Вступление на http://proza.ru/2024/06/15/601
СЕМЕЙНЫЕ И ПУТЕВЫЕ ЗАБОТЫ. Осень 1833
НИЖНИЙ НОВГОРОД, КАЗАНЬ, СИМБИРСК, ОРЕНБУРГ, УРАЛЬСК.
Попытка субъективно-объективного исследования.
«Александр в Оренбурге. Что ему делать в этой стране гуннов
и герулов? Лучше уж съездить взглянуть на что-нибудь менее грубое».
Сергей Львович – дочери в Варшаву. 11 ноября 1833
***
«Государю угодно знать, какую именно книгу хочу я дописать: это
роман, коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани,
вот почему хотелось бы мне посетить обе сии губернии».
А.С. Пушкин – А.Н. Мордвинову. 30 июля 1833.
***
«Милостивый государь, Александр Сергеевич!
Господин генерал-адъютант граф Бенкендорф поручил мне Вас уведомить,
что его императорское величество дозволяет Вам, согласно изъявленному
Вами желанию, ехать в Оренбург и Казань сроком на четыре месяца».
А.Н. Мордвинов – А.С. Пушкину. 7 августа 1833
***
«Что, жёнка? скучно тебе? мне тоска без тебя. Кабы не стыдно было,
воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел.
Взялся за гуж, не говори, что не дюж — то есть: уехал писать, так пиши
же роман за романом,поэму за поэмой».
А.С.Пушкин. Из письма Таше 19 октября 1833
***
Рано ещё – спят все… «Тук-тук-тук!» – нетерпеливый стук в окно… Забилось сердечко тревожно. Кто это? Неужели?... А вдруг!!! Откинув одеяло, молодая женщина босиком бросается к шторке. Приподняв, вглядывается в стекло. Ах! это всего лишь ветка высокого тополя, дотянувшись до второго этажа, жалуется на что-то…
Огорчённо вздохнув, возвращается Таша в постель… Но не спится ей, и подушка кажется жёсткой, и тоскливо на душе.
Сентябрь в Санкт-Петербурге не радовал. После летней жары резкий ветер с Балтийского моря вновь поднял волну на Неве. Деревья слишком быстро сменили привычную зелень на осеннюю пестроту.
Как там Александр? Небось где-нибудь на постоялом дворе спит ещё … Конечно, несладко в дороге! Она вспоминает тряский дилижанс от Москвы до Царского Села, кажется, совсем недавно… И грустная улыбка трогает губы.
Густые каштановые волосы рассыпаются по плечам. Зеленовато-карие, с лёгкой косинкой глаза наполняются влагой… Она встаёт на колени перед киотом, молится горячо, долго. И светлый взгляд Божией Матери ободряет, даруя надежду.
Тяжёлые шаги за дверью: кормилица спешит в детскую. И малыш сейчас прильнёт к пухлой груди, сладко причмокивая и захлёбываясь. Её же полная грудь перетянута повязкой, и всем существом, изнутри, Таша ощущает прилив молока. Ах, как ей хотелось самой кормить сына! Но врач запретил из-за нарывов…
Дверь открылась. Прасковья внесла на руках Мари. «Беззубой Пускиной» год и три месяца, но ходит ещё плохо и говорит неразборчиво. Зато обожает обниматься и так ласково льнёт к тёплой материнской груди, что от умиления и любви вновь влажнеют глаза мамы. Нежно-нежно целует она бледные щёчки, слушая неразборчивый лепет, заботливо расчёсывает тощенькие волосики.
Внимательно осматривает худенькое тельце: нет ли где корочек от золотухи. Смеётся малышка, отталкивая, – щекотки боится. Но, убаюканная, вновь затихает в нежных объятиях. Полусонную уносит её Прасковья.
А мысли Таши вновь там, на пыльной степной дороге… Где ты, милый? Куда занесли тебя писательские замыслы? Должно быть, в Казани уже… Но почему нет писем?!!!
Не случилось ли чего в небезопасном долгом пути? Не зря ведь и пистолеты взял! Тайком от неё. Но она глазастая: всё заметила, однако не стала испугом расстраивать на прощание…
***
Ах, милая Таша! Много чего за это время случилось с Александром!
