Красная нитка. Сказочная повесть, немного страшная.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Часть вторая. Паутина.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1. Глашина мама.
Мила очаровала также и родителей Глаши, с которыми вскоре познакомилась, и очень сблизилась с ее матерью, чему поспособствовал внутренний климат в глашиной семье, который как раз к этому времени оставлял желать лучшего.
К сожалению, с тех пор, как Глаша повзрослела, ее отношения с матерью складывались не самым удовлетворительным образом. Между ними существовала любовь, но отсутствовало понимание. Мать Глаши была женщина обыкновенная, но ей досталась необыкновенная дочка, и вот теперь данное обстоятельство обозначилось уже настолько, что не замечать его сделалось невозможно, - а что теперь делать, ни мать, ни дочь не знали.
Мать видела, что дочь стала взрослой, что она в ней уже не нуждается так, как раньше, да, собственно говоря, и вообще уже не нуждается, будучи вполне способна позаботиться о себе сама; что ей нечему больше ее научить, нечего ей передать, между тем как дочь не только переросла ее, но и не думает останавливаться в своем развитии, продолжает совершенствовать свое образование, стремится узнавать и усваивать новое, и куда в нее только лезет, и все больше и больше отличается от той маленькой милой девочки, которой была когда-то, и все дальше и дальше уходит вперед, по своей собственной дороге, между тем, как она, ее мать, остается позади – и одна…
Не все родители способны просто радоваться успехам взрослых детей, легко признавая их превосходство над собою. Удачи сыновей и дочерей способны вызвать не только гордость, но и ревность, даже обиду. Не хочется лишаться авторитета и власти, неприятно чувствовать себя глупым и отсталым, а еще точит страх: раз все обстоит так, то, значит, ты больше не нужен, по крайней мере в той степени, что и раньше, ты можешь оказаться на обочине, забытый, одинокий, и вот тут вскипает возмущение: где бы ты был, умник, если бы не я…
Взрослым детям нужно много любви и деликатности, чтобы справиться с подобной ситуацией. Пожилым родителям необходимо дать понять, что их ни в коем случае не забыли, что их любят; их следует уверить, что они все еще необходимы, хотя бы отчасти, - и им надо оказывать уважение, всегда. Но дело в том, что молодость нетерпима, торопится жить и не любит оглядываться назад, ведь ей столько нужно успеть, - и, кроме того, она интуитивно знает, что ей в самом деле следует поторопиться, поскольку времени отпущено на все про все не так уж много.
Глаше, как и большинству молодых людей, в общении с матерью не хватало такта, а ее матери, как многим пожилым людям, было невмоготу ощущать увеличение дистанции между собою и обожаемым детищем. Кроме того, ее здоровье ощутимо пошатнулось. Пятидесятилетний возрастной рубеж часто очень тяжел для женщин, мать Глаши еще лишь приближалась к нему, однако существуют не только обще-статистические, но и индивидуальные сроки.
В организме человека все взаимосвязано, когда болеет тело – страдает душа, и наоборот. Физическое недомогание обернулось для еще нестарой и еще вчера сильной и красивой женщины депрессивным состоянием, справиться с которым она не могла. Ее начал мучить страх смерти, и она взяла за правило то и дело поднимать мрачную тему своих грядущих похорон, которые казались ей весьма близкими, с плачем прося кремировать ее труп, потому что она не хочет в яму с червями.
Глаша и ее отец всеми силами старались помочь больной, возили ее по врачам, покупали лекарства, ухаживали за нею, но подобные рассуждения, которые глашин отец вскоре окрестил траурными закидонами, сбивали их с толку, раздражали и мешали действовать по существу. Понятно, что они проистекали от нервного расстройства, которое нельзя было игнорировать и следовало лечить, но ведь одновременно следовало лечить и все прочее, чем страдала больная… одно цеплялось за другое, усугубляя и запутывая ситуацию, между тем как один вид лечения иной раз противоречил другому, способный свести его плоды на нет…
Например, терапевты определенно находили у пациентки тяжелую форму желудочного гастрита, а психотерапевты, к которым также пришлось обратиться, тем не менее рекомендовали антидепрессанты, не слишком безопасные для желудка, и так получался замкнутый круг, из которого не видно было выхода… требовался врач, удачно совместивший бы оба направления лечения, но такого они пока что не нашли.
Отец Глаши отсоветовал дочери переезжать жить к ним, как она было решила, хотя решила и скрепя сердце, считая своим долгом находиться рядом с мамой, - отсоветовал, поскольку сосуществовать всем вместе в маленькой комнате теперь сделалось тем более неудобно, ведь Глаше, несмотря ни на что, следовало учиться, и ей требовались условия для учебы, - а больной был необходим покой.
Мать Глаши во время обсуждения этого вопроса согласилась с мнением мужа, но потом все же начала обижаться на дочь, навещавшую ее только время от времени… возникали ссоры, далее следовали слезы, за ними примирение – и новые слезы и ссоры…
Инстинктивно оберегая собственное душевное здоровье, Глаша не стремилась к новым тягостным свиданиям, пропускала свои визиты в семью, и в основном только беспокойство за отца заставляло ее все же возвращаться к матери, ее болезням, ее упрекам и капризам, ее жутким опасениям по поводу могильных червей…
Появление Милы и ее последующее вмешательство в происходящее сначала показались отцу с дочерью очень благотворными и желанными. Свежий человек всегда вносит свежую струю, что само по себе было хорошо, а ведь Мила проявила и любезность, и терпение, часами высиживая вместе с больной и выслушивая все те бредни, которые приходили в ее больную голову и которые Глаша выслушивать была не в состоянии.
Мила и ухаживала, и развлекала, дав отдых прежним усталым сиделкам, и они, конечно, охотно позволяли ей действовать, не слишком вникая в подробности того, зачем ей это нужно… может, и правда по доброте душевной…
Глаша опомнилась только после того, как вдруг ощутила, что Мила слишком прочно внедрилась в ее семью и, по сути дела, заняла рядом с ее матерью ее собственное место, место дочери. Нельзя сказать, что ей было слишком жалко золотых серег, которые ее мать от полноты сердца подарила Миле, что ее чересчур коробили материнские похвалы в Милин адрес… «Милка – отличная девчонка», - с чувством говорила больная… но, однако, она ощутила некоторое беспокойство… кроме того, от нее не укрылось, что Мила старается проводить много времени не только с больной, но и с ее мужем.
С удивлением и растущим негодованием, она наблюдала, как Мила кокетничает с ее отцом, старается сидеть к нему на диване как можно ближе, наклоняется к нему за столом как можно ниже и все время находит предлог, чтобы привлечь его внимание к своей персоне.
Глаша рассказала обо всем Наташе, прося ее совета, но Наташа, во-первых, была занята очередным романом, а во-вторых, объявила подруге, что та сама виновата: отдалилась от матери, вот и результат.
- Да она моего папу соблазнить старается! – воскликнула Глаша.
Наташа прыснула со смеху.
- Что смешного?
- Представила себе, что Милка будет твоей мачехой! – продолжала смеяться Наташа. - А что? Твой отец еще не старый человек, если, не дай бог, с твоей мамой что-то случится, ему незачем жить одному. А Милка обходительная, да и умелая, не то что ты, святая невинность, до сих пор не знаешь, чем с мужем надо заниматься.
- Милка уродка, - отрезала Глаша. - Неужели ты думаешь, что мой папа не заслуживает ничего лучшего?
- Ну, зачем же так, - немедленно возмутилась Наташа, которой было свойственно всегда и во всем отстаивать справедливость… или то, что она вздумала почесть за справедливость, на все имея собственную точку зрения, вопреки точке зрения остальных. - Не всем дается счастливая внешность, мы не можем третировать людей, которые недостаточно красивы, ведь это не их вина. Следует быть терпимее.
- Я не допущу, чтобы она заняла место моей мамы, - не отступала Глаша. - К тому же моя мама еще жива.
Вот тут Наташа поняла, что несколько перегнула палку.
- Ладно, извини, - пробормотала она. - Может быть, она ведет себя несколько вольно… если ты ничего не перепутала, конечно… Но с другой стороны, - не желая долго признавать свою неправоту, встряхнувшись, произнесла она. - С другой стороны, если она понравилась твоему отцу, то, уродка она или красавица, тебе придется смириться с его выбором.
Высказавшись таким образом и посмотревшись еще раз в зеркало, во всех отношениях довольная собой, Наташа упорхнула на очередное свидание.
