АНЕКДОТЫ ИЗ ЖИЗНИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ
http://proza.ru/2023/03/27/322
КРИТИКА ХУДОЖЕСТВЕННАЯ
Зная о чрезмерной мягкости художественных оценок знаменитого критика Владимира Стасова, Стравинский как-то сказал:
-- Он не отзывался плохо даже о погоде...
На приеме, устроенном в Стокгольме в честь Стравинского, композитора спросили, что он думает о джазе.
-- То же самое, что и двадцать лет назад, -- ответил он.
-- А как вы относились к джазу двадцать лет назад?
-- Этого я не помню.
ИНФРАСТРУКТУРА
Впервые услышав исполнение симфонии Берлиоза 'Гарольд в Италии', Паганини был настолько потрясен ее красотой, что в восторге бросился перед автором на колени... Однако этим дело не кончилось: на следующий день Берлиоз получил от Паганини чек на двадцать тысяч франков; к чеку прилагалось письмо от великого скрипача, в котором тот называл Берлиоза преемником Бетховена. Благодаря этой неожиданной финансовой помощи Берлиоз смог целиком посвятить свое время созданию новой драматической симфонии 'Ромео и Юлия'.
Мейербер относился с большой доброжелательностью к собратьям по искусству. Всегда приветливый, он с одинаковой вежливостью относился как к высшим, так и к низшим по положению. Он никогда не отзывался дурно о чужих произведениях и не пропускал ни одного случая оказать кому-нибудь поддержку или покровительство. Особенно же он хвалил своего противника и недоброжелателя Вагнера, который его просто терпеть не мог. Однажды после премьеры Вагнер, заметивший в зале Мейербера, сердито спросил у одного их общего знакомого:
-- Ну и что, как меня обругал этот бездарный завистник и злопыхатель Мейербер?
-- Напротив! Он вас похвалил. -- Вот негодяй! -- окончательно вышел из себя Вагнер.
В противоположность партии клакеров в Париже существовала партия "зевунов", обязанность которых состояла в том, чтобы громко и сладко зевать во время исполнения неугодной вещи, наводя на публику уныние и сон... "Зевунов" нанимали точно так же, как клакеров, когда желали повредить успеху соперника. Увы, но и такой добрейший человек, как Мейербер, нередко прибегал к их помощи, желая провалить своего соперника. Присутствие Мейербера в театре не могло быть незамеченным. Зная это, Джакомо Мейербер иногда появлялся в самой ярко освещенной ложе на спектакле своего недруга и... делал вид, что засыпает. Публика видела подобную "оценку" знаменитого композитора и делала соответствующие выводы. Однажды, когда шла "Семирамида" Россини, Мейербер появился в своей ложе во время исполнения знаменитой примадонной Бозио самой лучшей арии. Прослушав арию до конца, Мейербер стал аплодировать, отдавая дань таланту певицы. Но после первого акта он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и, сладко зевая, сделал вид, что погрузился в сон. Его видят все присутствующие в зале, шепчутся, удивляются, возмущаются. Директор театра, находившийся в своей ложе, шепнул гостям, сидящим с ним рядом: -- Не обращайте внимания. Видимо, Мейербер истратил все деньги на клакеров своих опер, и теперь подрабатывает "зевуном"...
Мейербер был чрезвычайно чувствителен как к порицанию, так и к похвале. Всякий дурной отзыв его глубоко огорчал, и композитор старался всеми возможными средствами устранить вообще всякую возможность порицать свои произведения. Накануне первого представления он непременно давал роскошный пир для критиков и фельетонистов.
-- Рекламу следует подогревать, и лучше всего -- хорошим коньяком, -- говорил Мейербер.
Одним из участников успеха опер Мейербера был известный всему Парижу Огюст, у которого были очень "звучные" руки. Огюст был главой партии клакеров которая приносила ему ежегодный доход от 30 до 40 тысяч франков. От благосклонности Огюста зависело очень многое, а потому певцы, певицы, танцовщицы -- все относились к главе клакеров с почитанием, оказывая ему всякого рода любезности и, в свою очередь, не забывая пригласить его в театр в дни своего дебюта или бенефиса. Сознавая свое могущество, Огюст нередко восклицал: -- Какого громадного успеха я вчера достиг! Огюст частенько присутствовал на репетициях, и Мейербер, бывало, спрашивал у него совета. Однажды на репетиции Огюст прервал длинную партию:
-- Хватит! Это очень опасный номер! -- строго сказал он Мейерберу.
-- Вы думаете? -- спросил испуганный Мейербер.
-- Я просто уверен. Если у вас много друзей в зале, которые "поддержат" этот номер, я велю своим людям помочь им, но я ни за что не ручаюсь...
-- В таком случае сократим номер. Вы в этом более сведущи, чем я, -- печально вздохнул Мейербер.
То, что Мейербер был богат, давало ему возможность заботиться не только о блеске постановок и хороших исполнителях, но и о подготовке публики. Чтобы создать у публики настроение восторженного ожидания музыкального чуда, у Мейербера была целая канцелярия, работавшая на это. В Париже, Берлине или Лондоне перед премьерой повсюду какие-то люди начинали напевать и насвистывать мелодии из новой оперы. Чем ближе премьера, тем громче и многочисленнее становились подобные песни в самых разных общественных местах. Число газет, которые писали заметки о предстоящем чуде, все увеличивалось. Гейне со своим неподражаемо злым юмором называл Мейербера "дирижером собственной славы":
-- Его слава -- все равно что оркестр, которым он восхитительно дирижирует. Лишь кивнет, и все трубы больших журналов ревут в унисон славу. Мигнет глазом -- все скрипки поют Мейерберу хвалу. Он чуть заметно шевельнет левой ноздрей -- и все тромбоны фельетонистов наигрывают ему сладчайшую лесть! Именно таким образом Мейербер добивался того, что его оперы сразу же имели колоссальный успех, в то время как оперы других великих композиторов порой должны были ждать долгие годы того успеха, какого они заслуживали...
Прожив недолгую, но весьма насыщенную жизнь в театре, Бизе повидал многое, и, натерпевшись от коллег, частенько говаривал:
-- В музыке все как в жизни: хорошие музыканты не помнят зла. Плохие -- добра.
Как-то Жак Оффенбах, опасавшийся последствий своего дурного настроения, написал своим соавторам-либреттистам -- А. Мельяку и Л. Галеви -- записку следующего содержания:"Желая сохранить с вами наилучшие отношения, нижеподписавшийся Жак Оффенбах, проживающий в Париже на улице Лаффит, заранее просит прощения у своих сотрудников на тот случай, если он их обидит".
Один из лондонских издателей за несколько дней заработал приличную сумму, издав оперу Генделя "Ринальдо", но композитору перепала лишь незначительная часть этих денег. Гендель написал издателю: "В следующий раз, чтобы никто не был обижен, вы пишете оперу, а я её издаю"
Ученый секретарь Оксфордского университета сообщил Генделю, что ему присвоено звание доктора honoris causa (т.е. почетное звание за заслуги), но за диплом доктора надо заплатить некоторую сумму. Гендель возмутился: "За то, чтобы стать коллегой этих болтунов, я должен еще и платить? Никогда!"
Гендель, сделавший в Англии блистательную музыкальную карьеру, начал ее, однако, с неудачи: его первые выступления не заинтересовали лондонских ценителей музыки... Раз за разом концерты Генделя проходили в почти пустом зале. Друзья и почитатели композитора очень переживали его неудачу. Сам же Гендель оставался невозмутимым и спокойным: Как-то он сказал им с улыбкой:
-- Не стоит так переживать, друзья мои! Ведь в пустом зале музыка звучит лучше
Глюк мечтал дебютировать со своей оперой в английской Королевской академии музыки, которая ранее называлась Большим оперным театром. Композитор послал в дирекцию театра партитуру оперы "Ифигения в Авлиде". Директор откровенно испугался этого необычного -- ни на что не похожего -- произведения и решил подстраховаться, написав Глюку следующий ответ: "Если господин Глюк обязуется представить не менее шести столь же великолепных опер, я буду первым способствовать представлению "Ифигении". Без этого -- нет, ибо эта опера превосходит и уничтожает все, что существовало ранее".
Карл Мария фон Вебер часто критиковал Россини в своих газетных статьях. Впрочем, и "Героическую симфонию" Бетховена Вебер ругал на чем свет стоит. Добродушный Россини острил по этому поводу:
-- Я так горжусь тем, что он меня ругает. Ведь благодаря этой ругани я оказался в компании с Бетховеном!
Известны случаи, когда подданные борются с королями-тиранами. Но, пожалуй, другого примера всенародной борьбы с музыкальной тиранией история не знает. Своими дорогостоящими операми Вагнер истощал и без того небогатый бюджет Баварии. Ненависть населения к музыкальному "тирану" была поистине беспредельной: атеист, заведомый революционер, к тому же еще чужеземец-пруссак, он "обложил" население повышенными налогами. Надо же было на что-то ставить его героические произведения! Враждующие партии: клерикалы и консерваторы, бесчисленные личные враги композитора, профессора консерватории и оперные артисты, обойденные Вагнером, -- все объединились в священной борьбе. В конце концов король Людвиг сдался и, чтобы доказать, "что доверие и любовь его возлюбленного народа стоят в его глазах на первом месте", приказал Вагнеру покинуть Баварию, по крайней мере, на время.
-- Прощайте, ваше величество, -- сказал композитор, покидая нелюбезное государство. -- Я знаю, по мне будет тосковать вся страна -- у Баварии больше не будет Вагнера, который во всем виноват!
Как-то, только что познакомившись, Рихард Вагнер и Роберт Шуман провели вместе около часа. После этой встречи Вагнер всем рассказывал:
-- Шуман -- прекрасный музыкант и замечательный, благороднейший человек, жаль только, что слишком молчаливый...
Шуман же в свою очередь сообщал своим знакомым:
-- Наконец-то я познакомился с Вагнером! Он мне очень понравился, одно только плохо: уж слишком он разговорчивый...
В марте 1938 года фашистская Германия оккупировала Австрию. В 1942 году немецкий военный комендант Вены Провел расово-идеологическую чистку вверенного ему города: Венскую оперу украшали бюсты великих композиторов, и, по сведениям коменданта, в их число беззаконно проник бюст еврея -- композитора Мендельсона. В сопровождении нескольких солдат комендант самолично влез на крышу оперы. Они обошли все скульптуры, ища Мендельсона. Сделать это было непросто, так как больших культурных познаний у коменданта не было. Однако он был физиономист и знал арийскую теорию. Отличить еврея от нееврея было для него раз плюнуть. Комендант нашел композитора с самым крючковатым носом и самым неарийским выражением лица, и по его приказу солдаты обрушили бронзовый бюст этого еврея на тротуар у театра. Но вскоре, к ужасу коменданта, выяснилось, что он ниспроверг не еврея Мендельсона, а немца Вагнера -- любимого композитора Гитлера... За эту провинность коменданта отправили на русский фронт.
Однажды в Париже Вагнер пришел к издателю и сказал:
-- Месье, я великий композитор и пишу музыку будущего! Я желаю оказать вам честь и дать разрешение ее напечатать!