Простившись с Москвой, пять утомительных суток подпрыгивал в дилижансе до Нижнего Новагорода… Щедро бросив под колёса пожухлое золото листьев, остались позади опалённые жарой леса и последние летние денёчки…
Пока на станциях меняют лошадей, он идёт по дороге пешком, заводя разговоры с паломниками, рабочими артелей, нищими, бродягами.
Как же нужно, как важно было для его отзывчивой, чуткой души это путешествие! После духоты петербургского «большого света» – бодрящий воздух полей и рощ!
Не деланные маски и лицемерные улыбки – простые, открытые, обветренные лица! Не манерно французская вежливость, прикрывающая притворство, – но наполненная живыми чувствами, сочная, порою грубая и всегда искренняя речь!
Расспрашивал о хозяйстве, о семье и нуждах, сочувствовал или смеялся, поддакивал или спорил – и всегда наслаждался, слушая.
Вот наконец – матушка Волга, раздолье воды и неба. Влажный, порывистый ветер. Под надутыми парусами медлительные плоты и быстрые лодки. Летящая к высо-о-оким небесам протяжная, печально сердечная песня. И на крутом берегу – выщербленные белые стены Нижегородского кремля.
Крикливые чайки. Суетливое, неуправляемое птичье племя… И дни Александра тоже наполняются суетой, однако управляемо насыщенной!
***
2 сентября. Немые свидетели грозных событий – полуразрушенные каменные башни. Затаив дыхание, пытливо всматривается Александр в сумрачно древний кремль. Идёт по Ивановскому спуску, где в 1611 г. к жителям с горячей речью обратился Козьма Минин. Посещает Спасо-Преображенский и Успенский соборы, гробницу Минина, знаменитую Макарьевскую ярмарку…
***
3 сентября. Обед (уф! щедро обильный, однако!) у генерал-губернатора М.П. Бутурлина. По секрету: от него в тот же вечер спешит в Оренбург нарочный с предупреждением: «У нас проезжал Пушкин. Я обласкал его, но, должно признаться, никак не верю, чтобы он разъезжал за документами о Пугачёвском бунте; должно быть, ему дано тайное поручение собирать сведения о неисправностях… Я почёл долгом вам посоветовать, чтобы вы были осторожнее…»
Не правда ли, знакомые мотивы? Александр рассказал о курьёзе Гоголю, подарив главную интригу «Ревизора».
Чуть позже Бутурлин получает предписание «об учреждении за вышеозначенным титулярным советником Пушкиным, за образом жизни и его поведением секретного полицейского надзора ".
Да-а, не дремлет неусыпное жандармское око, не спрятаться от него. Путешественник, однако, и не прячется.
После обеда его коляска дребезжит по Большому тракту вдоль правого берега Волги – спешит «брать Казань».
***
4 сентября. Остановка в селе Чугуны. Первая запись в дорожной книжке – рассказ о генерале Каре, бросившем свое войско при появлении пугачёвцев.
За нею новые – и в книжке, и на листках... В заштатном Васильсурске: «…Пугачёв повесил полковника Юрлова за смелость его обличения — и мертвого секли нагайками…»
Промелькнули почтовые станции Емангаш, Виловатый Враг, Старый Сундырь. Ночлег в Чебоксарах.
***
5 сентября. Станции Пихчурино, Аккозино, Тюрлема. Рассказ смотрителя: «Пугачёвцы ехали мимо копны сена — собачка бросилась на него — он велел разбросать сено. Нашли двух спрятавшихся барышень, коих повесили». Не сочинил ли эту историю сам смотритель?
К вечеру – Свияжск. Паром через Волгу. Уже в темноте усталые лошади цокают по улицам Казани. Неожиданная встреча… Почти до утра в гостиничном номере проговорил Александр с другом юности, поэтом Евгением Боратынским.
Три напряжённых дня. Даже письмо Таше написать некогда! Обошёл места сражений по Сибирскому тракту, где на Арском поле Пугачёв разбил конный легион полковника Николая Толстого.
… Троицкая мельница. Перед штурмом в главной ставке Пугача колыхалось, шумело двадцатитысячное войско. С высокого обрыва видна вся Казань!
