 1930-х годов и аттестовал её как не имеющую автора. И ошибся как минимум дважды.
Первое: действие «Марселя» относится ко второй половине 1930-х годов, поскольку в ней упоминаются «власти НКВД», которым уголовники «сдают» шпиона. Вообще-то Народный комиссариат внутренних дел (НКВД) появился 26 октября (8 нояьря) 1917 года, то есть на следующий день после Октябрьской революции. Однако после создания СССР 30 декабря 1922 года НКВД действовал только на территории РСФСР и с 28 марта 1927 года, то есть с началом «эры шпиономании», осуществлял в основном функции общего административного надзора и охраны общественного порядка и безопасности. К этому времени в ведении НКВД находилось руководство милицией, уголовным розыском, загсами, коммунальным делом и местами заключения. Борьба со шпионами, диверсантами, террористами и прочей контрреволюционной сволочью относилась к ведению ОГПУ.
Лишь 10 июля 1934 года ЦИК СССР принял постановление «Об образовании общесоюзного Народного комиссариата внутренних дел СССР», куда вошло ОГПУ СССР, переименованное в Главное управление государственной безопасности (ГУГБ). Первым наркомом внутренних дел СССР был назначен Генрих Ягода. Таким образом, лишь этот НКВД стал бороться со шпионажем и преступлениями против государства. В 1946 году его переименовали в МВД.
Второе: автор у песни есть. Это - филолог-литературовед и переводчик Ахилл Григорьевич Левинтон (1913 - 1971). Он был арестован за антисоветскую пропаганду и в 1949 году осуждён на 25 лет лишения свободы (амнистирован в 1954 году). Песню «Марсель» («Жемчугу стакан», как называл её сам автор) он написал в 1948 году ко дню рождения своей знакомой – филолога Руфи Зерновой.
Лишь одно может оправдать моё заблуждение: уж больно хорошо песня стилизована! Левинтон действительно соотнёс её с довоенными советскими временами (хотя шпионской истерии хватало и после войны) и очень точно отобразил менталитет уголовников 30-х годов (да и вообще психологию советского обывателя). Чтобы понять это, необходимо совершить небольшой исторический экскурс.
Итак, борьба с шпионами разворачивается в Стране Советов ближе к концу 1920-х годов. Вспомним начало «Мастера и Маргариты» Булгакова, когда Иван Бездомный подозревает незнакомца на Патриарших прудах: «- Вот что, Миша, - зашептал поэт, оттащив Берлиоза в сторону, - он никакой не интурист, а шпион. Это русский эмигрант, перебравшийся к нам. Спрашивай у него документы, а то уйдёт…». Именно в это время проходят первые громкие процессы «вредителей» по так называемому «Шахтинскому делу» (1928), «делу Промпартии» (1930) и другим.
Но это были только цветочки. Ягодки (вернее, даже Ягоды) расцвели в следующем десятилетии. В 1930-е годы шпиономания принимает невиданные размеры. Все экономические и политические промахи руководства страны списываются на «вредителей», «троцкистов» и «шпионов», которые чаще всего выступают «единым блоком». Идеологическую основу для развёртывания невиданной по масштабам «охоты на ведьм» руководство страны готовило задолго до печально знаменитого 1937 года. Так, Центральный Комитет ВКП (б) в закрытом письме от 18 января 1935 года уже предостерегает партийные организации: «Надо покончить с оппортунистическим благодушием, исходящим из ошибочного предположения о том, что по мере роста наших сил враг становится будто бы всё более ручным и безобидным… Не благодушие нам нужно, а бдительность, настоящая большевистская революционная бдительность. Надо помнить, что чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за крайние средства как единственные средства обреченных в их борьбе с Советской властью».
29 июля 1936 года ЦК ВКП (б) в очередном закрытом письме конкретизирует образ врага: «Теперь, когда доказано, что троцкистско-зиновьевские изверги объединяют в борьбе против Советской власти всех наиболее озлобленных и заклятых врагов трудящихся нашей страны, - шпионов, провокаторов, диверсантов, белогвардейцев, кулаков и т.д., когда между этими элементами, с одной стороны, и троцкистами и зиновьевцами, с другой стороны, стёрлись всякие грани, - все наши партийные организации, все члены партии должны понять, что бдительность коммунистов необходима на любом участке и во всякой обстановке. Неотъемлемым качеством каждого большевика в настоящих условиях должно быть умение распознать врага партии, как бы хорошо он ни был замаскирован».
24 августа 1936 года делу Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра Григорий Зиновьев (Евсей Радомысльский) был расстрелян.