-- Музыку будущего? -- переспросил издатель. -- А вы случайно не Вагнер?
-- Да, это я, -- гордо ответил композитор.
Издатель пожал плечами:
-- Я не занимаюсь музыкой будущего, месье Вагнер. Обратитесь к моему внуку...
Однажды некий венский поэт предложил Вагнеру либретто для новой оперы. Через какое-то время поэт получил от композитора ответ следующего содержания: "Ваше либретто хорошее, но не настолько, чтобы я изменил своему принципу -- самому писать либретто. Если приедете в Венецию, то увидите свое либретто на полке моей библиотеки за N 2985. Это, надеюсь, последнее из предложенных мне. Цифра, как видите, почтенная".
Некий довольно богатый и знатный дилетант от скуки решил заняться музыкой и для начала сочинил оперу... Глюк, которому он отдал ее на суд, возвращая рукопись, сказал со вздохом:
-- Знаете, любезный, ваша опера довольно мила, но...
-- Вы полагаете, ей чего-то недостает?
-- Пожалуй.
-- Чего же?
-- Полагаю, бедности.
Девизом творчества Вебера были знаменитые слова, которые композитор попросил поместить в виде собственного автографа на выпущенной гравюре с его портретом: "Вебер выражает волю Божью, Бетховен -- волю Бетховена, а Россини... волю венцев"
Захватив власть, Гитлер и его сообщники старались привлечь видных деятелей немецкой культуры к укреплению "нового порядка". Не спрашивая согласия, Геббельс назначил Штрауса главой так называемой Имперской музыкальной камеры, учреждения, призванного руководить музыкальной жизнью Германии. Политическая беспечность Штрауса сыграла с ним злую шутку: он принял новый пост и оказался, таким образом, связанным с гитлеровской властью, о чём вскоре пришлось горько пожалеть. Премьера была назначена на 24 июня 1935 года в Дрездене. Накануне спектакля он попросил корректуру афиши. С негодованием увидел он, что не указан автор либретто -- Стефан Цвейг. Штраус покраснел от волнения и, не повышая голоса, сказал: "Делайте что хотите, но завтра же утром я покидаю Дрезден, и премьера пройдет без меня". Последовало разрешение восстановить имя Цвейга, во избежание публичного скандала. Спектакль прошёл с триумфом, однако негодование Штрауса не утихло. Композитор подал в отставку.
Однажды Малер присутствовал на репетиции новаторской "Камерной симфонии" Шенберга. Музыка Шенберга считалась новым словом и была вся построена на диссонансах, которые для "классика" Малера были диким набором звуков, какофонией... По окончании репетиции Малер обратился к оркестру:
-- А теперь, умоляю вас, господа, сыграйте мне, старику, обыкновенную нотную гамму, иначе я не смогу сегодня спокойно заснуть...
Однажды клакеры пришли к Масканьи и потребовали от композитора внушительную сумму за ближайшие десять премьерных спектаклей его оперы. Масканьи платить отказался. Тогда клакеры пригрозили устроить ему сюрприз. На премьерном спектакле на галерку неизвестным образом пробралась группа женщин с грудными младенцами на руках. И в самых лучших местах оперы нанятые клакерами мамаши начинали щипать своих младенцев, которые ревели на весь зал, заглушая не только арии и дуэты, но даже оперные хоровые сцены.
Приехав в Англию и будучи в Манчестере, Леонкавалло инкогнито пришел в театр на представление своей оперы "Паяцы". Когда занавес упал, один из зрителей, сидевший рядом с композитором, закричал:
-- Браво! Какая музыка! Шедевр! Непревзойденно!
Леонкавалло решил пошутить и возразил:
-- Разрешите, уважаемый, с вами не согласиться. Я и сам немного музыкант и должен вам сказать, что музыка этой оперы просто отвратительна и, честно говоря, никуда не годится...
-- Но почему же, сударь? -- с интересом спросил зритель. Наслаждаясь своей неузнанностью и от души веселясь, Леонкавалло вдребезги разнес свое произведение:
-- В ней все украдено: каватина -- у Берлиоза, дуэт из первого акта -- у Гуно, а финал -- примитивное подражание великому Верди...
Каково же было потрясение шутника, когда, купив на следующее утро номер манчестерской газеты, он с удивлением прочитал: "Леонкавалло о своей опере "Паяцы". Присутствовавший на спектакле синьор Леонкавалло признал, что в "Паяцах" нет ничего оригинального и авторитетно заявил, что его опера -- целиком и полностью плагиат". Оказалось, что вчерашним соседом композитора был... театральный критик.
Однажды в доме Глинки собрались друзья и на трех роялях, которые стояли у композитора в зале, все вместе принялись играть произведения Бетховена. Надо сказать, что все они, хотя и любили музыку Бетховена, были дилетантами. Через пять минут Глинка, заложив руки за спину, стал нервно расхаживать по комнате.
-- Михаил Иванович, что с вами? Почему вы так топаете? -- обернувшись, спросил наконец один из музицировавших гостей.
-- Так нельзя, господа! -- воскликнул Глинка в отчаянии. -- Вы уже полчаса истязаете и без того несчастного мученика Бетховена. Поимейте милосердие! Бетховен никогда не писал ваших антраша!
Великий князь Михаил Павлович очень не любил Глинку и терпеть не мог его музыку. Когда нужно было сажать своих провинившихся офицеров под арест, он отсылал их на представление оперы Глинки "Руслан и Людмила", говоря:
-- Более ужасной пытки для моих ребят я придумать не могу!..
Молодой человек, готовившийся к поступлению в Ленинградскую консерваторию, решил пойти на курсовой экзамен пианистов. Вышел пианист, начал играть что-то незнакомое. И вдруг молодой человек услышал рядом чей-то тихий, спокойный голос:
-- На четвертую страницу переходит...
Он обернулся и замер. Рядом сидел сам Глазунов, задумавшийся, медленно покачивающийся в такт музыке. Через некоторое время снова раздался его голос:
-- Вот уже на седьмую страницу перевалил.
И опять:
-- К одиннадцатой подходит.
Юному музыканту очень хотелось сказать маститому соседу что-нибудь приятное. Он долго думал и наконец решился:
-- Как вы хорошо знаете классическую музыку, Александр Константинович!
-- И немудрено, -- тихо ответил Глазунов, -- это моя соната.
Александр Константинович Глазунов с большим терпением и вниманием относился к начинающим композиторам. Лишь однажды он не выдержал и сказал юнцу, засыпавшему композитора своими бездарными опусами:
-- Милостивый государь, у меня создалось такое впечатление, будто вам предложили выбор: сочинять музыку или идти на виселицу.
Как-то раз пристрастный к горячительным напиткам Глазунов дирижировал Первой симфонией молодого Сергея Рахманинова будучи сильно навеселе (чего, впрочем, никто из публики не заметил). Симфония, однако, провалилась с треском, так как была слишком необычна и сложна для восприятия публикой. Узнав, что молодой композитор чрезвычайно удручен провалом и даже готов потерять веру в свой талант, Глазунов сказал:
-- Ах ты, Боже мой, что за молодежь пошла хлипкая! Ну, скажите ему, что все дело во мне. Хуже нет, когда дирижер пьян и весел, а публика трезва и серьезна... Лучше бы наоборот...
Чем замечательна "Пиковая дама"? Пожалуй, наиболее оригинальный ответ на этот вопрос дал в 1911 году рецензент газеты "Волжское слово": "Опера замечательна тем, что два великих художника, Александр Сергеевич Пушкин и Петр Ильич Чайковский, пришли к одной и той же мысли -- пригвоздить навек к позорному столбу нашу позорную приверженность к картам".
Чайковский был любимцем публики и баловнем славы. Как-то его спросили:
-- Петр Ильич, вы, наверное, уже устали от похвал и просто не обращаете на них внимания?
-- Да, публика очень добра ко мне, может быть, даже более, чем я того заслуживаю, -- ответил композитор. -- И все-таки никогда в жизни я не был так польщен и тронут, как тогда, когда Лев Толстой, сидя рядом со мной в зале и слушая Анданте моего квартета, залился слезами...
Антон Рубинштейн с триумфом гастролировал в Париже. Повсюду были расклеены многочисленные афиши, газеты наперебой писали, что его новая симфония -- это событие в музыке. После очередного концерта, пешком возвращаясь домой, Рубинштейн случайно встретил на улице Сен-Санса. Изумленный, он бросился к Рубинштейну:
-- Мой дорогой Рубинштейн! Неужели вы в Париже, ну кто бы мог подумать! Какой приятный сюрприз! Я обязательно устрою для вас парочку платных домашних концертов...
Сергей Васильевич очень не любил, когда в зале кашляли. Играя свои новые Вариации на тему Корелли, Рахманинов следил за тем, сколько в зале кашляли. Если кашель усиливался, он следующую вариацию пропускал, кашля не было -- играл по порядку. Композитора спросили:
-- Отчего вы так не любите собственные вариации?
-- Мои вариации до того не любят, когда их обкашливают, что они сами убегают моих пальцев, предпочитая не звучать...
На репетиции первой оперы Сергея Рахманинова "Алеко" к двадцатилетнему, еще никому не известному, автору подошел Чайковский и смущенно спросил: -- Я только что закончил двухактную оперу "Иоланта", которая недостаточно длинна, чтобы занять целый вечер. Вы не будете возражать, если она будет исполняться вместе с вашей оперой? Потрясенный и счастливый Рахманинов не смог ответить и молчал, будто воды в рот набрал. -- Но если вы против... -- начал Чайковский, не зная, как истолковать молчание молодого композитора. -- Он просто потерял дар речи, Петр Ильич, -- подсказал кто-то. Рахманинов в подтверждение усиленно закивал головой. -- Но я так и не понял, -- засмеялся Чайковский, -- против вы или нет. Если не можете говорить, то хоть подмигните... Рахманинов так и сделал. -- Благодарю вас, кокетливый молодой человек, за оказанную мне честь, -- совсем развеселился Петр Ильич.
После премьеры оперы Прокофьева "Любовь к трем апельсинам" в Большом театре композитор спросил у своего друга Ипполитова-Иванова:
-- Скажи честно, тебе не понравилось? Тот ушел от ответа, но назавтра Прокофьев получил от друга прекрасный натюрморт, блестяще написанный художником Кончаловским; он назывался "Апельсины". К нему прилагалась записка: "Дорогой Сергей Сергеевич, посылаю тебе эту чудесную картину. Прости, но дело в том, что апельсины я люблю только в таком виде"...
Как-то раз молодой Прокофьев играл в "Бродячей собаке" -- знаменитом кафе петербургской богемы. Находившийся там в этот вечер молодой Маяковский сидел за одним из столиков и что-то увлеченно рисовал. В конце вечера Прокофьев получил шарж на себя с такой надписью: "Уважаемый Сергей Сергеевич, который играет на самых нежных нервах уважаемого Владимира Владимировича"...
ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ
Многие женщины пытались завоевать сердце неприступного и оттого еще более желанного молодого композитора. За свою недоступность Мейерберу иногда приходилось платить дорогой ценой. Однажды молодой Мейербер готовил к постановке свою оперу "Ромильда и Констанца". Молодой человек очень понравился примадонне театра и она решила непременно выйти за Джакомо замуж. И желательно -- до премьеры. Мейербер же вовсе не разделял этих ее настроений и думал только об опере. Увы, он и не подозревал, сколь печальны будут последствия его холодности. Генеральная репетиция прошла великолепно. Но на премьере -- о, ужас! -- все певцы стали петь отвратительно, а оркестр словно обезумел: то валторнист опоздает, а флейтисты начнут слишком рано и продолжают играть, словно не видят дирижера... А то и вовсе -- барабаны и литавры начнут греметь, словно пущечные выстрелы, и, естественно, не вовремя... В общем, в зале -- смех и негодование публики, премьера с треском провалилась! На следующий день все газеты со злорадством написали, что композитор не сумел добиться нужного звучания оркестра. Впоследствии Мейербер выяснил, что примадонна, в которую он не счел нужным влюбиться, настроила всех против Мейербера, пригрозив, что тех, кто будет играть и петь хорошо, уволят из театра.
Обер крайне не любил, когда в его присутствии говорили о смерти. По этому поводу кто-то заметил: -- Но однажды ваш час, маэстро, пробьет, от этого вы никак не отвертитесь. -- Ничего подобного! -- невозмутимо ответил Обер. -- Я пропущу эту музыку мимо своих ушей.
Вебер был настолько влюблен в себя, что с согласия жены трое из его четверых детей были названы именами отца-композитора: Карл Мария, Мария Каролина и Каролина Мария.
Вебер очень любил животных. Дом его напоминал зоосад: охотничья собака Али, серая кошка Мауне, обезьянка-капуцин Шнуф и много птиц окружали семейство музыканта. Любимцем был большой индийский ворон -каждое утро он важно говорил композитору: "Добрый вечер".
Однажды жена Каролина сделала ему поистине чудесный подарок. Специально ко дню рождения Вебера были сшиты костюмы для зверей, и наутро забавное шествие отправилось в комнату именинника -- поздравлять!.. Али был превращен в слона с длинным хоботом и большими ушами, нопону ему заменяли шелковые носовые платки. За ним шла кошка, переодетая в осла, с парой домашних туфель вместо мешков на спине. Следом ковыляла обезьянка в пышном платье, у нее на голове кокетливо подпрыгивала шляпа с большущим пером... Вебер по-детски запрыгал от радости, и тут началось нечто невообразимое: он забыл про свои болячки, неудачи и даже про композиторов-конкурентов...Животные и счастливый Вебер носились по стульям и столам, а серьезный ворон бесконечное количество раз сказал всем:
-- Добрый вечер! Жаль, что Россини этого не видел...
Густав Малер обычно обращался на репетиции к оркестрантам в таком роде:
-- Господа, здесь играйте голубее, а это место сделайте фиолетовым по звучанию...
В последнее лето жизни Малеру было грозное предупреждение о приближающемся финале. Когда композитор работал в маленьком домике в Толбахе, в комнату с шипением, шумом и клекотом ворвалось что-то огромное и черное. Малер выскочил из-за стола и в ужасе прижался к стене. Это был орел, который неистово кружил по комнате, издавая зловещее шипение. Покружив, орел будто растворился в воздухе. Едва орел исчез, как из-под дивана выпорхнула ворона, отряхнулась и тоже улетела.
-- Орел, погнавшийся за вороной, -- это неспроста, знак свыше... Неужели я и есть та самая ворона, а орел -- моя судьба? -- приходя в себя, проговорил ошеломленный композитор.
Через несколько месяцев после этого случая Малер скончался.
Густав Малер возглавлял Королевский оперный театр в Вене десять лет. То были годы расцвета его дирижерской деятельности. Летом 1907 года он уехал в Америку. Покидая дирекцию венского театра, Малер оставил в одном из ящиков стола в принадлежавшем ему кабинете все свои ордена... Обнаружив их, сотрудники театра решили, что он забыл свои драгоценные регалии случайно, по рассеянности, и поспешили сообщить об этом Малеру. Ответ из-за океана пришел нескоро и был довольно неожиданным. "Я оставил их своему преемнику", -- написал Малер...
Будучи большим оригиналом и человеком крайне суеверным, отправляясь на выступление, Масканьи надевал разные носки: на правой ноге -- голубой, а на левой -- красный. Когда журналисты спрашивали, что это должно обозначать, Масканьи отвечал решительно:
-- Это обмундирование моего успеха.
Теща Глинки весьма благоволила к музыкальным увлечениям Михаила Ивановича и даже называла его "мой маленький Моцарт". Услышав это обращение, кто-то из друзей спросил композитора:
-- Она так любит Моцарта?
-- Что ты! -- замахал руками Глинка. -- Она его знать не знает, но как-то прослышав, что Моцарт благодаря музыке страшно разбогател, надеется, что эта участь постигнет и ее зятя...
Жена Глинки была совершенно равнодушна к музыке. Как-то раз Глинка пришел домой после концерта, в котором исполнялась Седьмая симфония Бетховена, потрясенный до слез. Жена испуганно спросила:
-- Что с тобой, Michel?!
-- Бетховен... -- едва смог выговорить Глинка и заплакал.
-- Боже мой, да что он тебе сделал, этот Бетховен?
Чайковский смеялся чрезвычайно заразительно и зачастую по самому неподходящему поводу. Приходит он однажды в гости и радостно сообщает, что переехал на новую квартиру.
-- Вы так довольны Петр Ильич, квартира очень хорошая?
-- Да, -- еще более оживился Чайковский, -- просто замечательная, такая уютная, такая маленькая, низенькая, темненькая, ничего не видно, такая прелесть! -- и расхохотался.
Небезызвестно, что брак Чайковского был крайне неудачным. На вопросы о том, как его угораздило жениться, Чайковский неизменно отвечал:
-- Все очень просто, я спутал свою жену с моей Татьяной. (Имеется в виду Татьяна из оперы Чайковского "Евгений Онегин").
Когда Рахманинов прибыл в Америку, один музыкальный критик удивленно спросил:
-- Почему маэстро так скромно одевается?
-- Меня все равно здесь никто не знает, -- ответил Рахманинов. Со временем композитор ничуть не изменил своих привычек. И тот же критик через несколько лет снова спрашивает:
-- Мэстро, ваши материальные обстоятельства значительно изменились к лучшему но лучше одеваться вы не стали.
-- Зачем, ведь меня и так все знают, -- пожал плечами Рахманинов.
ОБУЧЕНИЕ
Знаменитый Масканьи как-то раз признался со смехом:
-- А ведь, между прочим, я самый настоящий неудачник. Пожалуй, еще никого не выгоняли из трех консерваторий "за абсолютную неспособность к музыке"...
В молодости месье Жюль был чрезвычайно популярен. Но не как композитор, а как учитель музыки.
-- Нет ничего проще, -- говорил Массне, закручивая ус, -- чем давать уроки игры на фортепиано. Достаточно знать три предложения: "Здравствуйте, мадмуазель..."; "Немного медленнее, прошу вас..."; "Засвидетельствуйте мое почтение вашей матушке"... Большего не надо.
Как ни странно, несмотря на то, что Берлиоза стали приобщать к музыке с детства, маленький Гектор терпеть не мог фортепиано, зато с удовольствием играл на гитаре, флейте и флежолете. Обладая исключительной музыкальной памятью, он в совершенстве овладел чтением с листа. Приехав в Париж, юный Гектор решил для начала поступить в хор. Когда он пришел на прослушивание, его с удивлением спросили:
-- А где ваши ноты, молодой человек?
-- Зачем? -- удивился в свою очередь и Берлиоз.
-- Но вы ведь пришли на прослушивание, не так ли? Как же вы собираетесь петь, если у вас нет нотной записи?
Берлиоз ответил:
-- Очень просто.
-- А что вы будете петь?
-- Что пожелаете. Дайте мне какую-нибудь партитуру, сольфеджио или просто тетрадь вокализов.
-- Вы поете с листа? -- был приятно удивлен руководитель хора. -- А по памяти не сможете ничего спеть?
-- Запросто! На память я знаю оперы: 'Весталка', 'Кортес', 'Стратоника', 'Эдип', обе 'Ифигении', 'Орфей', 'Армида'...
-- Хватит! Непостижимая память! Тогда спойте арию 'Эдипа' Саккини 'Она расточала мне...'
Берлиоз под аккомпанемент скрипки превосходно исполнил арию и был зачислен в хор.
Некий начинающий композитор обратился к Берлиозу с просьбой дать оценку его сочинениям. Берлиоз, просмотрев их, сообщил юноше: "К сожалению, должен сказать, что вы не обладаете минимальными музыкальными способностями. Я не хочу вводить вас в заблуждение, чтобы вы могли, пока не поздно, избрать другую профессию". Когда огорченный молодой человек, покинув квартиру знаменитого композитора, уже вышел на улицу, Берлиоз вдруг выглянул из окна и закричал:
-- Молодой человек! Не обращайте внимания на то, что я сказал. Справедливости ради я должен вам сознаться, что когда я был в вашем возрасте, мой учитель сказал мне абсолютно то же самое!..
Как-то раз в разговоре с великим Вагнером Франсуа Обер со вздохом сказал:
-- Маэстро, я вполне осознаю свою бездарность. Жаль, что для того, чтобы постигнуть это мне потребовалась пропасть времени -- почти в полжизни...
-- Почему же вы не оставили занятия музыкой, когда это поняли?
-- Дело в том, что когда мне это стало ясно, я уже был чертовски знаменит...
Перефразируя известную фразу, вечный труженик Бородин любил часто повторять:
-- Всем тем, чего мы не имеем, мы обязаны только себе!
Антон Рубинштейн был чрезвычайно строг и требователен к своим ученикам. Однажды пианист остановил ученика, когда тот играл какой-то из этюдов Шопена.
-- Так, мой дорогой, -- хмуро заявил Рубинштейн, -- вы можете играть на именинах у своей бабушки! А у меня на занятиях будьте любезны работать с полной отдачей сил, как настоящий музыкант, да к тому же еще мой ученик!
Молодой человек начал играть снова. Антон Григорьевич опять был недоволен и прервал его.
-- Скажите, а ваша бабушка жива? -- вдруг поинтересовался он.
-- Нет, она уже умерла...
-- Часто ли вы играли для нее на фортепиано? -- еще более сурово спросил Рубинштейн.
-- Да, я часто для нее играл...
Рубинштейн тяжело вздохнул:
-- Теперь мне совершенно понятно, отчего бедная женщина так рано покинула этот мир...
Однажды к Антону Рубинштейну пришел начинающий композитор и попросил послушать две его пьесы. Сыграв одну пьесу, автор хотел было начать вторую, но Рубинштейн поспешно произнес:
-- Огромное вам спасибо, уважаемый, и можете больше не утруждать себя... Я уже понял, что ваша первая пьеса нравится мне гораздо больше, чем вторая...