Вооружённые дубьём, кольями, саблями мужики, мастеровые, заводские сломили казанскую оборону. Стоя над обрывом, Александр в порывах степного ветра явственно слышит крики, визг толпы, грохот пушечных выстрелов. Видит, как мчится лавиной конница Салавата Юлаева…
В Суконной слободе записывает рассказ о жестокой расправе с пугачёвцами: «Вешали за ребро, сажали на кол. Виселицы стояли лет десять после, и петли болтались»…
Казанский кремль. Зилантов монастырь... Давят на плечи тяжёлые серые своды, дышат древней историей и седыми веками…
От рассказов свидетелей захватывает дух, болит сердце. «…Народ стоял на коленях перед пушками, бабы и дети подняли вой. Им объявили прощение государево. Все закричали ура! Их спросили, кто хочет в службу к государю Петру Фёдоровичу. Охотников нашлось множество».
***
В просторной гостиной профессорского дома на широком столе возвышается пузатый самовар, дымятся чашки с ароматным чаем.
– Во время казанского пожара, – рассказывает профессор Фукс, – привели к Пугачеву пастора. Самозванец узнал его: ходя в цепях по городским улицам, он не раз получал от пастора милостыню. Пугачев принял его ласково и пожаловал в полковники, велел дать башкирскую лошадь. Пастор сопровождал бегство Пугачева, а несколько дней спустя отстал, возвратясь в Казань.
Любезно улыбается Александру изящно нарядная, взволнованная хозяйка, угощая азиатскими сладостями и собственными стихами. Александра Андреевна Фукс не просто жена профессора, но женщина изрядно талантливая. Поэтесса, писательница, провинциальная журналистка, она оставила об этом вечере подробные воспоминания:
«В шесть часов вечера мне сказали о приезде к нам Пушкина. Я встретила его в зале. Он взял дружески мою руку, сказав: "Нам не нужно с вами рекомендоваться; музы нас познакомили заочно, а Боратынский еще более…»
После чтения стихов расспрашивал о нашем семействе, о том, где я училась, кто были мои учители; рассказывал мне о Петербурге, о тамошней жизни, приглашал приехать. Рассуждали много о магнетизме.
"Испытайте, — говорил Пушкин,— когда вы будете в большом обществе, выберите одного человека, вовсе вам незнакомого, который сидел бы к вам даже спиною, устремите на него все ваши мысли, пожелайте, чтобы незнакомец обратил на вас внимание, но пожелайте сильно, всею вашею душою, и вы увидите, что незнакомец как бы невольно оборотится и посмотрит на вас".
Охали, ахали, делясь сомнениями…
"Вам, может быть, покажется удивительным, — начал опять Пушкин, — что я верю многому невероятному и непостижимому; быть суеверным заставил меня один случай. Раз пошел я с Н. В. Всеволожским по Невскому проспекту, и из проказ зашли мы к кофейной гадальщице. Мы просили ее нам погадать и, не говоря о прошедшем, сказать будущее.
"Вы, — сказала она мне, — на этих днях встретитесь с вашим давнишним знакомым, который вам будет предлагать хорошее по службе место; потом в скором времени получите через письмо неожиданные деньги». Так всё и случилось! «Ну а третье, – сказала она, – вы кончите вашу жизнь не естественною смертью…".
Не могу не дополнить, потому что знаю: это пророчество сыграло роковую роль в жизни Пушкина. Я верю, есть необыкновенные люди – те, что видят больше, чем позволено обычным человеческим глазам. Такой была гадавшая по руке, кофейной гуще и картам «черная вдова» немецкого пастора Шарлотта Киргхоф, и она безжалостно точно предсказала трагическую судьбу не только Пушкину, но Грибоедову и Лермонтову.
В 1817 году Грибоедов с возмущением записал: «На днях ездил я к Кирховше гадать о том, что со мной будет… Да она не больше меня об этом знает. Такой вздор врет, хуже Загоскина комедий. Говорила про какую-то страшную смерть на чужбине, даже вспоминать не хочется… И зачем я ей только руки показывал?»
Он не поверил! но вы-то знаете, что произошло в Тегеране двенадцать лет спустя.
Лермонтов посетил фрау дважды. В первый раз она предсказала ему смерть от руки человека, не умеющего убивать. Во второй раз, в 1841 году, поэт спросил, останется ли он в Петербурге и будет ли разрешена отставка. В ответ услышал, что Петербург он больше не увидит и его ожидает отставка, «после которой уж ни о чем просить не станешь».