В тот же день Глаше позвонил отец и сказал ей, чтобы она сегодня к ним не приходила, потому что маме опять стало хуже в душевном смысле, она с утра плакала и бранила дочь, а потом пожелала, чтобы с нею была Мила, и больше никого.
- Мила согласилась пожить у нас, пока ситуация не выправится.
- Да она не может у вас остаться! – закричала Глаша. - Папа, неужели ты не понимаешь! Она не просто так выслуживается, она свою выгоду преследует!
Ей хотелось сказать все, что она думала по поводу Милы и о чем говорила с Наташей, но у нее язык не повернулся это произнести.
- Пусть преследует что угодно, - устало произнес Глашин отец. - Твоей маме очень плохо, пойми. Я договорился, что на следующей неделе ее положат в больницу, но раньше не получится. Нужно как-то дотерпеть. Спать Мила сможет на кухне, я уже вытащил из кладовки раскладушку.
Несколько часов Глаша не знала, что ей теперь делать, но потом решила не сдаваться и вечером отправилась в родительский дом. Мать спала, отец вышел в магазин, а Мила накрывала на кухне ужин, больше похожий на составной элемент ожидаемого романтического свидания: на столе стояли свечи, фрукты, вино, а сама Мила была одета в маленький шелковый халатик, не доходящий ей до коленок и слишком сильно распахнутый на груди.
Глаша с большим удовольствием скинула со стола на пол и вино, и подсвечники, и яблоки с виноградом, а потом велела Миле убираться отсюда вон. Мила попробовала сопротивляться, но Глаша кричала на нее, обличала в преступных развратных замыслах и обвиняла в двуличности по отношению к ее матери, болезненным состоянием которой она воспользовалась, втершись к ней в доверие.
- Твой отец сам попросил меня помочь, - как могла защищалась, вернее, огрызалась Мила, стоя посреди винной лужи и понимая, что спасти свой вечер ей во всяком случае уже никак не удастся. - Если бы ты больше внимания уделяла своей матери, мои услуги не понадобились бы. Ты эгоистка, для тебя мать пустое место, вот поэтому все так и получилось. И отцу ты указывать не можешь.
- Пошла прочь, - не опускаясь до объяснений, продолжала стоять на своем Глаша. - Услуги сиделки и девицы по вызову - это вещи разные, да тебя никто и не нанимал сиделкой, хотя плату ты все же получила, и слишком щедрую. Немедленно верни мне золотые серьги, которые тебе дала моя мама. Она так поступила, потому что не в себе, а тебе это на руку. Серьги ей подарил муж, мой отец, они не могут поменять свою хозяйку. Ну, что ты стоишь, хочешь, чтобы я милицию вызвала?
Мила быстро достала из своей сумочки бархатную коробочку с серьгами, молча бросила ее на кухонный стол и, потупив взгляд, торопливо одевшись, выбежала из квартиры.
- И не возвращайся, - напутствовала ее Глаша.
Отцу, который вскоре после этого пришел из аптеки с пакетиком лекарств для больной, она честно сказала, что выгнала Милу, потому что та перешла границы дозволенного.
- Я не потерплю, чтобы эта корыстная бессовестная женщина находилась рядом с моими родными, в моей семье.
- Да вы же сами с ней сдружились, - развел тот руками. - Ты сама ее к нам в дом привела.
- Я ошиблась.
Мужчина снова выказал свое недоумение, пожал плечами, но и только… и происшествие на тот момент показалось исчерпанным. Однако лишь на тот момент.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2. Черви.
Вскоре вся эта история получила неприятное и несвоевременное продолжение в виде разбирательства вопроса о справедливости возвращения Милой золотых серег глашиной мамы их прежним владельцам. При этом еще более щекотливый вопрос о том, пыталась ли Мила в самом деле соблазнить глашиного отца, оказался оттертым на задний план. Он был неудобен для обсуждения, и об этом больше и не вспоминали. То ли дело – серьги.
Изгнанная из квартиры глашиных родителей, Мила побежала в квартиру подруг, где жила и сама, дождалась Наташу, которая вернулась очень поздно и «подшафе», расплакалась и передала ей суть и детали имевшего место инцидента, причем таким образом, что Наташу, пусть даже и разомлевшую после любовного свидания, и усталую, и полупьяную, возмутил скандал, да еще с битьем посуды, который закатила несчастной Миле Глаша, а еще больше возмутила несправедливость, с которой ее подруга отнеслась к факту получения Милой дорогого подарка, в знак особой благодарности от больной за проявленное к ней участие, на фоне если уж не равнодушия, то явной холодности родной дочери выглядевшее особенно трогательно.
- Глаша не правильно меня поняла, - запинаясь, бормотала зареванная Мила. - Я только помочь хотела, ведь вы все такие хорошие люди, такие добрые. Она велела вернуть то, что мне подарила ее мама. А я и не хотела ничего брать, я не за это старалась, а если и взяла, то и подумать не могла, что поступаю плохо. Я отдала Глаше серьги и попросила ее простить меня, и чтобы она сказала об этом родителям, чтобы ее родители тоже меня простили, ведь у меня ничего плохого и в мыслях не было. А Глаша назвала меня воровкой и грозилась на меня заявить.
Глаша не хотела бы вступать в какие-либо разбирательства, считая, что в целом поступила правильно, разве что несколько погорячилась при этом, и с Милой разговаривать бы точно не стала, но ей пришлось объясняться с Наташей, решительно принявшей милину сторону… на основании наташиных обвинений в адрес подруги за проявленные ею жестокосердие и грубость складывался вызывающий жалость и вопиющий к справедливости образ беззащитной деревенской простушки, неверно понятой и напрасно обиженной, да еще и практически ограбленной…
Почувствовав поддержку, Мила немедленно начала действовать сама и обратилась… нет, не к Глаше, снова к глашиным родителям. Телефонной беседой она в два счета довела мать Глаши до истерики, а затем переключилась на глашиного отца, повторив ему все то же, что сказала Наташе. На фоне горьких слез Милы и безудержных рыданий больной тот вспылил и потребовал у дочери, чтобы та извинилась перед ни в чем не повинной подругой и отдала ей отнятые у нее серьги.
- Но ты же подарил их маме!
- А она подарила Миле! Это ее право, распоряжаться своими вещами, а не твое.
Глаша еще никогда сильно не ругалась с родителями, повода не возникало. Отец у нее был человеком покладистым, мать – сама доброта, и они все любили и берегли друг друга. Эта первая серьезная ссора буквально повергла ее в ужас… Чувствуя себя очень плохо, но не видя другого выхода из сложившейся ситуации, Глаша под давлением отца и Наташи отправилась к Миле, заставила себя вымолвить слова извинения и вернула ей серьги.
От нее не укрылось, что Мила забрала назад бархатную коробочку с видом, весьма напоминающим победоносный. Свидетельница этой сцены, Наташа, сверлила провинившуюся подругу своим огненным взглядом. Впрочем, она, выразив свое удовлетворение ее поступком, тут же занялась собственными делами, ведь ей как раз позвонил очередной поклонник. Глаша встала и принялась собирать свои вещи.
- А ты разве уезжаешь, Глаша? – спросила Мила.
- Переезжаю к родителям, - ответила Глаша. - Я там нужна. Жаль, что я этого раньше не сделала. И ты все-таки не приходи к нам, пожалей мою мать, она и так уже на грани.
Мила поджала свои пухлые широкие губы, но ничего не сказала.
Говоря, что ее мать на грани, Глаша даже не представляла себе, насколько точно она выразилась. Подходя к дому родителей, она посмотрела на окна их квартиры и вдруг увидала в одном из них человеческую фигуру в длинной белой одежде… был ясный день, Глаша видела все очень отчетливо, но не могла поверить своим глазам… В белой фигуре она узнала свою мать, стоящую на подоконнике во весь рост, на самом краю… ветерок раздувал край ее ночной рубашки… Квартира располагалась на последнем этаже семиэтажного дома, высоковато для того, чтобы шаг в бездну обошелся без последствий… В следующую минуту Глаша увидала, что женщину в окне схватили сзади чьи-то руки и опрокинули назад, в комнату. Она со всех ног бросилась домой и узнала, что ее мать, видимо, хотела покончить с собой. Хорошо, что муж тоже был дома и успел предотвратить суицид.