ОРГАНИЗАЦИЯ ТВОРЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
Некто Резен во времена Людовика XIV изобрел "магический" клавесин, который мог играть разные пьесы без всякого прикосновения к нему рук человеческих. Демонстрация клавесина во дворце закончилась плачевно: королева упала в обморок при первых же звуках инструмента, который заиграл сам собою. Король велел открыть инструмент, и тут на глазах у ахнувших зрителей из клавесина вытащили скорчившегося, замученного и необыкновенно грязного мальчишку, который играл на внутренней клавиатуре
Когда Гектора Берлиоза спрашивали, какую из своих симфоний он считает наилучшей, он обычно отвечал:
-- Увы, свою лучшую симфонию я... проспал...
-- Но как это могло случиться?!
-- Дело в том, что я ее от начала до конца сочинил... во сне. Проснувшись, хотел записать, но под рукой не оказалось ни бумаги, ни карандаша. И я тут же заснул. Но утром ничего не мог вспомнить, ни единой божественной мелодии.
Когда до премьеры оперы Бизе "Искатели жемчуга", широко объявленной на весь Париж, оставалось всего две недели, ни авторы либретто, ни сам композитор все еще никак не могли решить, чем же закончить оперу... Положение неожиданно спас директор театра, который в отчаянии воскликнул: -- Да пусть оно все горит огнем! Эта фраза, брошенная в раздражении директором, и подсказала либреттистам идею финала -- пожар! Она понравилась и Бизе, и он в три дня написал прекрасную музыку.
Как-то раз в Берлине Мейербер руководил репетицией своей оперы "Пророк". По ходу репетиции ударник должен был ударить в барабан, но очень мягко. Он так и поступил. Однако композитор остановил оркестр и попросил ударника сделать это еще тише. Ударник исполнил желание автора и едва коснулся барабана. Но и на этот раз Мейербер не был удовлетворен. Начали снова...
-- Нет, не то!
И еще раз.
-- Не то, не то! -- начал сердиться Мейербер. -- Тише, еще тише!
В конце концов доведенный до отчаянйя ударник шепнул соседу:
-- Сейчас я и вовсе не ударю, посмотрим, что он скажет...
Довольный Мейербер похвалил музыканта:
-- Браво, теперь почти совсем хорошо. Однако попробуйте еще тише!
У Генделя все время происходили ссоры со знаменитой певицей Куццони, которая обладала таким же строптивым характером, как и сам композитор. Гендель совершенно не переносил, когда певцы украшали его мелодии. На одной из репетиций "Оттона" Куццони устроила Генделю скандал. Она хотела петь арию по-другому. После бесполезных уговоров Гендель просто схватил упрямую певицу в охапку и воскликнул:
-- Мне хорошо известно, что вы -- сам дьявол в женском обличье, но примите к сведению, что тогда я -- Вельзевул, князь всех чертей!
И с этими словами Гендель понес певицу к раскрытому окну, намереваясь ее выбросить. Куццони не на шутку испугалась:
-- Я все буду петь как надо! Я была не права!...
Подоспевшие музыканты с трудом вырвали из рук разъяренного Генделя несчастную певицу. Следует добавить, что потом именно в этой арии певица на спектаклях имела наибольший успех.
Знаменитый немецкий композитор Карл, Мария фон Вебер, закончив работу над оперой "Вольный стрелок", немедленно отправил ее партитуру Бетховену, мнение которого очень высоко ценил, с просьбой сообщить, что он думает... Бетховен, ознакомившись с партитурой, возвратил ее автору. В приложенной короткой записке было сказано: "Дорогой господин Вебер, советую вам больше никогда не писать опер"... Естественно, что крайне самолюбивый Вебер был весьма оскорблен этим уничижительным советом. Встретившись через некоторое время с Бетховеном, он сухо поинтересовался, что же так не понравилось в его опере великому композитору.
-- Мне понравилось там все! -- решительно отвечал Бетховен. -- Ваша опера -- само совершенство!
-- Но как же тогда понимать ваш совет? -- растерянно спросил Вебер.
-- А так и понимайте, что опера ваша настолько прекрасна, -- отвечал Бетховен, -- что я не допускаю и мысли о создании другой, более прекрасной! А раз так, то стоит ли тратить время попусту, милый мой Вебер?
Когда "Волшебный стрелок" был поставлен в Праге, главную женскую партию пела Генриетта Зонтаг -- очень маленькая, очаровательная и чрезвычайно робкая певица. Это была девушка ангельской красоты, однако Веберу она не слишком нравилась из-за робости и неуверенности.
-- Хорошенькая девочка, но пока довольно тоненькая, -- разводил руками
композитор.
Однажды кто-то из журналистов задал Малеру вопрос, сложно ли писать музыку? Малер отвечал:
-- Да нет, господа напротив, это очень просто!... Знаете, как делают трубу? Берут дырку и обвивают ее медью. Ну вот, примерно так же обстоит дело и с сочинением музыки...
Известно, что Михаил Иванович Глинка некоторые свои сочинения писал за границей, а именно в Швейцарии. Он поселился где-то в пределах Женевского кантона, столь излюбленного англичанами и русскими. Его имя тогда уже пользовалось известностью. Не всегда расположенный к пустой болтовне с праздными соотечественниками, он позволял себе иногда никого не принимать. Больше других надоедал, ему визитами какой-то молодой человек из земляков. В один из таких дней юноша зашел к композитору.
-- Дома барин? -- спросил он у слуги.
-- Они уехали.
-- Скоро возвратится?
-- Неизвестно.
Михаил Иванович, приказавший ни в коем случае не принимать назойливого посетителя, за шторой слушал разговор. Молодой человек ловко повернулся на каблуках и, напевая песенку, вышел.
-- Беги, вороти скорее, -- вдруг закричал композитор слуге, поспешно выбежав в переднюю.
Удивленный слуга повиновался.
-- Барин приказал вас просить, -- смущенно обратился он к молодому человеку.
Юноша, конечно, воротился.
-- Тысячу раз прошу меня простить, -- проговорил с улыбкой Михаил Иванович, встречая гостя. -- Отдавая приказание слуге, я совершенно забыл исключить вас из числа лиц, не посвященных в мои работы, и даже ждал вас. Приближался обычной обеденный час.
-- Вы доставили бы мне большое удовольствие, если бы не отказались отобедать вместе, чем Бог послал, -- прибавил Михаил Иванович.
Молодой человек не ожидал такой любезности и счел за особенную честь воспользоваться предложением музыкальной знаменитости. Он, конечно, не мог догадаться, что умысел тут был другой. За обедом Михаил Иванович был очень весел, шутил, смеялся, не желая показаться скучным молодому собеседнику.
-- Скажите, не припомните ли вы ту песенку, которую напевали, уходя от меня? -- неожиданно спросил он юношу. Я, кажется, ничего не напевал.
-- Напевали, я сам слышал, но торопливо и сбивчиво, так что я не мог уловить мотив.
Молодой человек, желая угодить гостеприимному хозяину, перебрал весь запас своего репертуара из опер и шансонеток; наконец напал на "Камаринскую".
-- Она, она! Эта самая, -- вскричал обрадованный композитор и тут же внес весь мотив в партитуру.
Вот какому случаю мы обязаны появлением в произведении великого русского композитора старинной плясовой народной песни, известной теперь каждому.
Работая с певцами над оперными партиями, Глинка очень долго и безуспешно репетировал с певицей Лилеевой. Она имела дивный, но маловыразительный голос. А в партии Гориславы в "Руслане и Людмиле" в первую очередь должна была быть выразительность пения. Глинка, чтобы хоть как-то растормошить певицу, подкрался сзади и больно ущипнул ее. Лилеева истошно вскрикнула.
-- Вот! Вот этого мне и надо! -- засмеялся Михаил Иванович. -- Теперь ты сама видишь, душа моя, что в этой фразе можно прибавить и жизни, и выразительности. Вот так и пой, иначе я снова повторю мою маленькую педагогическую хитрость...
Однажды в юности Бородин с другом возвращался с домашнего музыкального вечера, в котором оба молодых человека принимали участие: Бородин играл на флейте, его друг -- на скрипке. Было уже довольно поздно, фонари еле-еле мерцали. Бородин, о чем-то задумавшись, шагал впереди, а его засыпавший на ходу приятель несколько отстал... Вдруг какой-то странный и непонятный шум, а затем вскрик заставили приятеля встрепенуться...
-- Эй! -- позвал он, однако никто ему не ответил.
Бородин исчез... Испуганный молодой человек замер, прислушиваясь, и минутой спустя услышал звуки флейты... Удивительным было то, что они доносились откуда-то из-под земли. Оказалось, что в темноте Бородин оступился и упал в какую-то глубокую яму...
-- Александр, с тобою все в порядке? -- крикнул вниз приятель.
-- Пока не знаю, -- отозвался молодой музыкант, -- но, слава Богу, флейта, кажется, цела!
ПСИХОЛОГИЯ ТВОРЧЕСТВА
Перед каждым представлением новой оперы на Мейербера просто жалко было смотреть, до того он выглядел неуверенным и сомневающимся в успехе. Во время репетиций он у всех спрашивал мнение и просил совета, причем даже у машиниста сцены... Всякая мелочь казалась ему преувеличенно опасной для будущего успеха оперы. Так, репетируя "Роберта-дьявола", он решил, что во втором действии на сцене слишком бедная обстановка, и, прервав репетицию жалобно обратился к директору театра:
-- Милейший, вы хотите совсем погубить мою музыку? Ведь тут не на что смотреть! Сцена была немедленно обставлена с небывалой роскошью.
-- Маэстро, вы довольны? -- спросил директор. Оглядев сцену, композитор чуть не зарыдал.
-- Ну, вот теперь, милейший, вы меня окончательно погубили! Что вы устроили на сцене? Ведь публика станет пялиться на сцену и просто не будет слушать мою музыку!
Как-то Франсуа Обер присутствовал на генеральной репетиции одной из своих опер. Исполнитель главной партии был певцом старательным, но не очень способным. После окончания репетиции кто-то заметил композитору: -- Певец сделал все, что мог. Почему бы ему не сказать несколько теплых слов?
-- Вы правы, -- ответил Обер. -- Позовите его.
Певец подошел. Композитор протянул ему руку:
-- Я не сержусь на вас, сударь!
Жак Оффенбах получил приглашение посетить Соединенные Штаты Америки и продирижировать своей опереттой "Хорошенькая парфюмерша". Приехав, он обнаружил, что оркестр из рук вон плох, и хотел отказаться от спектакля, но приехавшая с ним на гастроли певица упросила его не делать этого.
-- Маэстро, пусть оркестр играет что хочет, но дайте мне спеть! -- со слезами сказала она.
Предвидя грядущие неприятности, композитор попросил вторую скрипку сесть за барабан, которого ни в партитуре, ни в оркестровке вообще не было. Спектакль был ужасен! Виолончель и контрабас пропускали такты с завидным постоянством, гобоист играл время от времени, фаготист спал половину спектакля... Певица пела на пять тонов выше, чем играл оркестр... У Оффенбаха волосы зашевелились на голове, он делал отчаянные жесты то оркестру, то певице -- бесполезно! И тут он вспомнил о заготовленном как раз для подобного случая барабане. Барабан начал великолепное громкое тремоло на 30 тактов, которое длилось до конца дуэта и скрыло массу фальшивых нот. Композитор после пережитого позора ожидал разгромных рецензий, однако наутро все газеты поместили восторженные отзывы.