***
В 1818 году по Петербургу гулял в компании друзей юный Александр Пушкин. Дошли до Пяти углов… Никита Всеволожский, усмехаясь, предложил скуки ради зайти к гадалке. Зашли… Тускло горели свечи. Чёрные пронзительные глаза на дно души заглянули. И голос скрипуче хриплый:
«Du wirst zwei Mal verbannt sein; du wirst der Abgott deiner Nation werden; vielleicht wirst du sehr lange leben, doch in deinem 37 Jahre f;rchte dich vor einem weissen Menschen, einem weissen Ross oder einem weissen Kopfe». («Ты будешь два раза жить в изгнании, ты будешь кумиром своего народа; может быть, ты проживёшь долго; но на 37 году жизни берегись белого человека, белой лошади или белой головы».)
Всё сбылось, даже в мелочах. Грозный вывод в «Пиковой даме»: поверишь – ждёт безумие и смерть. Но сам… сам Александр в роковом 37 году, хотя все три приметы предупреждали его, бросил-таки вызов Судьбе…
***
Но 8-го сентября 1833 года, покидая Казань, он не думает о грядущем, второпях сообщая Таше: «Сейчас еду в Симбирск, где надеюсь найти от тебя письмо. Здесь я возился со стариками - современниками моего героя, объезжал окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону».
Перечитав, огорчился: уж больно куцее письмо получилось… Подумав, дописывает: «Погода стоит прекрасная, чтоб не сглазить только. Надеюсь до дождей объехать всё, что предполагал видеть, и в конце сентября быть в деревне. Здорова ли ты? здоровы ли все вы? ДорОгой я видел годовалую девочку, которая бегает на карачках, как котёнок, и у которой уже два зубка. Скажи это Машке».
…Ну, вот теперь вроде бы всё. Прощальный поцелуй… Да как раз и Боратынский входит…
***
Вечером 9 сентября Александра уже принимает в своём особняке родственник Таши, губернатор Симбирска А. М. Загряжский, обрадовав пакетом из Петербурга: наконец-то долгожданное письмо от жены! Как же хотелось прочитать немедленно, но пришлось отложить: его пригласили в залу.
«В 1833 г. я жила с моим отцом в Симбирске, – вспоминает К.И.Короткова, – где тогда губернатором был Загряжский; у него была дочь, и я в числе прочих городских барышень училась у них в доме танцевать.
…И вдруг входит в залу господин небольшого роста, в черном фраке, курчавый, шатен, с бледным, или скорее мулатским лицом, мне тогда он показался некрасивым. Мы все уже сидели по стульям и при его общем нам поклоне сделали ему реверанс; через несколько минут мы все с ним познакомились и стали просить его потанцевать с нами.
Он согласился, подошел к окну, вынул из бокового кармана пистолет и, положив его на подоконник, протанцевал с каждой из нас по несколько туров вальса под звуки двух скрипок».
Вальсировал Александр и с одиннадцатилетней Лизонькой Загряжской, через много лет ставшей женой его брата.
***
Как радуется Ташенька, вновь и вновь перечитывая строки, наполненные любовью и заботой.
«12 сентября. Пишу тебе из деревни поэта Языкова, к которому заехал и не нашёл дома. Третьего дня прибыл я в Симбирск. Письмо твоё обрадовало меня, мой ангел, — но я всё-таки тебя побраню. У тебя нарывы, а ты пишешь мне четыре страницы кругом. Как тебе не совестно! Не могла ты мне сказать в четырёх строчках о себе и о детях? Дай бог теперь быть тебе здоровой».
Ворчит Таша, надув губки:
– А меньше бы написала, другой упрёк был бы! Столько новостей! Братья приехали, как же о них не рассказать?
Александр всё близко к сердцу принимает:
«Я рад, что Сергей Николаевич будет с тобою, он очень мил и тебе не надоест. Об Иване Николаевиче говорить нечего. Надеюсь, свадьба его расстроится. По всему видно, что всё семейство воспользовалось расстроенным его состоянием, чтоб заманить его в сети. Вероятно, и начальство, если дело дойдёт до начальства, примет это в соображение. Должно будет поплатиться деньгами. Если девица не брюхата, то беда ещё не велика. А с отцом и с дядей-башмачником дуэли, кажется, не будет».