Настоящий параноидальный шабаш разворачивается в стране после пламенной речи товарища Сталина на вечернем заседании февральско-мартовского пленума ЦК ВКП (б) 3 марта 1937 года, в которой вождь громогласно призвал к крестовому советскому походу против шпионов. Он ясно обозначил три источника, три составные части подлого шпионства в Республике Советов:
«Во-первых, вредительская и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств, в числе которых довольно активную роль играли троцкисты, задела в той или иной степени все или почти все наши организации, как хозяйственные, так и административные и партийные.
Во-вторых, агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты.
В-третьих, некоторые наши руководящие товарищи, как в центре, так и на местах, не только не сумели разглядеть настоящее лицо этих вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, но оказались до того беспечными, благодушными и наивными, что нередко сами содействовали продвижению агентов иностранных государств на те или иные ответственные посты».
Советский вождь логично объясняет, почему СССР буквально набит шпионами, как бочка – сельдями, и грозно журит потерявших бдительность партийцев: «Они забыли о том, что Советская власть победила только на одной шестой части света, что пять шестых света составляют владения капиталистических государств… Капиталистическое окружение - это не пустая фраза, это очень реальное и неприятное явление. Капиталистическое окружение - это значит, что имеется одна страна, Советский Союз, которая установила у себя социалистические порядки, и имеется, кроме того, много стран - буржуазные страны, которые продолжают вести капиталистический образ жизни и которые окружают Советский Союз, выжидая случая для того, чтобы напасть на него, разбить его или, во всяком случае, подорвать его мощь и ослабить его».
В том же докладе Иосиф Виссарионович замечает: «Можно ли утверждать, что за последнее время не было у нас каких-либо предостерегающих сигналов и предупреждающих указаний насчет вредительской, шпионской или террористической деятельности троцкистско-зиновьевских агентов фашизма? Нет, нельзя этого утверждать. Такие сигналы были». Сталин, конечно, имел в виду не пламенных патриотов-уркаганов из блатной песенки, созданной десятилетием позже. Но как душевно перекликаются слова Усача с чудесными строками «Марселя»:
Меня благодарили власти,
Жал руку прокурор…
И началась долгая Варфоломеевская ночь… Летели головы всех подряд, но особливо больших начальников и старых большевиков. Не щадили даже наркомов НКВД. Первым пал Енох Гершонович Иегода, он же Генрих Григорьевич Ягода, которому «пришили» не только руководство правотроцкистским подпольным блоком с целью свержения Советской власти, соучастие в убийствах Кирова, Менжинского, Куйбышева, но и отравление Максима Горького с сыном (последнего нарком притравил якобы для того, чтобы сблизиться с его красавицей-женой). В 1938 году Ягоду расстреляли.
Не повезло и его преемнику Николаю Ежову. Этого обвинили не только в работе на иностранные разведки, подготовке терактов против руководителей партии и государства, но и в гомосексуализме. На суде в 1939 году Николай Иванович признал только гомосексуализм - и умер честным советским педерастом.
Но травля коснулась не только верхних эшелонов власти. К началу 1930-х годов, в эпоху индустриализации, страна совершает грандиозный экономический скачок – пусть и ценой немалых усилий и жертв. Сталин поставил задачу догнать развитые страны Запада - причём в течение десяти лет. В мае 1929 года Пятый съезд Советов утверждает «оптимальный вариант» первого пятилетнего плана развития страны. Цифры, правда, не соответствовали реальным возможностям производства, что очень скоро сказалось на выполнении планов. Ведь за пять лет одних только новых заводов нужно было построить более двух тысяч! А ещё плотины, гидроэлектростанции, каналы…
Однако вот беда: строительство сотен объектов было начато, но не завершено из-за дефицита сырья, топлива, оборудования, рабочей силы. Пошла цепная реакция невыполнения планов, лихорадки производства, срыва темпов... Стали спешно подготавливаться и выдвигаться кадры новых специалистов из числа рабочих. С 1928 по 1932 год количество мест на рабфаках увеличилось с 50 000 до 285 000. К концу первой пятилетки такие выдвиженцы составили до 50% руководящих кадров промышленности. Заводы и фабрики потеряли, таким образом, наиболее опытных рабочих. На их место стали приходить крестьяне, не имевшие квалификации. Многие из них кочевали по стране со стройки на стройку и с предприятия на предприятие. Заводы напоминали таборы кочевников, увеличивались случаи поломок техники, производственного травматизма, росли алкоголизм и преступность.