-- После этого урока я всегда старался вписать в партитуру барабан, -- говорил Оффенбах, -- ведь и на каждом корабле существует спасательный круг...
Однажды Бизе присутствовал на каком-то очередном представлении "Кармен". В сцене, где Хозе должен убить героиню ударом стилета, актер, игравший Хозе, вдруг обнаружил, что не имеет при себе орудия убийства -- забыл в гримуборной... Наступила длинная неловкая пауза, публика не понимала, чего Хозе ждет? Наконец из зала раздался голос Бизе, догадавшегося в чем дело:
-- Да задуши ты ее к чертовой матери, и дело с концом!
Хозе так и поступил под бурные аплодисменты и хохот в зале.
Будучи человеком неврастеническим, Массне довольно неохотно принимал на себя обязанности дирижера своих произведений: он слишком сильно волновался во время выступления и очень неуверенно чувствовал себя за пультом. Но однажды заболел дирижер парижской Комической оперы и композитор был просто вынужден дирижировать премьерой своего произведения. Страшно нервничая, Массне, сопровождаемый бурными аплодисментами, подошел к дирижерскому пульту. Он поклонился публике, потом оркестру, постучал палочкой по пульту, и в наступившей тишине вполголоса сказал оркестрантам:
-- А теперь, дорогие коллеги, будьте так добры, сопровождайте меня!
Один из завистников Гайдна как-то в разговоре с Моцартом с пренебрежением сказал о музыке Гайдна:
-- Я бы так никогда не написал.
-- Я тоже, -- живо отозвался Моцарт, -- и знаете почему? Потому что ни вам, ни мне никогда не пришли бы в голову эти прелестные мелодии...
Австрийский дипломат фон Ринг рассказывал, что первое представление знаменитой на весь мир оперы Вагнера "Валькирия" в Вене чуть было не отменили. Дело в том, что согласно постановочному замыслу в этой опере на сцене должны были появиться вороные лошади, причем самые настоящие. В придворных конюшнях были дрессированные кони, но все они были серые, а Вагнер категорически требовал вороных.
-- Вы хотите опозорить меня! -- топал он ногами на директора. -- Я не допущу такого издевательства, пусть уж лучше и вовсе моя опера никогда не будет поставлена в Вене, чем ее будут играть с серыми конями!
-- Но ведь оперу подготовили, затратили средства...
-- Меня это не касается! И только вмешательство фон Ринга помогл урегулировать этот конфликт... Дипломат подал "дипломатический" совет: выкрасить серых коней в черный цвет. Вагнер с восторгом схватил его руку, пожал и воскликнул: -- Вы спасли мне жизнь! Коней выкрасили. Спектакль состоялся...
Двое англичан отправились в дрезденский театр послушать оперу Вагнера. Когда свет погас, какой-то мужчина занял место позади них. Во время действия новоприбывший вел себя более чем странно -- все время издавал возгласы:"Ах, как хорошо!... Ах, Боже праведный, -- это ужасно!..." При этом он всплескивал руками и топал ногами, причем совсем не в такт музыке. В антракте рассерженные англичане обратились к капельдинеру с просьбой вывести из зала несносного зрителя.
-- Боюсь, что это не в моих силах, уважаемые господа, -- развел руками капельдинер. -- Это очень большой человек.
-- Кем бы он ни был, -- возмутились привыкшие к демократии англичане, -- мы требуем, чтобы этого невежду немедленно урезонили. Он мешает нам слушать гениальную музыку Вагнера!
-- В том то и дело, господа, -- шепотом пояснил капельдинер, -- что за вами как раз и сидит сам господин Вагнер...
Репетируя в Лондоне с английским оркестром, великий, но вспыльчивый Вагнер был крайне недоволен музыкантами. Трубачи все время ошибались, барабанщик опаздывал, а скрипки совсем не звучали... Маэстро вне себя от ярости потребовал от переводчика, чтобы он сообщил музыкантам следующее:
-- Если это стадо идиотов не будет играть как следует, я их всех выкину вон!
Переводчик понимающе кивнул и перевел:
-- Джентльмены, маэстро приносит вам свои извинения в связи с тем, что его музыка доставляет вам трудности. Он просит вас сделать все, что в ваших силах, и ни в коем случае не волноваться!..
В 1855 году Вагнера пригласило Лондонское филармоническое общество дать в британской столице несколько концертов. Едва только Вагнер появился в Лондоне, как сразу же подвергся нападкам. В музыкальных кругах прошел слух, что он свысока относится к непререкаемым авторитетам: Моцарту, Керубини, Бетховену и "мучает их в своих концертах", как угодно. Особенно раздражало лондонцев то, что он дирижирует симфониями Бетховена наизусть. Вагнеру дали понять, что это очень неприлично и неуважительно по отношению к Бетховену. И на следующем концерте партитура действительно лежала на пюпитре. Успех концерта был чрезвычайный. Знатоки музыки окружили Вагнера и наперебой поздравляли:
-- Ведь мы вам говорили!... Это совсем другое звучание! Настоящее бетховенское звучание! С каким совершенством вы взяли темп скерцо! Как гениально вели альты!... С этими словами один из музыкальных знатоков схватил открытую партитуру, и -- о ужас!... То был "Севильский цирюльник", да еще в переложении для фортепиано и к тому же стоящий на пюпитре... вверх ногами.
В парижских газетах время от времени появлялись восторженные похвалы величайшему из величайших маэстро всех времен и народов -- Веберу. Причем хвалебные статьи неизвестного автора были написаны со знанием всех тонкостей музыки композитора. И не удивительно, ведь эти дифирамбы Веберу пел... сам Вебер.
Малер всю жизнь был одержим навязчивой идеей: стать Бетховеном XX века. В его поведении и манере одеваться было нечто бетховенское: за стеклами очков в глазах Малера горел фанатичный огонь, одевался он крайне небрежно, а длинная шевелюра была непременно всклокочена. В жизни он был до странности рассеян и нелюбезен, шарахался от людей и экипажей, словно в лихорадке или нервическом припадке. О его удивительной способности наживать себе врагов ходили легенды. Его ненавидели все: от оперных примадонн до рабочих сцены. Оркестр он мучил нещадно, и сам мог стоять за дирижерским пультом по 16 часов, нещадно ругаясь и разнося всех и вся. За странную и конвульсивную манеру дирижирования его называли "одержимой судорогами кошкой за дирижерским пультом" и "гальванизирующей лягушкой".
Премьера оперы Масканьи "Маски" состоялась в один и тот же день и час сразу в семи итальянских городах: Риме, Неаполе, Генуе, Турине, Милане, Венеции, Вероне. Произошло это благодаря недоразумению: Масканьи обещал первую постановку своей новой оперы Венеции, а его издатель Сонцоньо, которому композитор продал права на оперу "Маски", -- Риму. Выяснив это, ни тот ни другой отказать театрам уже не могли и решили -- чем больше, тем лучше... Узнав об этом, еще пять театров обратились к композитору с просьбой.
-- 3а одну премьеру денег в семь раз больше. Ну кто от этого может отказаться? -- весело объяснял композитор своим друзьям эту комическую ситуацию.
Однажды вечером к Бородину в гости пожаловали друзья. Играли его произведения, ужинали, беседовали... Вечер прошел так замечательно, что никто и не заметил, как время пролетело. Неожиданно Бородин посмотрел на часы и, ахнув, заспешил: он поднялся из-за стола, вышел в прихожую, торопливо надел пальто и принялся дружески со всеми прощаться. Друзья были в полном недоумении.
-- Куда это вы, Александр Порфирьевич?
-- Будьте здоровы, милые мои, а мне, пожалуй, уже и домой пора... Засиделся я с вами, а ведь у меня завтра лекция...
И долго еще Бородин не мог понять, отчего все вокруг так хохочут.
Однажды Глазунов пришел к Сергею Танееву и принес свое только что написанное произведение. Это была симфония. Танеев уговорил гостя исполнить ее. При этом хозяин запер все двери и попросил Глазунова начинать. Глазунов сыграл, после этого начались разговоры, обсуждение. Полчаса спустя Танеев говорит:
-- Ах, я запер все двери, а, может быть, кто-нибудь пришел...
Он вышел и через некоторое время вернулся с Рахманиновым.
-- Позвольте познакомить вас с моим учеником, -- представил он Рахманинова, -- это очень талантливый человек и тоже только что сочинил симфонию. Рахманинов сел за рояль и сыграл симфонию Глазунова. Потрясенный Глазунов говорит:
-- Но ведь это моя симфония... Где вы с ней познакомились, ведь я ее никому не показывал?
А Танеев говорит:
-- Он у меня сидел в спальне и с первого раза на слух все запомнил... Видал, какие у меня ученики!
-- Не ученики, а баловники! -- засмеялся Глазунов.
Когда молодой Рахманинов вместе со своим другом Шаляпиным впервые появился у Л. Н. Толстого, у него от волнения дрожали колени. Шаляпин спел песню "Судьба" Рахманинова, затем композитор исполнил несколько своих произведений. Все слушатели были восхищены, грянули восторженные аплодисменты. Вдруг, словно по команде, все замерли, повернув головы в сторону Толстого, который выглядел мрачным и недовольным. Толстой не аплодировал. Перешли к чаю. Через какое-то время Толстой подходит к Рахманинову и возбужденно говорит:
-- Я все-таки должен вам сказать, как мне все это не нравится! Бетховен -- это вздор! Пушкин, Лермонтов -- тоже!
Стоявшая рядом Софья Андреевна дотронулась до плеча композитора и прошептала:
-- Не обращайте внимания, пожалуйста. И не противоречьте, Левочка не должен волноваться, это ему очень вредно.
Через какое-то время Толстой снова подходит к Рахманинову:
-- Извините меня, пожалуйста, я старик. Я не хотел обидеть вас.
-- Как я могу обижаться за себя, если не обиделся за Бетховена? -- вздохнул Рахманинов, и с той поры ноги его не было у Толстого.
Периоды творческих сомнений у Рахманинова случались обычно не после провалов, а наоборот, после особенно удачных концертов, и переживал он их мучительно. Однажды, закончив выступление под бурный восторг публики, Рахманинов заперся в гримерке и долго никому не открывал. Когда дверь наконец-то отворилась, он никому не дал сказать и слова:
-- Не говорите, ничего не говорите... Я сам знаю, что я не музыкант, а сапожник!..
Рахманинов обладал самым большим из всех пианистов охватом клавиш. Он мог сразу охватить двенадцать белых клавиш! А левой рукой Рахманинов свободно брал аккорд: до ми-бемоль соль до соль! Руки его были действительно большими, но изумительно красивыми, цвета слоновой кости, без вздувшихся вен, как у многих концертирующих пианистов, и без узлов на пальцах. В конце жизни кнопки на ботинках Рахманинова (а именно ботинки на кнопках он любил носить), застегивала только жена, чтобы перед концертом, не дай бог, не был поврежден ноготь на пальце...