Последующие дни были очень тяжелыми и печальными. Мать Глаши отправили в больницу в состоянии, близком к умопомешательству, а через несколько дней у нее случился судорожный приступ, в результате которого она скончалась. Это произошло ночью, а утром усталый дежурный врач рассказал примчавшейся в больницу Глаше, что для спасения ее матери было сделано все, что обычно и делают в таких случаях, и обычно это помогает… психо-соматические расстройства лечить сложно, но можно, просто на это уходит много времени и действовать приходится с осторожностью… никаких неизлечимых болезней у пациентки не нашли, прогноз был хороший, предполагалось постепенно вытягивать ее с помощью адекватной терапии, и даже уже позитивные сдвиги наметились… и вот вдруг, пожалуйста, неожиданный срыв, сбой…
- То, что мы делали, ей почему-то не помогало, - сказал врач. - Мы сами ничего понять не можем. Разве проглядели что-нибудь. Вскрытие покажет.
Но вскрытие ничего не показало. Женщина могла бы еще пожить, но умерла.
Встал вопрос о похоронах. Глаша и ее отец вспомнили, что больная высказывалась за кремацию.
- Кремация, - постановил новый вдовец, и дочь с ним согласилась. Но вмешались окружающие, и в первую очередь Мила.
Все эти дни Мила постоянно звонила Глаше, высказывала соболезнования, расспрашивала и давала советы, все это невпопад, не вовремя и вообще как-то бестолково, не по делу. Ее соболезнования казались Глаше слишком выспренними, любопытство слишком навязчивым, а советы ставили в тупик своей глупостью… вообще было похоже на то, что Мила просто старалась не дать забыть о себе, а больше ее ничего не волновало, тем более не волновало, пользу или вред приносят ее звонки.
Глашу это сильно раздражало, отвлекая от существа дела, и она охотно прервала бы общение с Милой, но все так запуталось… ее отец и ее подруга Наташа этого бы не одобрили, а время не соответствовало тому, чтобы допускать новые ссоры. Глаша была уверена, что Мила также названивает и ее отцу, но, пока ее мать была жива, Мила все же ограничивалась общением на расстоянии, с помощью телефонной связи, и избегала выходить на непосредственный контакт, вероятно, опасаясь новой вспышки глашиного гнева, однако после того, как роковая весть дошла и до нее, решила, что теперь может явиться к членам осиротевшей семьи лично, чтобы принять участие в траурных хлопотах и таким образом возобновить прерванную дружбу.
Ее расчет оказался верен, Глаше, потерявшей мать, стало не до того, чтобы выставлять кого-то за дверь… горькая утрата превратила для нее весь мир в пустыню, многое потеряло свой прежний смысл…
Вот тут-то Мила и возмутилась, услышав, что тело будут кремировать, и объявила, что это неправильно, поскольку противоречит христианским обычаям, что это язычество какое-то, да и только.
- Но она хотела, - сказал Глашин отец, под местоимением «она» разумея несчастную покойницу.
- Но она ведь была не в себе, - совершенно спокойно, словно не понимая, какую допускает бестактность, отвечала Мила и повернулась к Глаше. - Ты сама мне это говорила.
- Но такова ее последняя воля, значит, пусть так и будет, - покачала головой Глаша, которую помимо жуткого чувства от обсуждения столь специфичного и мрачного вопроса коробило также и то, что обсуждать этот вопрос ей выпало именно с Милой.
- Ты слишком сильно переживаешь, бедняжка, это ведь твоя первая потеря, - произнесла между тем та и потянулась, чтобы обнять Глашу, но Глаша отстранилась.
- Вы будете жалеть, если допустите огненные похороны, - обратилась Мила к глашиному отцу. - Только ведьм сжигают.
Мужчина недоуменно поглядел на собеседницу, пораженный найденным ею сравнением. Глашу передернуло. Этой новой бестактностью Мила превзошла сама себя.
- Может, в самом деле лучше похороны, - пробормотал глашин отец, смешавшись.
- Конечно лучше, - с жаром подхватила Мила, для которой лучше всего было просто настоять на своем и тем самым подтвердить свою значимость.
- Я поговорю со священником, - видя колебания отца, объявила Глаша. - Завтра с утра поеду в церковь. И тогда решим.
Она в самом деле отправилась в ближайшую церковь и перед службой обратилась со своей проблемой к священнику. Тот подтвердил, что каноническое христианское погребение совершается в земле.
- Понимаете, она боялась червей, которые там есть.
- Она не этих червей боялась, - неожиданно сказал священник.
- Как не этих? А каких же? Что вы имеете в виду? Грехи? Расплату за гробом? – выпалила донельзя удивленная его ответом Глаша почти на одном дыхании.
Священник покачал головой, не торопясь расставлять все точки над «и», ведь девушка, стоящая перед ним, только что потеряла мать и говорила с ним о ней.
- Но она была добрая, хорошая и никому в жизни ничего плохого не сделала, - взмолилась Глаша. - Если не она праведница, то кто тогда?
- Человек сам о себе знает больше, чем самые близкие люди знают о нем, - тщательно выбирая слова, произнес священник. - Хотя часто бывает, что при этом он и сам себе во многом не признается. А больше всего знает бог, ему же нам и молиться надлежит. Закажите по душе вашей матушки молебен и сами молитесь.
Пережив настоящее потрясение, Глаша даже не повторила свой вопрос по поводу того, так какой же вид погребения избрать. Вернувшись домой, она застала там отца, Милу и похоронного агента. Отец сказал, умоляюще глядя на дочь, что они все же решили выбрать похороны в земле. Глаша не стала спорить, у нее не нашлось для этого аргументов, таким образом Милино мнение пересилило, и мать Глаши отправилась к червям, хотя ужасно этого боялась.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3. Дикая история.
- Мы так и не поняли, как умудрились заблудиться. Уже вечером, в темноте доехали наконец по земляной дороге через какие-то поля до какой-то деревеньки и попросились на ночевку в крайний дом. Хозяин дома согласился нас приютить без проблем, а за ужином под выпивку оба старика, и он, и мой папаша, разболтались без удержу, вот мой-то и говорит, мол, чего так просто чужих людей к себе пускаешь, да еще на ночь глядя, неужто не боязно, ведь мало ли что. А тот отвечает, чего, дескать, боязно, я и не такие ужасы видал, а все жив-здоров, как видишь… Вот тут и рассказал он нам местную страшилку.
- Когда вы к деревне подъезжали, - говорит, - должны были видеть поодаль над рекой большое здание особняком, темное такое, вроде сарая, а вокруг дощатый забор.
- Ну, - мы с отцом говорим, - видели вроде.
- Так вот то не сарай, а церковь. Ее давно закрыли, колокольню и купола снесли, крышу плоскую настелили и устроили в ней склад.
И дальше нам наш хозяин поведал, что сам он не местный и, когда сюда на жительство попал, ничего о здешних делах еще не знал. И устроился на этот склад работать ночным сторожем, потому что по своей увечности ничего другого делать не мог, так что еще и рад был. Вот стал он сторожить себе потихоньку, вечером обойдет все вокруг с проверкой, а там запрется внутри склада и дремлет себе до утра… тепло, спокойно… и все бы хорошо, да только стало ему по ночам блазниться, будто кто-то ходит на его складе… тяжелые такие шаги, медленные, шаркающие… сначала на пороге, потом внутри, прямо рядом совсем, и так через все помещение, а потом ближе к утру все сначала, только в обратном порядке – будто от стены к порогу кто-то проходит, и шаги за дверью на улице стихают, а между тем дверь-то заперта.
Сторож доложился по начальству, проверили двери, замки, все вроде бы в порядке, и из содержимого склада ничего не пропало. Решили – выпил сторож лишнего или просто заснул, вот ему и померещилось, спьяну, спросонья… обругали и велели лучше сторожить. Понятное дело, после этого он больше не жаловался, чтобы ему же не нагорело, и знай себе терпел. Днем сам себе не верил, что ему ничего не приснилось, а как ночь настанет – так все повторяется сначала… тяжелые шаркающие шаги, сначала от порога внутрь, потом обратно к порогу и на улицу, через запертую дверь.
Пробовал он собаку с собой на склад приводить, но собака сначала забилась в дальний угол, а назавтра сбежала.
Наконец от старожилов он узнал, что в давние времена жила в этой деревне одна баба, и слыла за черную колдунью, и что-то эта баба, эта колдунья, сделала такое ужасное, такое мерзкое, что люди потом даже боялись об этом рассказывать. Поэтому со временем многое оказалось позабыто – и как ее звали, и что она совершила, и какую кару понесла, и где и как ее похоронили. Ничего молва не сохранила, кроме одного: страшное было дело, и страшным было наказание, но не от людей, а от высших сил.
