С благодарностью
моей украинской коллеге
Надежде Корытниковой
После прочтения моих материалов на портале proza.ru Надя прислала мне развернутый отзыв с такими словами: «Ваша личная биография – это и есть магнит притяжения, ракурс для наблюдения биографий других людей. Вы переживаете вместе с героями их живые, непридуманные истории. Это драгоценно для читателей». Я начал отвечать ей, но понял, что это непросто. Тогда я задумал подробно описать дела последнего времени, так сложился этот текст.
Три года назад, в конце июня 2021 года, я решился освоить пространство proza.ru и завел в нем свою страницу http://proza.ru/avtor/bdbd80. Сначала - немного статистики, показывающей мою активность в освоении нового пространства.
Долгие годы несколько, а теперь – почти, отшельническая жизнь в небольшом калифорнийском городке Foster City приучила меня к отчетности перед собой о сделанном. Это – разного типа дневники, письма друзьям-коллегам, статьи-самоотчеты. Сборник «Отметины моего долгого пути на портале Proza.ru» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=13#13>, содержит около 20 текстов, помогающих мне теперь видеть характер и скорость освоения мною «прозаического» пространства.
В первое время и рассказов было мало, и читателей, вернее – посетителей сайта было немного, первая тысяча набралась за два месяца. С увеличением числа текстов и появлением их тематического разнообразия возрастала и интенсивность ознакомления с написанным.
13 июля 2023 года, т.е. через два года работы статистика показывала: 293 произведения и 20007 прочтений. Количество разных читателей счетчик не сообщает. Прошел еще год, и 1 июля 2024 года на портале было размещено 367 текстов – очень больших нет, но нет и совсем маленьких, есть специально написанные, есть – опубликованные в разные периоды 2000-х, тематически все тексты объединены в 17 сборников. Суммарное количество прочтений моей коллекции текстов перевалило 34000. В последние полгода ежедневное число прочтений, размещенных на сайте текстов, варьирует от 25-30 до 55-60.
Технически создать на proza.ru свою публикационную нишу - элементарно, несоизмеримо сложнее было преодолеть идентификационный барьер. Я не относил и не отношу себя к «прозаикам», хватит того, что я - математик по базовому образованию, психолог по кандидатской диссертации, социолог и полстер по характеру многолетней работы и докторской диссертации, наконец, историк социологии по содержанию исследований, проводимых в этом веке. Однако социография и автоэтнография это те сферы социологии, которые «впускают» в себя логические и собственно дискурсивные возможности художественных тектов. В частности, широкие возможности для этого открываются при создании биографий.
Для меня на протяжении многих десятилетий высоким образцом научных биографий являются книги историка и социолога науки Б.Г.Кузнецова, автора книг об Эйнштейне, Галилее, Бруно, Ньютоне, Ломоносове и других классиках науки. Интерес к этим работам возник задолго до начала моих собственных историко-социологических исследований, скажу больше – они стали продолжением чтения книг Кузнецова и личных бесед с ним. Около десяти лет назад, работая над книгой о жизни и творчестве Кузнецова, я перечитал ряд биографий, написанных им в 50-е – 70-е, и обнаружил в них то развитие академического подхода к анализу истории науки, которое сближает его методологию и язык изложения с современным понимаем автоэтнографиии. В этом отношении особого упоминания заслуживает его небольшая и абсолютно не отвечавшая тому времени книга «Путешествия через эпохи. Мемуары графа Калиостро и записи его бесед с Аристотелем, Данте, Пушкиным, Эйнштейном и многими другими современниками» (1975). Здесь синтез истории науки и культуры, щепотки научной фантастики и автобиографических вкраплений. В рассказе «Граф Калиостро – мой многолетний собеседник» и еще в двух текстах я попробовал использовать эту методологию, потому понимаю, какие богатые возможности она предоставляет для соединения истории науки и автоэтнографии. В целом, влияние творчества Кузнецова на мои современные исследовательские подходы отражено в двух сборниках: «Б. Г. Кузнецов - историк, философ и социолог науки» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=11#11> и «Кабинет биографического анализа им. Б. Г. Кузнецова» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=2#2>.
В начале своей работы на proza.ru я руководствовался изречением: «Глаза боятся - руки делают», так как два сложных вопроса оставались без ответа: «Надо ли?» и «Что размещать?», но было ощущение того, что нечто подобное необходимо сделать. Прежде всего, историко-биографические исследования, которым было отдано два десятка лет, были завершены, пусть не совсем так, как задумывалось, но – в моем понимании – достаточно продуктивно и успешно. Материал был собран огромный, более 200 глубоких биографических интервью с российскими социологами семи поколений. Он требует изучения и обобщения, однако это не может быть разовой акцией, нужны годы труда и не только моего. Некоторые аспекты этого главного в моей исследовательской практике проекта отражены в двух сборниках:
«История российской социологии. 20 лет поисков» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=14#14> и «История российской социологии. Портреты и сюжеты» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=16#16>. Сюда же можно отнести и коллекцию «Портреты российских социологов на Радио Свобода» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=9#9>. Суммарное число текстов – более 90, но это сугубо арифметический показатель, в действительности множество отдельных результатов этого исследования, получившего название – «Большой портрет», представлено в других сборниках.