Рахманинов часто повторял, что в нем восемьдесят пять процентов музыканта...
-- А на что приходятся остальные пятнадцать? -- спрашивали его.
-- Ну, видите ли, я еще немножко и человек...
Антон Рубинштейн, который мог часами просиживать за нотной бумагой, чувствовал себя не в состоянии написать обыкновенное письмо. По его словам, ему было значительно легче сочинить большую симфонию, чем маленькое письмо. Одному из своих друзей он рассказал, что однажды он все-таки настрочил письмо в шесть страниц.
-- Но знаете, что из этого вышло? -- спросил он. -- Когда это ужасное письмо было закончено, я прочел его и, оставшись крайне недовольным своим сочинением, так-таки и не отправил его, а тут же сел в поезд, приехал туда, где проживал адресат злополучного письма, и быстренько обо всем договорился с ним лично...
Музыка Прокофьева к балету "Ромео и Джульетта" поначалу казалась всем настолько непонятной и сложной, что общее собрание коллектива оркестра и балетной труппы, состоявшееся за две недели до предполагаемой премьеры, единогласно постановило отменить спектакль -- во избежание полного провала... При этом, вслед за одним местным остроумцем, весь театр повторял одну и ту же крылатую фразу:
-- Нет повести печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете...
Как-то раз одна журналистка спросила у Стравинского:
-- Маэстро, как вы сочиняете музыку? О чем вы думаете в это время?
-- Простите, мадам, но, вероятно, у меня получается только потому, что когда я сочиняю музыку, я думаю только о ней и ни о чем больше...
СЛАВА -- УСПЕХ-- ПОПУЛЯРНОСТЬ
Бизе не слишком дорожил своей славой, понимая ее эфемерность.
-- Известность приходит и уходит, а неизвестность остается... -- шутил он.
На венской сцене музыка Берлиоза пользовалась оглушительным успехом. Однажды после очередной блистательной премьеры к композитору подбежал один из поклонников. Это был невысокий и очень экспансивный мужчина, который немедленно затараторил:
-- Дорогой маэстро Берлиоз, я страстный почитатель вашего грандиозного таланта и давно мечтал сказать вам об этом!
-- О, благодарю вас за столь лестный отзыв, -- поклонился Берлиоз.
-- Нет-нет, маэстро! Это я благодарю вас и прошу у вас позволения прикоснуться к гениальной руке, написавшей такую прекрасную музыку!..
С этими словами поклонник Берлиоза просто-таки вцепился в рукав композитора и блаженно застыл.
-- Сударь, -- весело сказал ему композитор, -- вы держите меня за левую руку. Поскольку вы настоящий мой поклонник, я открою вам одну тайну: я имею обыкновение писать правой рукой...
В те годы, когда Масканьи жил в Милане, в городе было множество бродячих шарманщиков. Как-то раз один из них остановился перед окном Масканьи; его шарманка играла не что-нибудь, а именно Масканьи... Но шарманщик слишком быстро крутил ручку своей шарманки, мелодия звучала в таком быстром темпе, что маэстро в конце концов не выдержал, выбежал на улицу и сам стал вертеть ручку шарманки, показывая шарманщику, в каком темпе нужно играть. На следующий день тот же шарманщик снова появился перед окном композитора. Но теперь на его инструменте красовался приклеенный большой кусок картона, иа котором было написано: "Ученик великого Масканьи. Просьба не скупиться"...
Когда Вагнер приехал в Лондон, его познакомили с неким лордом Питкином, который всюду объявлял себя большим поклонником вагнеровской музыки. Узнав от композитора, когда состоится его концерт, аристократ вознамерился посетить его. После концерта Вагнера пригласили на великосветский прием, где лорд Питкин от всей души поздравил его с успехом.
-- Честно говоря, сэр, я еще никогда в жизни так не смеялся, -- обратился лорд Питкин к композитору.
-- Поверьте, прошло около получаса, пока я узнал вас в пышном парике, с лицом, выкрашенным в черный цвет! Оказалось, что "меломан" перепутал концертные залы и попал... на выступление негритянского оркестра.
Как-то раз, приехав на концерт в один американский город, чтобы избежать встречи с корреспондентами, Рахманинов вышел последним из опустевшего вагона и окольным путем прошел прямо к ожидавшей его машине. Рахманинов не любил назойливых папарацци, преследовавших его во время концертных выступлений в Америке, Европе, дома, и сколько возможно старался их избегать. Однако возле гостиницы его уже ожидал фотограф с аппаратом наготове. Рахманинов почти бегом вошел в гостиницу, не дав возможности снять себя. Но когда композитор отправился обедать в ресторан, у его стола опять очутился человек с фотокамерой и принялся его снимать. Заслонив лицо ладонями, Сергей Васильевич сказал не без раздражения:
-- Прошу вас, оставьте меня в покое, я не хочу сниматься...
Вечером, купив газету, он увидел свою фотографию. Лица правда не было видно, одни руки... Надпись под этим снимком гласила: "Руки, которые стоят миллион!"
РАЗНОЕ
Однажды некий начинающий композитор обратился к Массне с просьбой прослушать его произведения. При этом молодой человек заметил развязно:
-- Я где-то слыхал, месье, что, например, Мольер частенько читал свои новые, произведения одной старушке, а потом всегда внимательно прислушивался к ее замечаниям и имел блестящий успех. Так что, если вам, маэстро, понравится моя музыка, и вы дадите мне несколько дельных советов, я могу не сомневаться в своем успехе...
-- Дорогой друг, -- ответил Массне, -- пока вы не станете Мольером, я не буду вашей старушкой!
Как-то Мейербер сказал молодой неопытной пианистке, которая очень плохо играла на рояле:
-- Такая благовоспитанная девушка -- и никакого такта...
ТВОРЧЕСКИЙ ПУТЬ. ТВОРЧЕСКИЕ ПСИХОТИПЫ
Когда Рамо лежал на смертном одре, его посетил духовник, старавшийся наставить старого безбожника на путь праведный. Насмешник, которого и перед смертью не покинуло чувство юмора, прошептал, обращаясь к священнику:
-- Какого черта вы мне там напеваете? У вас голос фальшивый.
Замечательный музыкальный талант Жоржа Бизе уже в детстве проявился настолько ярко, что его приняли в Парижскую консерваторию в девятилетнем возрасте. А в девятнадцать лет юный Бизе уже закончил обучение и стал профессиональным композитором. Один малоуспешный композитор отозвался о Бизе, как о скороспелом таланте.
-- Кто рано расцвел, тот и отцветет рано, -- с усмешкой сказал он.
-- Судя по всему, сам он собирается расцвести не раньше, чем ему стукнет семьдесят, -- рассмеялся юный композитор, когда ему передали эти слова.
Отец Генделя был недоволен слишком серьезным увлечением сына музыкой и неоднократно предупреждал юного музыканта:
-- Пристрастие к музыке -- это есть презренное пристрастие! Музыка -- всего лишь баловство и развлечение для знатных господ. Если ты посвятишь свою жизнь разным музыкальным забавам, то довольно скоро и сам станешь их игрушкой. А вот если приобретешь почтенную профессию юриста, то до конца своих дней будешь всеми уважаемым человеком, а не каким-нибудь фигляром с флейтой или скрипкой в руках
Молодой Вагнер отправился в Париж, чтобы завоевать его. Но Париж устоял. Не обретя ни славы, ни денег, двадцатисемилетний композитор прожился до того, что вынужден был с отчаяния отправиться в маленький бульварный театрик, чтобы предложить себя там в качестве... хориста. Его финансовое положение было столь отчаянным, что выбирать просто не приходилось. Хористы в театре были нужны, но вот беда: когда Вагнера стали экзаменовать, обнаружилось, что будущий великий композитор совершенно не умеет петь! Впрочем, это было неважно, так как у него все равно не было голоса...
В двенадцать лет Вебер сочинил свою первую комическую оперу "Сила любви и вина". Партитура оперы хранилась в шкафу. Вскоре самым непостижимым образом этот шкаф сгорел со всем его содержимым. Причем, кроме шкафа, ничего в комнате не пострадало. Вебер воспринял этот случай как "знак свыше" и решил навсегда отказаться от музыки, посвятив себя литографии. Однако несмотря на небесное предостережение, страсть к музыке не проходила и в четырнадцать лет Вебер написал новую оперу "Немая лесная девушка". Опера была впервые поставлена в 1800 году. Потом ее довольно часто ставили в Вене, Праге и даже Петербурге. После такого весьма удачного начала музыкальной карьеры Вебер перестал верить в приметы и разные "знаки свыше".
В Бреславле с Вебером случился трагический случай, чуть не стоивший ему жизни. Вебер пригласил друга на ужин, и в ожидании его сел поработать. Замерзнув во время работы, он решил согреться глотком вина, но в полутьме отхлебнул из винной фляги, в которой отец Вебера держал серную кислоту для гравировальных работ. Композитор упал бездыханным. Друг Вебера тем временем запаздывал и пришел лишь с наступлением ночи. Окно композитора светилось, но на стук никто не отвечал. Друг толкнул незапертую дверь и увидел безжизненно лежащее на полу тело Вебера. Рядом валялась разбитая фляга, от которой шел едкий запах. На крики о помощи из соседней комнаты выбежал отец Вебера, вдвоем они отвезли композитора в больницу. К жизни Вебер был возвращен, однако рот и горло были страшно сожжены, а голосовые связки не действовали. Так Вебер потерял свой красивый голос. Всю дальнейшую жизнь он вынужден был говорить шепотом. Одному из своих друзей он как-то сказал шепотом:
-- Говорят, Моцарта погубил Сальери, Я же обошелся без него...
Из всех композиторов Глинка признавал только троих: Глюка, Шопена и... себя -- только этих композиторов он играл. Блестящих и знаменитых пианистов он на дух не переносил, говоря: "Звучно играют, да не благо-звучно". Листа, который был покорен творчеством Глинки, композитор какое-то время обожал, но потом о нем предпочитал вообще не отзываться, отсылая спрашивавших мнение о игре Листа к своему другу Калмыкову, который и озвучивал мнение Глинки: "Лицом худ, волосом длинен и белокур. В одной руке жупел, в другой -- колья. Сел, взыграл: зала потряслася, и многие беременные женщины повыкидывали"..."
Родственники Петра Ильича Чайковского были чрезвычайно огорчены тем, что молодой человек оказался совершенно не способным к службе и, покинув Министерство юстиции, поступил в Петербургскую консерваторию. Дядя будущего великого композитора возмущенно отчитал "оболтуса" Петю:
-- Ах, Петя, Петя, какой позор! Променял юриспруденцию на дудку!
СТИЛЬ И ЖАНРЫ. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ОСОБЕННОСТИ
Рамо довольно часто упрекали в том, что, создавая прекрасную музыку для своих опер, он совершенно не уделяет внимания либретто и нанимает для этой работы людей в лучшем случае посредственных, а то и вовсе бесталанных. Поэтому тексты его опер просто безобразны.