Нет мертвой колдунье покоя. Как ночь настает, она должна подниматься из могилы и идти в церковь, именно в ту, рядом с которой жила и перед которой зло свое творила, и там, в церкви, ей надлежит молиться до рассвета перед алтарем, отмаливать совершенный грех, просить бога за себя и за свое потомство.
Со дня своей смерти она не пропустила ни одной ночи, но у нее ничего не выходит, напрасно твердит она молитвы, проклятие продолжает висеть над нею и над всем ее родом. Когда там же, у реки стояла прежняя старая церковь – она приходила туда, когда церковь перестроили заново – приходила в новую, когда из церкви сделали склад – она все равно приходит на старое место, тащится с трудом от порога к восточной стене, где прежде был алтарь, чтобы бить свои земные поклоны. А если однажды снесут обветшавшее здание, если построят или же, напротив, не построят вместо него что-то другое, - она все равно будет туда приходить, на пустошь ли, в новый ли дом, чтобы продолжать свое тяжелое бесполезное дело. Потому что нет ей прощения ни от людей, ни от бога, как бы она о том ни молила.
Она так натрудила себе ноги от постоянной многовековой ходьбы, что они распухли и стали словно тумбы. И у всех ее потомков – такие же толстые, будто опухшие ноги.
- Какие дикие фантазии, - сказала Мила и посмеялась над этой историей, утверждая, что ничего подобного не может быть, что сторож был горький пьяница, и что колдовства не существует.
Был чудесный теплый летний вечер. Компания молодых людей проводила время на берегу озера, как порой иначе называют, и не без оснований, Истринское водохранилище, возле костерка, за шашлыками и легкой выпивкой.
Непосредственно в зоне поселка находился пляж, специально обустроенный, с выровненным дном и даже засыпанным белым привозным песком берегом… правда, со времени устройства пляжа прошло немало времени, белый песок порос травой, но все равно это было прекрасное место, о котором знали во всей округе и даже в самой Истре, поэтому пляж никогда не пустовал.
Итак, был вечер, потемневшее небо отражалось в обильной озерной воде, вдали туманно чернела полоса леса, окаймляющего противоположный берег, справа тянулась длинная серая полоса плотины, по которой иногда, мерцая фарами, проезжали машины. Возле костерка собрались все давние друзья, потому что Саша и Сергей вернулись из армии, благополучно отслужив положенный срок, и на свидание с ними приехали из Москвы Глаша и Наташа. Здесь же находилась Надя, Сашина подружка, и Кирилл, ее давний воздыхатель, а также Коля, еще один общий одноклассник.
Кроме того, Сергей привел с собой своего нового друга и однополчанина Никиту, согласившегося погостить у него немного, а Наташа – Милу, постаравшуюся увязаться за подругами, которую Наташа пригласила приехать в поселок под Истрой вопреки желанию Глаши, считавшей, что Миле здесь не место… но Наташа рассудила иначе и настояла на своем, да и Мила вела себя активно, сделав все для того, чтобы ее поездка состоялась.
Глаша говорила Наташе, что Милу нельзя брать с собой, охваченная какими-то неприятными предчувствиями, но Наташа не вняла ее увещеваниям… ей все больше нравилось поступать наперекор глашиным советам, возможно даже, что в последнее время она поддерживала дружбу с Милой просто в противовес мнению Глаши, - а также возможно, что дружба с Милой и подтолкнула ее на эту дорогу, идущую вразрез с глашиной… все уже так запуталось… Хотя Наташе стоило бы вспомнить, что Глаша, имевшая дар заглядывать в будущее, часто была права. И она была права и на этот раз.
Сойдясь все вместе после разлуки, друзья детства не сомневались, что теперь те чувства и те отношения, что связывали их прежде, получат свое логическое развитие. Саша обрадовался свиданию с Надей, при полной взаимности с ее стороны, Глаша была вместе с Сергеем, и, как и в школьные времена, присутствие здесь же Кирилла, другого ухажера Нади, и вздыхателя Глаши Коли ничего не меняло и ничему не мешало.
Однако Мила, которая была хорошо осведомлена о том, кто тут в кого влюблен и кто кому нравится, быстро сумела все перевернуть с ног на голову. Ей удалось всех перессорить, - исходя из собственных интересов и побуждений, разумеется. Словно опутывая всех сетью сплетен, построенных на не совсем верно пересказанных чужих фразах, с некоторыми дополнениями, исходящими уже от нее самой, ссылаясь то на одно, то на другое лицо, Мила, которая владела техникой наводить тень на плетень в совершенстве, скоро достигла немалых успехов, разрушив то, что было, не дав осуществиться тому, что казалось уже почти состоявшимся, и завладев тем, чего она пожелала.
Мила принялась деятельно и неутомимо обхаживать Сашу, при этом убедив Кирилла, чтобы он не отступался от Нади, поскольку та якобы разочарована свиданием с Сашей и хотела бы с ним порвать, вот только ей для этого не достает решительности.
При том самому Саше Мила намекнула, что Надя склоняется к Кириллу, который не был в армии, так что они часто встречались в Сашино отсутствие и успели сблизиться. Саша был не слишком далек умом, он начал ревновать, почувствовал себя обманутым, обиженным, а обиженные люди жаждут утешения, а Мила без устали вилась вокруг него, льстила ему, говорила о том, что коварная невеста его не оценила, а ведь другая женщина была бы безмерно счастлива стать его избранницей, его подругой…
Глаша, давно уже не обольщавшаяся на счет Милы, первая заметила, что творится что-то не то, и как могла попыталась противостоять милиным козням, поговорив и с Сашей, и с Надей, а также вызвав на разговор саму Милу и в лицо обвинив ее в подлых происках… это была вторая открытая ссора Глаши с Милой, которую устроила она сама, предпочитая не закулисные интриги, а открытые действия.
- Никого я не ни с кем не разлучаю, - оправдывалась Мила. - Саша сам ко мне неравнодушен, Надя ему больше не интересна, в чем же здесь моя вина?
Увы, с Милой было трудно бороться, она не признавала честного боя, предпочитая наносить удары исподтишка. Сразу после объяснений с Глашей она побежала к Наташе, пользуясь уже испытанным приемом, чтобы настроить ее, и без того предубежденную против подруги после истории с серьгами, на нужный ей, Миле, лад.
Ее жалобы на новую глашину грубость, спровоцированную личной к ней глашиной неприязнью и более ничем, упали на уже подготовленную почву и дали нужные всходы, а кроме того, Мила использовала Наташу против Глаши и еще одним, недавно изобретенным ею способом.
Дело в том, что Наташа как раз переживала не лучшие свои дни и пребывала в смутном, несколько даже подавленном состоянии духа: очередной поклонник, понравившийся ей больше прочих, возможно, потому, что мало на них походил, вырвался из сетей ее обольщений, объяснив девушке, что ему нужны серьезные отношения с человеком, которому он мог бы доверять, а не краткая связь с лукавой вертихвосткой, хотя бы и столь привлекательной внешне.
Наташе еще никто ни разу не делал такой отповеди и не давал такой оплеухи, и она страшно обиделась, - обиделась тем более сильно, что в душе сознавала справедливость такого поступка со стороны разборчивого юноши. В результате ей впервые захотелось не очередного искрометного романа, а этих самых серьезных отношений, с достойным претендентом на ее любовь, разумеется, и, возможно, даже со всеми вытекающими, - то есть с замужеством.
В самом деле, хватит уже ей порхать по жизни, она вполне нагулялась, будет что вспомнить в старости, а теперь пора браться за ум и вить семейное гнездо. Да, но только с кем?..
Вот тут-то Мила и подсуетилась. Она знала, что Наташа однажды пыталась обратить на себя внимание Сергея, глашиного друга, но только безуспешно (Наташа ей сама как-то рассказала о своем неудачном опыте, Глаша-то была не в курсе этой подробности), - и теперь принялась убеждать Наташу, что Сергей, увидев Глашу после разлуки, разочаровался, хотя еще не решился порвать с нею…
Впрочем, с другой стороны, там и рвать особенно нечего, ведь это скорее дружба, чем любовь, столько в этих отношениях, в этой привязанности детской невинности и наивности, нерешительности, неуверенности… Недавно появившееся недовольство Глашей и ее поступками дало Наташе основание почувствовать себя мало связанной дружескими обязательствами… и Наташа в точном соответствии с расчетом Милы, на этот раз смело игнорируя Глашу, устремилась за Сергеем. А справиться с верностью Сергея Миле помогла сама Глаша. Так уж получилось.