Вздыхает Таша:
– Серёженька никогда мне не надоест, он такой добрый! А Ваня… Не везёт ему… Но Бог поможет, непременно поможет братцу! Что ещё пишет милый?
«Меня очень беспокоят твои обстоятельства, денег у тебя слишком мало. Того и гляди сделаешь новые долги, не расплатясь со старыми. Я путешествую, кажется, с пользою, но ещё не на месте и ничего не написал. И сплю и вижу приехать в Болдино и там запереться.
Из Казани написал я тебе несколько строчек — некогда было. Я там попал на вечер к одной blue stockings…»
***
Незримо склоняясь над плечом Таши, вздыхаю. Она смеётся, читая, а я в душе не могу не воскликнуть обескураженно-сердито:
– Ах, Александр Сергеевич, не ожидала я этого от Вас! Обидно читать Ваши иронические строки о добрейшей Александре Андреевне! Неужели Таша так жутко ревновала?! Да простят меня читатели, даже не буду цитировать…
***
Не открою тайны: да, молодая жена ревновала, зная африканский темперамент Александра. «Могу ль на красоту взирать без умиленья?» – его собственное признание. Но у ядовитых цветов ревности был ещё один корень зла, были конкретные причины.
И одна из них сидит сейчас напротив Таши – экзотически яркая птичка, разнаряженная, раздушенная, благоухающая, словно мимолётом занёс её невский ветер, усадил с трудом на диван. Колышутся пышные рукава-буфы и легчайшие воланы. Кажется, сейчас вспорхнёт и – улетит. Но нет, остаётся.
Глазками сверкает, веером обмахивается, бриллиантовую брошь на груди поправляет, иронически комментирует:
– Ах, какая же ты наивная дурочка, дорогая кузина! Живя в провинции, видела, как там бездумно легко, от скуки дамы готовы броситься на шею любому мужчине, а твой муж о! умеет обольщать. Ведь и сама это знаешь! Ты, как монашка в обители, молишься, тоскуешь, страдаешь, а он…
В прозрачных глазах Идалии дьявольская усмешка, больно ранит она неискушённое сердце Таши. Мадам Интрига всё чаще приходит в «дом Оливье, что у Цепного моста против Пантелеймона», принося с собою ароматы не только изысканных духов, но и дворцово-салонных сплетен.
– Софи Урусова, представь, огорчена, император охладел к ней. Да я и не воображала, что она любит Императора. Увлеклась Радзивиллом... И Бутурлина уже не фаворитка, Государь превесело танцует с Крюденершей, баронессой …
Слушает Таша, и перед глазами - беззаботно веселый мир роскоши, увлекающий круговорот танцев, лёгкого, ни к чему не обязывающего флирта…
Ах, совсем недавно… ну как же не помнить?… И, вспыхивая, вспоминает покровительственно нежные взгляды Высокой особы, только ей предназначенные. Вспоминает свой трепет и страх, завистливые уколы фавориток…
– Тебе пора уже в свет выезжать, – твердит Идалия, – пока не позабыли. Ведь сама говорила, Пушкин разрешает. И для здоровья полезно рассеяться, а то взаперти, как свечка, таешь. В середу – у Строгановых обед и бал! Тебя приглашают, приезжай – я встречать буду!
Тётушка Катерина Ивановна согласилась сопровождать, новомодное платье сшила её мастерица портниха.
На балу Наташа вновь явилась звездой, выглядела так ослепительно юно, смущаясь вниманием и обожанием…. Поклонники не давали ей отдохнуть ни в танцах, ни в перерывах .
Угрызения совести царапают Ташино сердце, но отступают перед обидами ревности, разжигаемой многоопытной подругой.
– Ты ведь хочешь, чтобы он побыстрее вернулся? – спрашивает Идалия. – Так вызови его ревностью. Пусть думает, что ты не скучаешь… Задумается – быстрее лани примчится, чтобы не потерять любовь…
«Не стращай меня, жёнка, — устало в ответ упрекает Александр, — не говори, что ты искокетничалась; я приеду к тебе, ничего не успев написать, — и без денег сядем на мель. Ты лучше оставь уж меня в покое, и я буду работать и спешить».
Он и вправду спешил. Но как много успел и увидеть и услышать!
…Деревеньки, станции, города – и встречи, встречи, расспросы... Обветренные временем лица стариков и старух, помнивших страшное время («Не дай Бог пережить кому, что мы пережили!») и шёпот хотя и с оглядкой, но твёрдый: «Он для тебя самозванец, а для меня государь Петр Фёдорович!»