-- Стоит ли говорить о таких мелочах? -- усмехнулся Рамо. -- Скверное либретто -- да разве в опере это имеет хоть какое-нибудь значение? Дайте мне что угодно, хоть официальный протокол, я и из него сделаю отменную оперу!..
Молодой Берлиоз был в восторге от Бетховена. Зато его уже довольно пожилой учитель Лесюер эту новую музыку терпеть не мог. Однако как-то раз Берлиозу удалось уговорить старика, и тот все-таки отправился послушать симфонию Бетховена. На следующий день Берлиоз спросил учителя:
-- Ну, сударь, какое впечатление произвела на вас музыка великого Бетховена?
-- Куда ты меня послал! -- загремел Лесюер. -- А я, старый дурень, послушался... Знаешь ли ты, что эта дьявольская музыка довела меня до такого состояния, что когда я, вернувшись домой, укладывался спать и хотел надеть ночную рубашку, то не смог найти свою голову! Разве можно создавать музыку, от которой человек теряет голову!
-- Ах, маэстро, -- засмеявшись, сказал Берлиоз, -- может быть, разок-другой в жизни ее и стоит потерять...
-- Но не чаще, -- строго отозвался учитель.
-- Думаю, это нам не грозит, -- отозвался Берлиоз, став серьезным. -- Согласитесь, что такая музыка создается не часто...
Склонный к музыкальной гигантомании, Вагнер написал самую длинную в мире сольную арию. Она звучит в сцене жертвоприношения Брюнгильды в опере "Гибель богов". Время звучания арии 14 минут 46 секунд! Также Вагнеру принадлежит самая длинная в мире классическая опера -- "Нюрнбергские мейстерзингеры". В несокращенном варианте опера длится 5 часов и 15 минут.
На концерте в доме русской графини Самойловой в Милане, куда был приглашен Россини, играл знаменитый виртуоз Ференц Лист. Специально для маэстро Лист сыграл переложение для фортепиано увертюры к опере Россини "Вильгельм Телль". Когда Лист закончил играть, Россини, задумчиво кивая головой, сказал:
-- Это очень трудно, очень трудно! Только жаль, что это не невозможно...
Какой-то французской пианистке очень хотелось, чтобы ее прослушал Рахманинов. Наконец ей это удалось, и, явившись в его парижскую квартиру, она сыграла ему труднейший этюд Шопена без единой ошибки. Рахманинов внимательно выслушал исполнительницу, затем недовольно поднялся из кресла и произнес:
-- Ради Бога, хотя бы одну ошибку! Когда пианистка ушла, он пояснил:
-- Это нечеловеческое исполнение, это же пианола какая-то, надо бы хотя бы раз ошибиться... было бы о чем поговорить. А так -- хорошая пианола, -- и, вздохнув, он безнадежно махнул рукой.
Как-то раз некий въедливый и не слишком грамотный интервьюер задал Сергею Васильевичу "умный" вопрос: что самое главное в искусстве? Рахманинов пожал плечами и ответил:
-- Если бы в искусстве имелось нечто самое главное, все было бы довольно просто. Но в том-то и дело, молодой человек, что самое главное в искусстве -- это то, что в нем нет и не может быть чего-то одного самого главного...
Весной 1921 года Париж открыл для себя Сергея Прокофьева. Газеты так охарактеризовали новую музыку: "Когда дочка динозавра оканчивала консерваторию, то в ее репертуаре был Прокофьев..." "Стальные пальцы, стальные запястья, стальные бицепсы, стальные трицепсы... Это не музыка, а звуковой стальной трест..."
Когда в одном из американских театров готовилась постановка оперы Прокофьева "Любовь к трем апельсинам", один из владельцев апельсиновых плантаций явился в театр и предложил дирекции большую сумму за своеобразную рекламу своей продукции: он хотел, чтобы в фойе были вывешены плакаты с изображением огромных апельсинов. Надпись на плакате должна была гласить:"Именно эти апельсины вдохновили маэстро Прокофьева написать эту оперу!!! Маэстро Прокофьев употребляет фрукты только нашей фирмы!"
На аукционе в Лондоне продавалось с молотка первое издание партитуры одного из ранних балетов Стравинского. Желающих приобрести эту редкостную вещь было много, но один из присутствовавших -- какой-то старый седой господин -- все время набавлял цену. В конце концов партитура, действительно, досталась ему -- за три тысячи фунтов стерлингов. Репортеры окружили покупателя.
-- Кто вы и почему решили купить партитуру во что бы то ни стало?
-- Игорь Стравинский, -- отрекомендовался он журналистам и добавил с улыбкой: -Я никогда не представлял себе, что за собственную партитуру придется платить вдвое больше того, что когда-то в молодости я получил за весь балет!
Радостно встречая знаменитого маэстро на вокзале в Барселоне, любители музыки сказали Стравинскому:
-- Барселона ждет вас с нетерпением -- здесь очень любят вашего "Князя Игоря"!..
-- Они так искренне радовались мне и так восторгались этой оперой, -- рассказывал поэм Стравинский, -- что у меня не хватило мужества разочаровать их, я так и не признался, что "Князя Игоря" сочинил не я, а Бородин...
РАЗНОЕ
Служа органистом в церквях Авиньона, Клермон Феррана, Парижа, Дижона и музицируя там во славу Божью, Рамо, тем не менее, сохранял верность театру и "между делом" создавал оперу за оперой для иногородних заказчиков. Разумеется, влияние такой музыки сказывалось и на церковных композициях. Но жизнерадостным прихожанам его церкви это нравилось. И в не меньшей степени это нравилось лукавым священнослужителям из других храмов, действовавшим по принципу: заимствуя светскую музыку, подставь под нее благочестивый текст. И вот однажды, случайно попав на богослужение в другой собор, Рамо, услышав свою светскую музыку, изумленно воскликнул:
-- Господи, прости меня? Не для тебя я это сочинял!..
Многие отмечали, что существует довольно странное совпадение: стоит появиться на сцене новой опере Мейербера, как во Франции начинается эпидемия холеры. После "Роберта-дьявола" появилась холера в 1832 году, после "Пророка" -- в 1849 году, и, наконец, в 1854 -- после "Звезды Севера". Фельетонисты писали, что в этом нет ничего необыкновенного: "Лишь начинает звучать музыка Мейербера, это всегда предвещает народное бедствие. Мейербер -- не музыкант, а дьявол, переодетый в музыканта, заброшенный во Францию из ада".
Берлиоз не любил давать автографы. Знаменитая певица Аделаида Патти много раз упрашивала композитора написать ей хоть что-нибудь в альбом, но он был тверд... Однажды она с улыбкой сказала Берлиозу:
-- Маэстро, если вы будете столь любезны, что напишете в мой альбом хоть несколько строк, в награду за это я сделаю вам подарок. На ваш выбор, маэстро: либо я спою для вас, либо подарю вам превосходнейший паштет из печени, который мне только сегодня прислали из Тулузы... Подумав, Берлиоз взял в руки альбом и написал всего два латинских слова.
-- Что это означает? -- спросила удивленная певица.
-- Это означает: 'Приносите паштет', -- улыбнулся Берлиоз.
Вагнер был весьма суеверным человеком. Он до конца своих дней приходил в панический ужас от числа 13. Причиной этого его страха был тот факт, что композитор родился в 1813 году и его имя и фамилия Richard Wagner заключает в себе "чертову дюжину". Сам Вагнер говорил по этому поводу:
-- Если бы от рождения меня не преследовала "чертова дюжина", то я уже к тридцати годам покорил бы весь музыкальный мир!.. Боясь провала новой оперы, Вагнер категорически запрещал устраивать премьеры тринадцатого числа...
Как известно, нет пророка в своем отечестве... Несмотря на мировую славу и известность, Рихарда Вагнера долго не признавали в его родной Германии. Как-то раз в Вене во время представления оперы Вагнера сидевшего в зале композитора кто-то внезапно похлопал по плечу. Вагнер обернулся и, так как музыка звучала чрезвычайно громко, крикнул:
-- Что вы хотите?!
-- Господин Вагнер, я вас узнал, -- тоже почти прокричал некий господин. -- Скажите, а не кажется ли вам, что ваша музыка чересчур громкая?
Вагнер приложил ладони ко рту и рявкнул во весь голос:
-- Сударь, это для того, чтобы отсюда меня услышали в Германии!...
Как-то Вагнер пригласил на премьеру своей оперы "Тангейзер" в парижской Гранд Опера композитора Мейербера, приятеля и соперника.
-- Ну как вам, маэстро, мое новое произведение? -- спросил он, когда занавес упал.
Вместо ответа Мейербер указал на спящего зрителя:
-- Смотрите сами.
А когда была поставлена опера Мейербера, он в свою очередь пригласил Вагнера.
-- Каковы впечатления? -- поинтересовался на этот раз Мейербер.
-- Я вижу, что и ваша музыка повергает слушателей в сон! -- с торжеством рассмеялся Вагнер, обнаружив в зале безмятежно посапывающего зрителя.
-- Где? Ах, этот? -- пожал плечами Мейербер. -- Ну, этот спит еще с того вечера, когда шел ваш "Тангейзер"...
После вечерней прогулки с друзьями Гендель, прощаясь, сказал:
-- До свидания, господа! Я очень спешу -- отправляюсь ужинать.
-- В приятном обществе, надеемся? -- поинтересовались приятели.
-- Еще в каком! Я и индюк!
-- Вы что же, маэстро, справитесь с целым индюком в одиночку?
-- Почему же в одиночку? С картошкой, овощами и десертом, наконец!
Проходя как-то мимо одного магазина, Глюк поскользнулся и разбил стекло витрины. Он спросил хозяина магазина, сколько стоит стекло, и узнав, что полтора франка, дал ему монету в три франка. Но у хозяина не оказалось сдачи, и он уже хотел пойти к соседу, чтобы разменять деньги, но был остановлен Глюком.
-- Не тратьте зря времени, -- сказал тот. -- Сдачи не надо, лучше я как-нибудь еще раз разобью вам стекло...
Знаменитый немецкий композитор Карл, Мария фон Вебер, закончив работу над оперой "Вольный стрелок", немедленно отправил ее партитуру Бетховену, мнение которого очень высоко ценил, с просьбой сообщить, что он думает... Бетховен, ознакомившись с партитурой, возвратил ее автору. В приложенной короткой записке было сказано: "Дорогой господин Вебер, советую вам больше никогда не писать опер"... Естественно, что крайне самолюбивый Вебер был весьма оскорблен этим уничижительным советом. Встретившись через некоторое время с Бетховеном, он сухо поинтересовался, что же так не понравилось в его опере великому композитору.
-- Мне понравилось там все! -- решительно отвечал Бетховен. -- Ваша опера -- само совершенство!
-- Но как же тогда понимать ваш совет? -- растерянно спросил Вебер.
-- А так и понимайте, что опера ваша настолько прекрасна, -- отвечал Бетховен, -- что я не допускаю и мысли о создании другой, более прекрасной! А раз так, то стоит ли тратить время попусту, милый мой Вебер?