Глаша позднее не могла понять, что на нее вдруг нашло. Прямо наваждение какое-то… Нескольких дней общения с другом Сергея, Никитой, оказалось для нее достаточно, чтобы она влюбилась в этого нового, мало знакомого ей молодого человека очертя голову. С нею случилось то, отсутствием чего ее не раз дразнила Наташа: проснулись неведомые ей прежде, небывалые чувства, и их огненный круговорот захватил ее с головой.
Всем людям хотя бы однажды в жизни хочется взойти на вершину и ощутить головокружение от немыслимой высоты… вот только им часто свойственно путать вершину с бездной, а восхождение с падением… это, вероятно, происходит оттого, что и в том, и в другом случае испытываешь одинаковую по остроте эмоцию, когда дыхание захватывает, а сердце замирает… между тем роковая ошибка неминуемо даст о себе знать.
Все, что связывало Глашу с Сергеем, то светлое, тонкое, исходящее из глубин души чувство не шло, как ей тогда показалось, ни в какое сравнение с силой забушевавшей в ее крови помимо ее воли страстной бури, в объятия которой она и упала, без сопротивления, с восторгом, сознавая при этом одно: один миг утоления жгучих желаний значит сейчас для нее больше, чем целая жизнь. Она была готова погибнуть за этот миг. Никита ответил ей с не меньшим воодушевлением… Честная Глаша сама рассказал Сергею о своей ему измене, и между ними все было кончено.
Занявшись своей любовью, как она называла свою страсть, Глаша перестала замечать то, что происходило между ее друзьями, и тем более уже больше ни во что не вмешивалась.
Саша и Надя снова поссорились и разошлись, Мила, воспользовавшись этим, вступила в связь с Сашей и однажды с ласковой улыбкой рассказала Наде подробности своего любовного свидания с ее бывшим женихом, - теперь уже безусловно бывшим… и Надя должна была выслушать, как горит у Милы на всем теле кожа, потому что Саша был небрит, и как ему нравится одна смелая ласка, которой он еще ни разу пробовал, и каким образом она, Мила, предохранялась от нежелательной беременности, чтобы прежде свадьбы не стать матерью.
Надя, кроткая и тихая, перенесла эту изощренную пытку молча, только иногда приоткрывая губы, будто ей не хватало воздуха… ей в самом деле не хватало воздуха под тем потоком грязи, который обрушила на ее голову Мила. Самое ужасное, что Саша присутствовал при этом, но ни словом, ни жестом не воспрепятствовал Миле и не помог Наде.
Уничтоженная Надя ушла с его горизонта и с дороги Милы навсегда. Ее мать потом рассказывала, что она все же и после измены жениха и отвратительного торжества соперницы не стремилась в объятия Кирилла, но тот был так настойчив, ни в коем случае не желая упустить выпавший ему шанс завладеть любимой девушкой, бывшей для него прежде недосягаемой, что Надя, чувствовавшая себя очень несчастной, уступила его домогательствам. То есть Надя, как ей это и было свойственно, поплыла по течению… увы, течение может вынести и на скалы…
Всего этого еще не произошло в то время, когда одним чудесным теплым вечером вся компания собралась на берегу озера возле костерка, и молодые люди ели шашлыки, пили вино, болтали, шутили, смеялись, и Никита, чтобы еще пуще развлечь приятелей и приятельниц, рассказал жутковатую историю о том, как однажды он и его отец, отправившись в гости к родственникам на своей машине, заплутали в какой-то глухомани, и хозяин деревенского дома, приютивший их на ночь, поведал им о местном привидении: давно умершая женщина (или это ее душа?) приходит каждую ночь, еле передвигая от усталости ноги, к алтарю церкви, хотя церковь уже много лет закрыта и превращена в склад, и отмаливает свой грех, но отмаливает напрасно.
Какой грех – никто в деревне не помнит, потому что этот давний кошмар люди боялись пересказывать своим детям, и все забылось. Помнится только, что не нашедшая загробного покоя женщина ужасная преступница… и ноги у нее распухли от многовековой ходьбы, и такие же распухшие ноги у всего ее потомства.
И Мила сказала, дескать, какая дикость, ну что за глупая байка.
А потом случилась дикость еще куда большая: любившие и не любившие друг друга люди перепутались, перемешались, связались между собою совсем не так, как они мечтали об этом, как они хотели этого, как это было правильно и хорошо еще совсем недавно… Но они еще тогда не поняли, что вся их жизнь устремилась не по тому пути… И по-настоящему довольна всем произошедшим была только она одна, Мила.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 4. На кривой дорожке.
В Москву все члены давней компании вернулись уже в несколько ином составе и совсем в другом порядке: Глаша без Сергея, тогда еще надеясь на продолжение романа с Никитой, а Саша рука об руку с Милой, причем Глаша прямо с вокзала отправилась на жительство к отцу, а Саша и Мила поселились вместе в квартире, которая вообще-то говоря ему и принадлежала, но в которой еще месяц назад хозяйничали Глаша и Наташа… но это уже было в прошлом.
Наташа осталась в поселке, у своих родителей, чтобы не разлучаться с Сергеем, собиравшимся учиться и работать в Истре, и перевелась на заочное отделение института, в котором прежде проходила обучение на дневном. Вскоре Наташа вышла за Сергея замуж.
Позднее Глаша думала о том, что, может быть, Сергей так быстро сумел переключиться на Наташу, потому что не любил ее, Глашу, слишком сильно… в таком случае, их союз мог в дальнейшем распасться точно также, как он распался в тот момент… может быть, они оба были обречены на это с самого начала… кто это знает, ведь их любовь так и не успела расцвети и окрепнуть… Но утешиться подобными мыслями ей все равно было сложно.
Тем не менее, виня в разрыве отношений с Сергеем себя, Глаша не обиделась ни на него, ни на Наташу и даже приехала на их свадьбу. Приехал и Саша – с Милой.
Молодые люди все еще старались держаться вместе, не будучи готовы к тому, чтобы отказаться хотя бы от остатков той дружбы, которая связывала их столько лет, с самого детства, и продолжали поддерживать между собою дружеские отношения. Пусть это было не то, что раньше, но они не представляли себе, как же им возможно остаться друг без друга, в одиночестве.
Даже для Глаши, наиболее критично относившейся к происходящему, перспектива подобной разлуки показалась слишком горькой и несправедливой, и она положила себе за правило терпеть Милу, с которой, конечно, предпочла бы не встречаться, но… но все так запуталось, и теперь от Милы ей было не освободиться, разве что разрубить одним махом все прежние связи. Однако на такое она, повторимся, решиться не могла, такого она не хотела. И вот они продолжали, они все еще старались дружить, все сообща, по заведенному порядку, - так, как получалось с учетом реалий сегодняшнего дня.
А реалии были совсем не такие радужные, как это еще недавно обещал им рассвет их жизни. Говорят, жизнь часто обманывает. Это неправда. Гораздо чаще люди обманываются сами. Они сбиваются с прямой дороги, а винят в этом отнюдь не себя.
Может быть, исключение из данного правила составляла только Глаша, одна среди всех своих друзей. Ей ведь было суждено жить на свете с открытыми глазами. Ее неожиданная любовь рассеялась словно наваждение, и она уже поняла, как ошиблась в Никите, который на самом деле не любил ее и для которого связь с нею была приключением, не более. Но она ясно видела в роковой ошибке и свою собственную вину, и не перекладывала ее на чужие плечи.
Брести по кривой стежке – тяжелое испытание, дурные вести и собственные невзгоды начинают сыпаться на голову словно из дырявого мешка.
Брак Сергея и Наташи оказался если уж не полностью счастливым, то все же довольно удачным. Для Сергея самым тяжелым оказалось вынести резкий, независимый нрав Наташи, склонной к установлению в семье собственного диктата, и он, в чем-то уступая, но в чем-то давая ей отпор, довольно сильно изменился, сделавшись в конце концов суровым и мрачноватым человеком. А ведь прежде очаровывал открытостью и улыбчивостью. Но это все ж таки было полбеды.
Самым страшным оказалось то, что произошло в замужестве за Кириллом с Надей, их союз закончился катастрофой. Надя согласилась выйти за Кирилла, она стала его женой, но полюбить его не могла, а притворяться не умела. Кирилл терпел явную холодность жены сколько мог, впрочем, не слишком долго, а потом сорвался с тормозов.