Здесь, в степных, ещё диких просторах помнили другого Пугачёва – не «кровавого изверга», не чудовище, но защитника, обещавшего благоденствие. Не забыли ни ласки, ни милости того, о ком слагали песни…
Не всё записывалось, но всё оставалось в копилке памяти Александра. Удивляюсь, как хитро удалось ему, обойдя цензуру, напечатать повесть, в которой так ясно виден не дворянский, но народный взгляд на Пугачёва.
***
16 сентября. От Симбирска до Оренбурга – через сёла Чувашский Калмаюр, Никольское, Резаново, деревни Бирля, Мусорка, Старая Бинарадка и по проселочной дороге через Смышляевку на Бузулук.
…Большой почтовый тракт – через Мочинскую слободу, село Фёдоровка, Борскую крепость, деревню Новинки (Мойка), Елшанскую крепость.
Может, найдутся желающие повторить маршрут?!!! Но! не на скором поезде, не в личном автомобиле и даже не в рейсовом автобусе с мягкими креслами и кондиционером - забудьте о них! Вы - рядом с поэтом в подпрыгивающей на ухабах коляске. Что? Слабо?!!! Вот то-то и оно!
***
17 сентября. В крепости Сорочинской записаны угрозы мятежных пугачёвцев: «То ли ещё будет! Так ли мы тряхнём Москвою!».
И снова – путь. Велика Россия! А ведь Александр Сергеевич пересёк-таки всю её европейскую часть - ради правды-истины о народном вожде! Мог бы, как другие академики, в кабинете архивные бумажки изучать и вынести вердикт. Нет! Предпочёл неудобства пути, чтобы узнать мнение народное.
В оренбургских степях и предгорьях Урала и воздух другой – резкий, свежий, холодный! А за Уралом – Азия, немыслимые пространства до самого Китая! Вспомнился отец Иакинф. Могучие духом люди приходят из этих просторов!
И в древние времена тоже... именно оттуда хлынули свирепые племена хунну, сокрушая все на своем пути, потрясли европейскую цивилизацию и едва не уничтожили великую Римскую империю.
***
18 сентября. Наконец-то Оренбург! Форпост, окруженный валом, высотой до 4 метров и рвом глубиной в 3,5 метра. Азиатский берег бывшего Яика – для проезжих купцов. Меновой двор, амбары, лавки, ночлежки, таможня.
На крутом европейском берегу среди большинства деревянных несколько каменных домов, собор, а повыше – Георгиевская церковь и колокольня. Сюда Пугачёв велел втащить пушку, из которой стрелял, за неимением снарядов, пятаками. Может, легенда? Не знаю.
Огромная каторжная тюрьма. Ордонанс-гауз. Губернское военное училище. О чём с кадетами и кантонистами, посетив их, беседовал Александр, тоже не знаю. Но беседовал – это точно: всё касаемо воспитания было ему любопытно и интересно!
Задержался в Архивах и Музеуме, внимательно разглядывая костюмы казаков, калмыков, киргиз-кайсаков, атрибуты шаманского камлания.
Весть о приезде знаменитости взбудоражила город, особенно романтическое дамское общество. Молодая жена Владимира Ивановича, Юлия Даль, рассказывала, как все расстроены были, не увидев гостя на балу. Её знакомые барышни, узнав, что поэт обедает в их доме, взобрались, невзирая на неудобство длинных юбок, на дерево, чтобы заглянуть в окно. И потом описывали на зависть подругам, как кудрявый Пушкин пьёт чай, курит трубку, белозубо смеётся. Эх, жаль, из-за двойных рам разговора не было слышно…
А у Александра не было времени для ненужных знакомств и встреч. Зато очень нужным оказался давний знакомец талантливейший Владимир Иванович Даль, автор знаменитого «Толкового словаря».
Кстати, Александр Сергеевич горячо поддержал собирание слов. Перечитывал вместе с ним первый сборник, пополнял и своими наблюдениями.
В Оренбурге они вместе обошли достопамятности города: казачье предместье, старые земляные валы. Были в роще на левом берегу Урала, откуда по льду пугачёвцы штурмовали город, были и в знаменитой Бердской слободе. Общались со стариками, помнившими мятежное время.