Когда "Волшебный стрелок" был поставлен в Праге, главную женскую партию пела Генриетта Зонтаг -- очень маленькая, очаровательная и чрезвычайно робкая певица. Это была девушка ангельской красоты, однако Веберу она не слишком нравилась из-за робости и неуверенности.
-- Хорошенькая девочка, но пока довольно тоненькая, -- разводил руками композитор.
Одна стареющая танцовщица, потеряв с возрастом легкость и грацию, но не желающая покидать сцену, решила поменять профессию и заняться пением. Старательно заучив несколько легких арий, она явилась к Вагнеру и попросила прослушать ее. После того как вокальный репертуар был исчерпан, Вагнер любезно попросил ее продемонстрировать свое умение танца. Его просьба была удовлетворена. В комнате наступило долгое молчание. Наконец артистка не выдержала:
-- Скажите же, маэстро, понравилось ли вам, как я пою?
-- Для танцовщицы неплохо.
-- О, благодарю вас, месье...
-- И, кстати, для певицы вы весьма неплохо танцуете, -- с улыбкой закончил Вагнер.
Первый исполнитель партии Лоэнгрина Йозеф Тичачек отпустил шутку, обессмертившую его. Однажды, стоя за кулисами, он готовился к выходу: Лоэнгрин должен был выплывать на сцену в ладье, запряженной лебедем. Но рабочий запустил лебедя раньше, и ладья оказалась на сцене без певца. Тогда Тичачек невозмутимо спросил у рабочего сцены:
-- Скажи, любезный, а когда отходит следующий лебедь?
Эта шутка потом кочевала по оперным театрам разных стран, где ставился "Лоэнгрин".
Гаэтано Доницетти очень высоко оценивал оперу "Вильгельм Телль". Однажды в разговоре с Россини он хитро подмигнул ему и произнес заговорщическим шепотом:
-- Однако признайтесь, у вас был соавтор!
-- Вы ошибаетесь, дорогой друг, -- удивленно отвечал Россини, -- "Телля" я написал один...
-- Нет-нет, не отрицайте, хитрец! -- настаивал Доницетти. -- Первый и третий акты написаны именно вами, но вот второй акт написал, несомненно, сам Господь Бог!..
На премьере оперы "Паяцы" присутствовал странный зритель: он вошел в зал в пропыленной одежде всадника, в высоких сапогах со шпорами... В антракте Леонкавалло подошел к неизвестному и, поклонившись, сказал ему вежливо:
-- Сударь, от всей души благодарю вас!..
-- За что? -- удивился странный зритель.
-- За то, -- ответил композитор, -- что вы не привели с собой на мою оперу еще и коня!
Как-то Масканьи дирижировал в "Ла Скала" своей новой оперой. Это была премьера. И вдруг он заметил, как одна хорошо знакомая ему графиня покинула театр сразу после второго акта. Композитора это, естественно, задело и на следующий день он выразил графине свое неудовольствие.
-- Ах, мой дорогой, пожалуйста, не сердитесь, -- отозвалась графиня, -- ведь я -- светская женщина и должна придерживаться правил хорошего тона; я всегда покидаю театр после второго акта!
Через некоторое время эта светская дама пригласила Масканьи на любительский оперный спектакль, где она исполняла небольшую партию в последнем акте.
-- Вам понравилось, как я спела? -- поинтересовалась графиня у Масканьи после спектакля.
-- Неплохо, сударыня, -- с поклоном отвечал он, -- однако мне кажется, что вы нарушили правила хорошего тона, ибо вам нужно было уйти из театра после второго акта...
Когда Масканьи выступал в Лондоне, он был приглашен в Виндзор, и королева попросила его сыграть отрывок из "Сельской чести".
-- В опере есть одна мелодия, которая мне особенно нравится, -- заметила королева Виктория.
Масканьи сыграл интермеццо, но королева сказала, что это не тот отрывок, который ей нравится. Масканьи сыграл увертюру, но и на этот раз не угадал. Тогда Масканьи стал играть большой дуэт из оперы, однако и это было не то, что желала услышать королева.
-- Впрочем, я помогу вам припомнить мой любимый отрывок из оперы, -- сказала королева, -- и, сев к инструменту, начала наигрывать пролог из знаменитой оперы Леонкавалло "Паяцы".
Однажды Масканьи пригласили принять участие в большом музыкальном фестивале, посвященном памяти Верди. Узнав, что кроме него пригласили еще и Тосканини, Масканьи, завидовавший его дирижерской славе, принял приглашение с условием, что он получит гонорар более высокий, чем Тосканини.
-- Пусть будет больше хотя бы на одну лиру, -- настаивал Масканьи.
Фестивальный комитет согласился. Получая гонорар, Масканьи с удивлением обнаружил, что ему причитается... одна лира.
-- Маэстро, дело в том, что Тосканини дирижировал бесплатно....
Рассказывают, что в молодости Михаил Иванович Глинка обладал феноменальным красивейшим голосом. У него был тенор, который приводил в восхищение публику. Однажды собралось довольно много народа. Среди собравшихся был юнкер егерского полка юный князь Кастриото Скандербек. Он впервые услышал Глинку. Михаил Иванович был в ударе и пел невыразимо хорошо. Когда он умолк, обнаружилось, что бедный юнкер близок к обмороку...
-- Что с вами, князь? -- спросили у юноши опрыскав его холодной водой и приведя в чувство.
-- Мне показалось, что это пели ангелы, и я испугался, что сейчас начнется Страшный суд...
Однажды Бородин с женой отправились за границу. На пограничном пункте, оставив жену на улице, Бородин зашел в комендатуру.Чиновник, проверявший паспорта, проформы ради спросил Александра Порфирьевича, как зовут его жену. Бородин же, отличавшийся чрезвычайной рассеянностью, никак не мог вспомнить имя своей супруги... Разумеется, для человека, не знавшего Бородина, это выглядело крайне подозрительно, и чиновник уже хотел было задержать этого странного проезжего. К счастью, в это время в помещении появилась заждавшаяся на улице жена, и, обрадовавшись от всей души, Александр Порфирьевич закричал:
-- Катенька, ради Бога, как тебя зовут?..
Однажды Рубинштейн обратился к своим ученикам с такой шутливой речью:
-- Дорогие друзья, сегодня день рождения Ференца Листа. Чтобы отметить эту дату достойно, мы не будем исполнять сегодня ни одного его произведения!
Известный пианист Иосиф Гофман написал Рахманинову восторженное письмо, где были такие строки: "Мой дорогой Премьер! Под "Премьером" я разумею: первый из пианистов..." Рахманинов тут же отозвался: "Дорогой Гофман, существует такой рассказ: Некогда в Париже жило много портных. Когда одному из них удалось снять лавку на улице, где не было ни одного портного, он написал на своей вывеске: "Лучший портной в Париже". Другой портной, открывший лавку на той же самой улице, уже вынужден был написать на вывеске: "Лучший портной на всем свете". Но что оставалось делать третьему портному, арендовавшему лавку между двумя первыми? Он написал скромно:"Лучший портной на этой улице". Ваша скромность дает вам полное право на этот титул: "Вы лучший на этой улице"".
Крейслер и Рахманинов исполняли сонату Франка в "Карнеги-холл". Скрипач играл без нот и... вдруг память подвела его уже в первой части! Крейслер подошел ближе к пианисту и заглянул в ноты, пытаясь найти тот такт, где он мог бы "поймать" партнера.
-- Где мы находимся?! Где мы находимся?! -- отчаянно зашептал скрипач.
-- В "Карнеги-холл", -- не переставая играть, шепотом ответил Рахманинов.
Однажды Рахманинов получил письмо от некоего господина, в котором тот писал: "...Когда в "Карнеги-холл" я остановил Вас, чтобы попросить огня, я не представлял, с кем разговаривал, но вскоре узнал Вас и взял вторую спичку в качестве сувенира". Пунктуальный Рахманинов ответил: "Благодарю Вас за письмо. Если бы я узнал раньше, что вы являетесь почитателем моего искусства, то без сомнения и всяческого сожаления я отдал бы Вам не только вторую спичку, но даже и всю коробку".
Рахманинов был человеком весьма бесстрашным, никогда не боялся сказать правду, даже в ущерб самому себе. Как-то в Швейцарии пианист Иосиф Левин пришел к нему и попросил совета:
-- Сергей Васильевич, подскажите, как мне играть Первый концерт Бетховена, я его никогда не играл.
Всемирно знаменитый композитор и выдающийся концертирующий пианист развел руками:
-- Какой совет я могу вам дать?... Вы его никогда не играли, а я его никогда слыхом не слыхивал...
В 1945 году в Англии Прокофьеву вручали "Золотую королевскую медаль" от английского правительства. Однако во время церемонии случился казус: произнеся длинную приветственную речь, английский посол вдруг обнаружил, что самой медали-то нет! Повисла пауза, Прокофьев стоял в полной растерянности, он уже собрался было уходить, как посол, наконец, опомнился и... торжественно вложил в руку композитора свои золотые часы. Большинство журналистов и гостей не поняли, что произошло, отчего Сергей Сергеевич выглядит таким растерянным. Посол шепотом сообщил лауреату, что медаль будет с минуты на минуту. Тем временем начался концерт из произведений композитора. После него посол незаметно передал Прокофьеву коробочку с медалью.
-- А часы, пожалуйста, верните, -- улыбаясь, попросил посол, -- они мне дороги, как память.
-- Простите, мне мои золотые часы тоже дороги, -- совершенно серьезно ответил композитор.
Теперь растерялся посол:
-- Но-о... мы так не договаривались...
-- Вы же мне их подарили, при всех, -- пряча улыбку, возмущался Прокофьев. -- Теперь просите вернуть! Это просто грабеж среди бела дня!...
-- Да-а... вы правы, но-о...
-- Ну, раз уж вам так понравились мои часы, я могу их вам подарить, -- наконец рассмеялся Прокофьев и вернул счастливому послу его часы.
Как-то раз оркестр, исполнявший одно из произведений Прокофьева (симфоническую картину "Сны"), страшно фальшивил. Меж тем сам знаменитый автор присутствовал на концерте. Весьма сконфуженный дирижер после концерта подошел к композитору с извинениями:
-- Приношу вам свои глубочайшие извинения, Сергей Сергеевич, за не слишком удачное исполнение. Бога ради, скажите, что вы не очень сердитесь за те несколько фальшивых нот, которые мы сыграли...
-- Не стоит так переживать, -- вежливо ответил композитор, -- так как я вообще не услышал ни одной верной ноты, то это произведение воспринимал как чужое! Так что вы можете быть совершенно уверены, что я не сержусь на вас...
[Стравинский] Будучи проездом в Нью-Йорке, Стравинский взял такси и с удивлением прочитал на табличке свою фамилию.
-- Вы не родственник композитора? -- спросил он у шофера.
-- Разве есть композитор с такой фамилией? -- удивился шофер. -- Впервые слышу. Впрочем, Стравинский -- фамилия владельца такси. Я же не имею ничего общего с музыкой -- моя фамилия Россини...