Во время одной из ссор Кирилл избил Надю и вышвырнул ее из дома. Стояла зима, Надя была одета в одну разорванную ночную сорочку. Вся в крови и без сил, она упала в снег возле подъезда и лежала до тех пор, пока ее в темноте позднего вечера не заметили в свое окно соседи с первого этажа.
Девушку спасли, но ее жизнь отныне должна была превратиться в ад: Надя сильно застудилась, вылечить ее полностью не удалось, она стала инвалидом.
Кирилл попал под суд, и его жизнь тоже оказалась сломана. Отбыв наказание, он не вернулся обратно, предпочтя жить и работать далеко от родных мест, устроившись где-то в областной глубинке.
Узнав о том, что произошло с Надей, Глаша не выдержала и отправилась к Саше, намереваясь поговорить с ним обо всем, что наболело у нее на душе и сделалось в связи с недавним страшным событием особенно актуальным. Она надеялась, что ей, может быть, удастся встретиться со старым другом без его сожительницы, так ей, как она думала, было бы легче до него достучаться, однако к ее сожалению ничего не вышло: дверь ей открыла Мила. Но Глаша снова была готова идти до конца и не отступила.
Какое-то время после своей последней ссоры, произошедшей несколько месяцев назад, еще в те дни, когда прежние союзы только готовились распасться, а новые сложиться, Мила и Глаша избегали общения друг с другом, но затем столько всего произошло… и столько утекло воды… На свадьбе Наташи и Сергея они держались уже, так сказать, в рамках приличий, вежливо кивнув друг другу, хотя разговаривать и не стали.
Теперь, увидав Глашу на своем пороге, Мила поджала губы, но все же распахнула перед нею дверь, поскольку повода не делать этого у нее не имелось. Саша встретил подругу детства радушно, Глаше показалось, что он в самом деле ей обрадовался. Мила, пригласив гостью выпить чаю, тут же постаралась взять инициативу в свои руки и принялась рассказывать о том, как они вместе на днях ездили на рынок выбирать ей новое нарядное платье.
- Посмотри, правда, красивое, - хвасталась Мила, вытаскивая обновку из шкафа и прикладывая к себе. Платье было черное, с длинным подолом и с болотного цвета воротником, и оно каким-то диковинным образом сочеталось с круглыми светло-зелеными глазами Милы и с ее бледным цветом лица.
От удивления при виде этого странного туалета Глаша широко раскрыла собственные глаза и не нашлась со словами, к тому же она и думала совсем о другом. Однако, если бы она прямо сказала, что ужаснее вещи не видела, это вряд ли произвело бы на Милу впечатление, подобное тому, какое произвел один ее молчаливый взгляд. Мила смешалась так сильно, что не смогла этого скрыть. Впоследствии Глаша ни разу не видела ее одетой в это платье.
Воспользовавшись паузой, наступившей в связи с неудачной демонстрацией неудачного, хотя и дорогого наряда в милиной болтовне, Глаша принялась рассказывать Саше о несчастье, произошедшем с Надей.
- А как там поживают Наташа и Сергей, у них все хорошо? – намеренно невпопад, попытавшись сбить Глашу с толку упоминанием о болезненном для нее предмете, спросила Мила, но Саша резко оборвал ее. - Заткнись.
Узнав, что Надя сейчас находится в больнице в Истре, Саша некоторое время хранил молчание, с посуровевшим взглядом и стиснутыми зубами, а потом заявил, что немедленно поедет к ней.
- Но тебе завтра на работу, - сказала Мила.
- Без тебя знаю.
После этого между Сашей и Милой началась перебранка, присутствовать при которой Глаше было очень неприятно, поскольку она наблюдала подобную семейную сцену в первый раз, но тем не менее она не торопилась уходить, считая, что само ее присутствие поможет Саше настоять на принятом им решении, с которым Глаша была полностью согласна.
Несмотря на противодействие Милы, напиравшей на то, что Надю никто не гнал замуж за Кирилла, это был ее выбор, вот и пусть теперь расхлебывает заваренную кашу самостоятельно, и нечего вокруг нее носиться, Глаша и Саша в конце концов ушли вместе, и Глаша проводила Сашу в направлении Рижского вокзала.
На другой день Мила прибежала к Глаше вся в слезах и с претензиями: это ведь Глаша подстроила все таким образом, что Саша узнал подробности о ссоре Нади с мужем, поехал утешать свою бывшую подругу, и вот результат: сегодня он позвонил Миле и объявил ей, что бросает ее и остается с Надей… это он от жалости так решил, а не от любви к Наде, потому что на самом деле он любит не Надю, а ее, Милу, также, как она любит его, и нечего было Глаше лезть в их дела, портить их отношения…
Мила отлично понимает, почему Глаша так поступила: из-за собственной любовной неудачи, очень уж ей горько, что Сергей променял ее на Наташу, вот она и отыгрывается теперь на окружающих, стараясь разрушить счастье других людей, раз ей не удалось стать счастливой самой.
- Это ты разрушила счастье Саши и Нади, когда влезла между ними, - отпарировала Глаша. - Теперь все стало на свои места, а ты пытаешься обвинить меня в своем провале. Уходи, нам не о чем разговаривать.
- Ты еще пожалеешь! – крикнула Мила в щелку закрывающейся перед ее носом двери.
Весь день Глаша находилась в приподнятом настроении: она надеялась, что ошибки удастся исправить, пусть и не все, но хоть некоторые. В самом деле, они еще так молоды. Даже если им случилось оступиться в начале пути, это не может означать, что теперь испорчен весь остальной путь, искорежена вся остальная жизнь. Подобные мысли, связанные с подобными надеждами, всегда приходят в голову людям в тяжелые жизненные моменты: еще ничего не кончено, еще все можно исправить. К сожалению, часто это только самообман, который помогает жить дальше, но не более того.
Саша вернулся в Москву через два дня, и Глаша, приехав из своего института, нашла его сидящим возле ее дома на лавочке, печального, озябшего… Надя, даже избитая и униженная, даже искалеченная, отвергла его. Она сказала, что не простит измены, не забудет предательства, вследствие которых с ней произошли такие ужасные вещи. Она прогнала его со своих глаз.
- А ты чего ждал? – воскликнула Глаша, которая, однако, тоже такого не ждала. - С Надей случилось страшное несчастье, она очень обижена, и ей очень плохо. Но если ты любишь ее, если ты хочешь ее вернуть, то не отступай. Будь с нею рядом, помогай ей, убеди ее довериться тебе снова.
- Она прогнала меня, ты что, не понимаешь?
- Прогнала, понимаю, но не могу понять тебя. Ты должен определиться с тем, как и ради чего ты будешь жить дальше.
- Я ничего не знаю, - и Саша склонил голову на руки в полном изнеможении.
Саша не поехал в Истру снова, но не вернулся и к Миле, при этом не спеша выгонять ее из своего жилья, и устроился у Глаши и ее отца: временно, пока не решит, как поступить дальше. Теперь раскладушка из кладовки была вынута и разложена на кухне для него (Глаша спала в одной в одной комнате с отцом, за выдвинутым наподобие ширмы комодом).
Однако вместо того, чтобы в самом деле что-то решать, он впал в тоску, и Глаша чаще всего видела его теперь пьяным, к тому же пил он с ее отцом, который грешил пристрастием к бутылке после смерти жены, но в компании Саши начал пить сильнее. Оба прогуливали работу и опускались все ниже, быстро, на глазах.
Ситуацию еще больше усугубляла Мила, не дававшая никому покоя, поскольку постоянно звонила и Саше, и глашиному отцу, и даже самой Глаше, словно забыв, что они поссорились, каждый раз находя для своих звонков какие-то новые предлоги, запросто мешая воедино и высокие материи, и хозяйственные мелочи.
То она должна немедленно сказать Саше, как страдает без его любви, то хочет отдать ему его вещи, которые он у нее оставил, то мечтает хотя бы увидеть его, то желает обсудить с ним вопрос о его квартире, в которой живет и за которую вносит из своих средств коммунальные платежи, и так далее.
Она пару раз попыталась также явиться к ним лично, но рад ей был только глашин отец, пьяный и поэтому веселый, принявшись зазывать ее в дом, однако интересовал ее не он, а Саша, а Саша не захотел ее видеть, причем Глаша также не молчала и весьма настоятельно посоветовала ей больше не приходить.