В то же время приобретает тотальный характер поиск «вредителей». Особенно массированным, злобным нападкам подвергается интеллигенция. В стране начинается планомерная нейтрализация и ликвидация старых кадров и специалистов, не вступивших в партию и скептически настроенных по отношению к «великому перелому». К 1928 году большинство специалистов на предприятиях и в госучреждениях состояло из представителей дореволюционной интеллигенции. Лишь два процента этих людей были членами партии. Травля «старых спецов» организуется в лучших традициях «охоты на ведьм». Мания саботажа, которая возникала всякий раз при невыполнении плана или несчастном случае на производстве, дамокловым мечом висела над каждым «буржуазным специалистом». В обществе культивировалась подозрительность, неприязнь, презрение и даже ненависть к культурным, образованным людям, особенно к технической интеллигенции. Они воспринимались в качестве «засланных казачков», от которых можно ждать всякой пакости.
Тюрьмы и лагеря наполняются «политиками». При этом уголовников как в лагерях, так и на воле «технично» натравливают на «политических», подчёркивая «социальную близость» блатарей Советской власти - в противовес «гнилой интеллигенции».
Большевики заигрывали с профессиональными уголовниками как до революции, в период подпольной деятельности, так и после неё. Основываясь на доктринёрски понятом марксистском учении о классовой борьбе, они выдвинули тезис о том, что в условиях, когда власть перешла в руки эксплуатируемых классов, исчезает социальная подоплёка преступности. В эксплуататорском обществе преступник нарушал закон, выступая против ненавистной системы, которая угнетала человека. Он не хотел быть рабом и выбирал путь стихийного протеста - путь преступления. Веками мечта народа о справедливости воплощалась в образах «благородных разбойников» - Стеньки Разина, Емельки Пугачёва. Считалось, что теперь, когда социальная справедливость восстановлена, по мере продвижения к социализму будет постепенно исчезать и уголовная преступность. «Уркаганы» найдут своим силам и способностям достойное применение. Тем более в новом обществе не будет разделения на богатых и бедных. Важно не наказывать преступника, а помочь ему найти своё место в жизни, реализовать скрытые способности, таланты... Уголовники в большинстве своём вышли из низов народа. Поэтому они социально близки революционной власти, с ними легко найти общий язык. Они - «свои», в отличие от «буржуев», живших всегда чужим трудом, не знавших горя и нужды. Увы, эти утопические теории не выдержали проверки реальностью. Богатые и бедные никуда не исчезли, а уголовники вовсе не желали иных занятий, нежели воровство, грабёж, разбой, мошенничество. От добра добра не ищут…
И всё же классовый подход власть долгое время продолжала культивировать и в местах лишения свободы. А «социально близкие» блатари отвечали ей взаимностью. Вот что вспоминал в мемуарах «Записки о камере» писатель Владимир Фоменко, арестованный в сентябре 1937 года, о своём пребывании в ростовском Богатяновском централе:
«В камерах хватает воров. У этих воров грузные «сидоры» с жирным харчем… Как один, они патриоты. Уважают родную мать и власть СССР. Презирают «контриков», именуют их не людьми, а рогатыми чертями. Так и говорят:
- У тебя ж на лбу рога. Только ты аккуратно их спилил, сдал в каптёрку и сидишь между нами, вроде как человек. Попередушить бы вас тут на месте, да неохота получать за вас добавочные срока.
…При этом вздыхает, мол, болен, ударен по голове во время налёта легашей, врагов Советской власти. За Советскую власть грозит полоснуть бритвой свой живот, доказывая этим патриотичную припадочность.
Есть и пострашнее – действительно регистрированные, записанные врачами. Зная, что в больнице имеется на них медицинская бумажка, они с радостью делаются профессиональными садистами; их, думается, специально запускают в наши камеры, чтоб мы ужасались, поскорее бы кололись на допросах. Если блатной раскроит башку рогатому чёрту – не беда, напротив, черти будут ещё больше рвать свои последние нервы».
То есть блатной мир в 30-е годы культивировал в своих рядах ненависть к «контрикам», «политикам», «врагам народа», «фашистам», «троцкистам» - под эти определения подпадали осуждённые по так называемой «политической» 58-й статье («контрреволюционные преступления») и по «буквам», иначе – «литерные», «литёрки». Человек, обвинявшийся в политическом преступлении, часто не проходил через суд. Его судьбу решало так называемое особое совещание при НКВД СССР (созданное в 1934 году) путём внесудебного приговора. В приговоре фигурировала не статья уголовного кодекса, а аббревиатура, обозначавшая преступление, которое инкриминировалось обвиняемому. Например, АСА (антисоветская агитация), АСВЗ (антисоветский военный заговор), ЖВН (жена врага народа), ЖИР (жена изменника родины), КРА (контрреволюционная агитация), КРТД (контрреволюционная троцкистская деятельность) и т.д. Впрочем, об этом у нас будет возможность поговорить особо.
На фото: уголовник Хрящ (Борис Новиков) и "осколок дворянской нечисти" Граф (Борис Сошальский). Кадр из фильма "На графских развалинах" (1957, режиссёр Владимир Скуйбин)