Передаю слово свидетелю. Родственник атамана, шестнадцатилетний юноша Н.А.Кайдалов, ставший впоследствии купцом, сохранил воспоминания о Пушкине:
«Он был среднего роста, смуглый, лицо кругловатое, с небольшими бакенбардами, волосы черные, курчавые, недолгие, глаза живые, губы довольно толсты. Одет был в сюртук, плотно застегнутом на все пуговицы; сверху шинель суконная, с бархатным воротником и обшлагами, на голове измятая поярковая шляпа. На руках: левой – на большом, а правой – на указательном пальцах по перстню. Ногти на пальцах длинные, «лопатками». В фигуре и манерах было что-то чрезвычайно оригинальное.
По входе в комнату Пушкин сел к столу, вынул записную книжку и карандаш, начал расспрашивать стариков и старух, записывая в книжку».
Рассказ 75-летней Арины Бунтовой почти полностью перешёл на страницы «Капитанской дочки» – о том, как народ любил чернобородого «государя», как присягали ему на верность, как вешали непокорных… Казачка и песню про него спела. И показала бывший «золотой дворец» — избу Ситникова.
Уходя, Александр дал старухе червонец, наделавший много шуму в слободе.
«Только он со двора, – поведала Бунтова, – бабы все так на меня и накинулись. Кто говорит, что его подослали, что меня в тюрьму засадят за мою болтовню; кто говорит «Антихриста видела, ногти-то у него какие». Слегла я со страху, велела телегу заложить везти меня в Оренбург к начальству. Так и говорю: «Смилуйтесь, защитите, коли я чего наплела на свою голову; захворала я с думы». Те смеются. «Не бойся, — говорят, — это ему сам государь позволил о Пугачеве везде расспрашивать».
***
20 сентября. 165 вёрст до Уральска. В бывшем Яицком городке, где начинался бунт, потрясший Россию до основания, помощником коменданта в то страшное время служил отец баснописца Крылова.
Крепость Татищева. Казачья вдова Матрёна Дехтярева рассказала о мученической смерти коменданта Елагина и его жены, о дочери их – Лизавете Харловой. Вспомните «Капитанскую дочку». Маша пишет Гринёву в Оренбург:
«Швабрин обходится со мною очень жестоко и грозится, коли не одумаюсь и не соглашусь, то привезет меня в лагерь к злодею, и с вами-де то же будет, что с Лизаветой Харловой…»
Крепость Нижнеозёрная. Особенно памятливым оказался Иван Киселев, описывая историю коменданта Харлова, по приказу Пугачёва повешенного, хотя гарнизон просил «за своего доброго коменданта».
Но пора и Александру Сергеевичу дать слово. О событиях следующих дней он вкратце сообщает в письме Таше от второго октября:
«Последнее письмо моё должна ты была получить из Оренбурга. Оттуда поехал я в Уральск — тамошний атаман и казаки приняли меня славно, дали мне два обеда, подпили за моё здоровье, наперерыв давали мне все известия, в которых имел нужду, — и накормили меня свежей икрой, при мне изготовленной».
19 сентября. "Прощай, жёнка. Не жди от меня уж писем, до самой деревни. Цалую тебя и вас благословляю. Как хорошо я веду себя! как ты была бы мной довольна! за барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю. То-то, жёнка. Бери с меня пример
При выезде моём вечером пошёл дождь... И через полчаса сделал дорогу непроходимой. Того мало: выпал снег, и я обновил зимний путь, проехав вёрст 50 на санях".
Это было вечером 23 сентября. Прощаясь, в разговоре с Владимиром Далем Александр оптимистически восклицает:
«О, вы увидите: я еще много сделаю! Ведь даром что товарищи мои все поседели да оплешивели, а я только что перебесился; вы не знали меня в молодости, каков я был; я не так жил, как жить бы должно; бурный небосклон позади меня…»
Да, бурный небосклон остался далеко позади, и Пушкин берёт новую творческую высоту, осознавая важность миссии историка, своих трудов и планов. Готов был эти планы воплотить.
А представьте, что вы сейчас читаете написанный им роман о Петре Первом!..
И воплотил бы, если бы не…
Но об этом – впереди.
Продолжение - http://proza.ru/2024/07/27/1509
Ч.29. "Отрава жизни - ревность".