Однако звонить Мила не перестала. А кроме Милы, всем троим названивала и Наташа из Истры, которой звонила со своими жалобами Мила.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5. Глашина болезнь.
Глаша очень устала от этой неприятной круговерти, ее тошнило от вида новоявленных пьяниц, ей была отвратительна Мила со своими происками, ее огорчала враждебная позиция Наташи, которая видела все происходящее словно в кривом зеркале… к тому же Глаша все хуже себя чувствовала…
В последние два года Глаша, уже свыкнувшаяся с тем, что изредка по ночам ей снятся особенные сны, а днями в ее мозгу могут возникнуть некие образы… это был ее особый внутренний мир, в котором она жила и в котором ей даже стало нравиться жить, потому что она постигла его законы и почувствовала не только тяжесть, но и притягательность своего дара… но в последние два года Глаша ощутила, что в реку ее души кто-то словно набросал камней, в результате чего в ней возникли водовороты, омуты, мели… полный сумбур, в котором мало того, что почти невозможно было разобраться, но среди которого стало почти невыносимо жить…
Видения то долгое время не посещали ее вообще, и только смутное тягостное чувство давило на сердце, отравляя дни и ночи неизбывной тоской, - а то вдруг словно лавина сходила с гор, круша все на своем пути и хороня развалины под толстыми пластами снега… различные образы, картины, целые сцены словно взрывали мозг девушки, одолевая ее и днем, и ночью, не давая спокойно жить, не оставляя времени на отдых, но в этих видениях отсутствовала прежняя ясность.
Когда в старые времена Глаше снился особенный сон, который хорошо запоминался, или тем более картинка возникала перед ее мысленным взором среди бела дня, то она знала, что это – окошко в будущее, где все произойдет именно так, как ей привиделось, причем ей обычно мерещились не какие-то особенные вещи, очень страшные или явно судьбоносные, а просто образы и события, выхваченные из общего калейдоскопа жизни.
Но теперь дневные откровения посещали ее редко и так неявно, что она не всегда отличала их от обычных текущих впечатлений, и, храня их в памяти, не знала, несут ли они в себе хоть какой-то смысл, - а сны ее сделались такими несвязными… некоторые вроде бы имели к будущему непосредственное отношение и содержали в себе подсказки, которые, кто знает, могли позднее пригодиться, зато другие зачем-то уводили в прошлое, третьи же вообще являлись скорее плодами фантазийной игры, последствиями разных мыслей, упований и опасений… к тому же часто в ее нынешних снах присутствовали символы, которые не всегда можно было понять и разгадать, сны сделались зашифрованными, не то что раньше…
Как-то ночью Глаше приснилась огромная змея, заползшая к ней в постель, в другой раз на нее с неба падал, словно град, мелкий белый жемчуг, после ей случилось зачем-то ворошить в тарелке черный пепел, а однажды на ее глазах из высокого окна на землю упала женщина в белой ночной рубашке, - так, как наяву, а не во сне, это могла сделать, но не сделала ее мать… и ей часто виделись пауки и патина… всюду паутина…
А еще в одном сновидении ей показалось, что она присутствует на милиной свадьбе и сидит за свадебным столом, вокруг которого собралась вся милина родня, очень многочисленная и очень похожая на Милу внешне: у всех такие же круглые бледные лица, огромные светло-зеленые глаза, толстые ножищи, и все говорят что-то без умолку, и хохочут, хохочут… Глаша начинает понимать, что попала скорее не на свадьбу, а на ведьмовской шабаш, и ей очень хочется удрать отсюда, но ее так тесно обступили со всех сторон, что и не двинешься… И Глаша проснулась с криком, обливаясь потом и задыхаясь.
В последнее время одышка мучила ее постоянно, ей не хватало воздуха, грудь болела, и любые усилия, будь то работа по дому, просто ходьба, а тем более подъем на высокую лестницу, на верхний этаж приводили к упадку сил. Глаше уже не раз приходилось стоять на лестничном марше, прислонившись к стене, изнемогая от слабости, в состоянии, близком к обмороку… Она никогда еще не болела ничем тяжелее ветрянки и простуды, и приходила от своего состояния, такого непривычного для нее, в настоящий ужас. А что, если она умрет, как недавно умерла ее мама?!..
Мысли о смерти стали посещать Глашу все чаще, и она в связи с этим опять думала о своей маме… все было так похоже… осталось только рассказать о своих страхах отцу, чтобы история о «траурных закидонах» повторилась почти в точности. Но у Глаши еще хватало сил молчать о своих переживаниях.
Глаша засыпала вечером рано, чувствуя сильную усталость, но среди ночи непременно пробуждалась, выведенная из сонного оцепенения очередным кошмаром, и подолгу лежала без сна, глядя в темноту широко открытыми глазами… и думала о том, где ее похоронят после смерти – на московском кладбище рядом с мамой и ее родными, или на истринском, рядом с отцовской родней и, в частности, с матерью отца, о которой она знала только то, что имя Глафира ей дали в честь этой бабушки, умершей вскоре после ее рождения, почему они так и не познакомились.
- Бабушка Глафира, я скоро приду к тебе, - захлебываясь слезами, чувствуя, как сердце трепещет и замирает в груди, думала Глаша, прощаясь с жизнью. И однажды она думала о бабушке так горячо, что ей удалось увидеть ее во сне: разбуженная болью и страхом внучки от иного, могильного сна, бабушка появилась рядом с ее постелью как живая и как наяву, сказав ей отчетливо и даже резко:
- Еще не готово.
- Что не готово? – спросила, или ей показалось, что спросила, Глаша, которая никогда не видела бабушку, но сразу поняла, что это она. И поняла, что все, что ей сейчас скажут, истина. Между бабушками и внучками существует особая связь.
- Твое место на том свете не готово. Ведь нет еще? – обратилась старушка к кому-то, вероятно, находившемуся где-то позади нее, в темноте ночи. - Нет, точно рано, - улыбнувшись, произнесла она, снова поворачиваясь к девушке. - Ты еще долго будешь жить, а уж потом только…
Видение исчезло, Глаша проснулась и села на постели, прижимая руки к своему больному сердцу.
- Я не умру, но вряд ли выздоровею так просто, уж очень мне плохо… Надо снова идти по врачам.
Когда к участковому врачу в районную поликлинику приходит пациент, то есть когда он входит в дверь, отсидев двухчасовую очередь, и робко, охваченный проснувшейся надеждой, опускается на стул возле стола, за которым сидит, роясь в бумажках, человек в белом халате, то этот человек, чаще всего женщина (профессия терапевта – преимущественно женская), эта бывалая женщина смотрит на него и, вне зависимости от того, что там пациент ей лепечет, оценивает его состояние сразу на глазок, в первую очередь не по его жалобам, а по его возрасту: если молод, значит, скорее всего, простыл, ничего страшного, полечим чуть-чуть и вылечим; если средних лет – почти то же самое, хотя и с учетом уже накопившихся хронических заболеваний, ну, тоже, скорее всего, подтянем; если же стар, то организм начинает отказывать, а как вы хотели, милейший или милейшая, поэтому положительного результата ожидать от лечения не приходится, особенно нечего и стараться…
И вот в результате медицинские назначения для всех этих больных будут, конечно, сделаны, даже с некоторым уточнением после некоторых проведенных обследований, но в первых двух случаях внимания пациентам окажется уделено больше, что приведет к лучшим результатам, а в третьем случае манипуляции врача в судьбе пациента могут оказаться сродни отмазке… иди, помирай, и не вздумай жаловаться, вон до каких лет доскрипел, другим бы так.
Но главное в действиях участкового терапевта заключается в том, что, сколько бы лет ни было пациенту, чем бы он ни хворал, - и в деле установления диагноза, и в деле лечения основоположным будет общепринятый шаблон. Молодых лечим так, пожилых этак, стариков не то что не лечим, но с вышеприведенной оговоркой. Пять-десять минут на каждого пациента, больше времени нет.
Если же болезнь не укладывается в рамки шаблона, а лечение требуется специфическое, то пациенту придется долго обивать пороги кабинетов, чтобы узнать свой настоящий, а не средне-статистический диагноз, и получить надежду на адекватное лечение.
В общем, часто бывает так, что больному нужно обладать силами здорового человека, чтобы все же добиться необходимой помощи. А если сил не хватит, то пиши пропало, в самом деле… сколько таких примеров! И ведь любой участковый терапевт мог бы сказать любому такому бедолаге одно и то же: сам виноват, болеть надо по общепринятому принципу, то есть по шаблону, нечего изобретать себе и врачу на голову отклонения от правила - то есть опять-таки от шаблона…
Глаша была, на свою беду, не шаблонным пациентом, но ей, жаждущей спасти свою молодую жизнь и ободренной словами покойной бабушки, все же удалось победить косность современных Эскулапов, а там уж и одолевавшую ее болезнь. У Глаши оказался перикардит – вирусное воспаление сердечной сумки, чаще всего возникающее как осложнение после гриппа.
Поскольку Глаша проявила в деле своего лечения большую настойчивость, то участковая врачиха, чтобы отвязаться от этой юной психопатки, вообразившей, что она в самом деле больна, отправила ее в больницу: пусть полежит в общей палате с вонючими старухами вместе, вот и одумается, больше не станет скандалить. В больнице-то Глашу и начали наконец правильно лечить.
Поправив, насколько получилось, здоровье, Глаша вернулась домой и застала там все ту же омерзительную картину: пьяного Сашу, пьяного отца, и всюду грязь и разор…
И тогда она потребовала, чтобы Саша немедленно покинул ее дом. Она никогда не думала, что однажды в самом деле выгонит своего старого друга на улицу, но выхода не оставалось, поскольку было очевидно, что мягкость в данном случае хуже суровости. Он должен взяться за ум и навести в своей жизни порядок, тут ему никто не сможет помочь.
Глашин отец попытался противиться решению дочери, жалея Сашу, но Глаша от своего не отступила, а Саша… а Саша обиделся, очень сильно обиделся, и принялся, бранясь себе под нос, собираться, после чего ушел, хлопнув дверью.
Глаша надеялась, она была почти уверена, что Саша поедет в Истру, в поселок возле плотины, к родителям, наладит там свою жизнь, начнет работать, вымолит прощение у Нади… Но вскоре ей позвонила Наташа и озабоченным тоном спросила, как Глаша думает, что подарить Саше и Миле на свадьбу.
До сих пор, даже живя вместе с Милой, Саша еще упирался и не соглашался заключать с нею брак. Однако его попытка разорвать с нею отношения окончилась крахом, и он по складу своего характера был склонен винить в этом кого угодно: строптивую Надю, которая его отвергла, жестокую Глашу, которая его выгнала, несчастливую судьбу… только не себя. Он окончательно сломался и вернулся к Миле с окончательной капитуляцией.
Время шло, а Глаша между тем продолжала недомогать. Врачи объясняли ей, что ее перикардит в прошлом, и предполагали, что теперь в ее плохом самочувствии повинны уже не вирусы, вызвавшие воспалительный процесс, а нервы.
Глаша послушно пила успокоительные лекарства, но силы от этого у нее не прибавлялись, и сердце продолжало болеть. Молодая девушка чувствовала себя так, будто постарела лет на двадцать. Она еле-еле тащилась по жизни, без желаний, без радостей, без надежд…
Однажды, сидя в очереди в поликлинике, она разговорилась с соседкой, и та предположила, что болезненное состояние Глаши, с которым не могли справиться врачи, вызвано наведенной на нее порчей.
- Что еще за порча такая! – возмутилась Глаша.
- А ты не упрямься, послушай меня, - уговаривала ее собеседница. - Я тебе дам один адресок, съезди, не поленись, это не близко, но и не очень далеко, городок один в области…
- Не Истра часом?
- Нет, не Истра, другой. Знахарку зовут Танюша, она странная и даже смешная немного, но она тебе поможет. Она многим помогает, и берет недорого. Я позвоню ей сегодня, она разрешает ей изредка звонить, и расскажу ей о тебе, а потом ты сама позвони и договорись о времени встречи. Порча дело опасное, будет вот так точить изнутри, пока совсем не изведет.
Знахарка Танюша жила со своей семьей, то есть с мужем, сыном и огромной собакой, на третьем этаже старого пятиэтажного кирпичного дома, построенного углом напротив городского рынка поблизости от городской церкви. Это была маленькая худая темноволосая женщина лет сорока, когда-то изувеченная перенесенным полиомиелитом… вроде бы родители ее, люди верующие, предпочитали не ставить своим детям прививки из религиозных побуждений.
Она плохо двигалась, а тонкие руки были похожи на торчащие в разные стороны веточки, потому что искривленные пальцы не сходились вместе. Голос у нее был громкий и немного визгливый.
- Тебе, Глаша, хомут на грудь надели, удавку такую, поэтому и сердце болит, - объявила она, когда девушка вошла в дверь ее квартиры. - Я этой ночью тебя во сне видела, после того, как ты мне позвонила, и все про тебя поняла.
- Я тоже сны иногда вижу, - сказала зачем-то Глаша. - Только последнее время все путанные какие-то.
- Запоминай, еще пригодится, - улыбнулась знахарка. - Иди сюда, сейчас мы тебя освободим, развяжем. А зло, которое тебе сделали, назад вернется, с тобой не останется.
Женщина усадила Глашу на стул посреди комнаты и провела обряд, из которого Глаша запомнила только, что она пила воду с погашенными в ней спичками, а знахарка бормотала над нею слова не то заговора, не то молитвы.
- Посиди отдохни, - сказала Танюша со вздохом, усаживаясь на диван напротив девушки. - И я тоже дух переведу… Ты сейчас передо мной сидишь как в огне… - пробормотала она, прищурившись. - Никому не говори о том, что была у меня, и мы что-то сделали. Никому. Тебя не сильно завязали, бывают и похуже случаи. Одной женщине шею ремнем затянули, пряжкой наперед, а на пряжке заклятье. Знаешь, как она мучилась, и не один год, а целых семь лет. А то еще иголки втыкают, чтобы через иголку по нитке силу из человека пить. Воткнут, присосутся и пьют. Но я иголки вижу и вытаскиваю. У меня еще детей хорошо получается лечить. У детей часто астма развивается, легкие слабые, а если к тому же аллергия, то беда. А я рукой по спинке как хлопну, и все, здоров. Вся хворь вылетает, как не было.
- Так это правда, что меня сглазили? – спросила Глаша, которая все еще не могла поверить в такой диагноз.
- Не сглазили, Глаша, сглаз – он от злобы, но не по умыслу. Тебя испортили, нарочно.
- А кто это сделал, вы знаете?
Знахарка снова прищурилась.
- Люди… - пробормотала она. - Люди… Если хочешь, можешь еще меня сейчас спросить о своих делах.
- Что меня ждет в будущем?
Знахарка немного помолчала.
- Сын у тебя будет, - сказала она с новой улыбкой.
Знахарка посоветовала Глаше принять оборонительные меры против новых злобных происков.
- Я поставлю тебе защиту, на семь лет, но ты и сама не сиди сложа руки. Сделай себе оберег и носи. Возьми красную шерстяную нитку, затяни на ней семь узелков, а потом попроси кого-нибудь из близких людей, вот отца, к примеру, завязать ее тебе на левом запястье. Когда нитка истреплется, новую повяжи.
- Как в детстве, - подумала Глаша.
Некоторое время после визита к знахарке Глаша изредка звонила ей, но однажды Танюша попросила ее подождать, а сама отвлеклась на разговор, который через пару минут стал слышен Глаше в телефонной трубке: Танюша ссорилась с мужем, он кричал на нее, обвинял в том, что она слишком многого хочет, а ей ведь и так все помогают, и он, и сестра, а ей все, видите ли, мало…
Глаша подумала, что безоблачной жизни ни у кого не бывает, а кроме того, ей стало неловко, что она, пусть и случайно, подслушала отголосок чужих семейных разборок. Она повесила трубку и больше не беспокоила Танюшу, да ей и не было уже в том нужды: ее непонятная, неуловимая болезнь ушла так незаметно, будто приснилась, и все вообще наладилось, и учеба шла хорошо, и даже отец бросил пить и взялся за работу, а немного погодя, сильно смущаясь, сказал Глаше, что у него вроде бы завязались отношения с подругой ее покойной матери… сегодня он идет к этой женщине в гости.
Глаша выразила свое одобрение, сама нагладила отцу рубашку, почистила пиджак и завязала бант на коробке конфет, которую он купил в подарок. Проводив его, она встала у окна, бездумно глядя на улицу. Была весна, и хотелось жить.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Конец Второй части.
(28.10.13)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Продолжение: http://proza.ru/2024/07/10/1171