Исследование жизненных путей американских создателей и аналитиков рекламы, а также – первопроходцев в области изучения американского общественного мнения, а затем российских социологов вылилось в общий интерес к биографическому анализу, но не как к методу социологии, замешенному на признании примата объективности. Я сразу отдал предпочтение пристрастности, которая при честности биографа ведет к объективности. Одновременно, пристрастность должна дополняться документальностью.
Жизнь так складывалась, что я не задерживался на разработке, уточнении теории биографического метода, хотя было прочитано немало, и все же моими главными учебниками стали биографии, авторами которых были русские и американские писатели и историки науки. У меня не было времени «на школу», ею стала собственная работа над биографиями. Не считал, но думаю, их написано не менее полусотни. Статьи складывались в книги, и такая исследовательская практика стала первым опытом автоэтнографии.
В Америке я оказался весной 1994 года, 30 лет назад, в первое американское пятилетие было не до науки и переписки, однако эти тяжелейшие годы безработицы и драматических жизненных обстоятельств стали для меня периодом отвыкания, освобождения от той социологии, которой я занимался более четверти века в СССР/России. Мой покойный друг Валерий Голофаст писал мне в начале века: «Ты как будто смахнул со стола старые бумаги и начал все заново». На рубеже веков происходил возврат к исследованиям и восстановление общения с близкими мне по духу коллегами. Я не мог предполагать, что и характер исследования – история науки – и неформальная переписка с друзьями были движением к автоэтнографии и социографии. Во втором случае имеются в виду наблюдения новой реальности. С размещения этих очерков на proza.ru началось мое обживание созданного сайта, они составили сборник «Foster City. Наблюдения, ощущения и размышления» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=1#1>. За последние годы я крайне мало добавил к серии очерков о Foster City, в основном написанных до начала 2010-х. Дело в том, что в окружающем меня я прекратил видеть новое, удивляющее. Удивление от нового стало сменяться удивлением от открывающегося прошлого.
Работа над биографиями, особенно, если героями статей и книг являются близкие, дорогие автору (не обязательно – современники или лично знакомые ему) люди, становится в той или иной степени автобиографичной. Не сразу, но я обратил на это внимание на стыке веков, когда после долгого перерыва в научных исследованиях неожиданно начал изучать абсолютно новую для себя и не знакомую в России тему – история рождения американской (научной) рекламы. Я обнаружил этот круг вопросов, когда учился в американском колледже и в один из семестров записался на курс “Advertising.” Меня заинтересовала не технология изучения мнений потребителей, а философия рекламы и судьбы первых копирайтеров (создателей рекламы), которые самостоятельно пришли к пониманию необходимости раскрытия механизмов воздействия рекламы на потенциального покупателя. И здесь почти случайно я узнал, что Джордж Гэллап – ключевая фигура в становлении научной технологии измерения общественного мнения, в общих чертах это было мне знакомо еще в России, как психолог начинал свою карьеру с анализа установок американцев на информацию в газетах и журналах, в том числе, придумал оригинальный метод изучения восприятия ими рекламы товаров и услуг. Сейчас мне кажется удивительным, как и почему жизнь и творчество первых копирайтеров и полстеров, живших в XIX-начале XX вв., заинтересовали меня настолько, что стали частью моей биографии. Отчасти, дело в том, что читая об этих людях и их жизненных проблемах, я открывал для себя Америку. Одна за другой до 2013 года родилось полдюжины книг, про себя я называю этот проект «гэллапиадой».
В 2008 году это многоцелевое историко-социологическое исследование нашло свое продолжение в серии мониторингов президентских кампаний, которые я повторял в 2012, 2016 и 2020 годах. Некоторые результаты исследований по американской тематике отражены в сборниках: «Джордж Гэллап и его не умирающее наследие» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=12#12> и «Их отличает креативность и смелость» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=5#5>.
Выше был кратко представлен мой историко-социологический проект по российской социологии «Большой портрет», здесь я подчеркну важное обстоятельство – он тоже вырос из гэллапиады. В 2004 году, в самый разгар изучения биографий и творчества первых американских полстеров, я понял, что надо бы сделать, по крайней мере нечто аналогичное, и применительно к моим коллегам. Никакого грандиозного замаха не было, думалось лишь провести несколько интервью с российскими социологами, изучавшими общественное мнение. Однако через год-два оно «само» начало превращаться в общесоциологическое.
Итак, первым шагом к автобиографическому анализу было изучение биографий российских и американских социологов. Однако в последние годы это мое движение, в том числе, и в сторону автоэтнографии, имеет не только опытное происхождение, но и теоретическое обоснование. Таковым является принцип Алексеева «Собственная жизнь может быть полем включенного наблюдения». А.Н. Алексеев – один из первых в России социологов, начавший осваивать возможности автоэтнографии применительно к тематики, разрабатывавшейся им, и жизненных коллизий, в которых волею судьбы он оказался. Многое он изложил в фундаментальном 4-х томнике «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия», а позже – в 3-х томнике «Из неопубликованных глав».
Затем был 4-х томник, написанный совместно с украинским социологом Романом Ленчовским «Профессия – социолог» (2008-2010). Еще в 2011 году в отзыве на этот труд я писал: «...оказывается, что честное отношение к простому, обыденному материалу, мимо которого мы обычно проходим, не замечая, дает на выходе удивительное по полноте и правдивости описание окружающего нас пространства» и далее: книга еще раз (после «Драматической социологии», после книги Фирсова о разномыслии и еще совсем небольшого числа книг) дает нам пример развития новой для российской социологии тенденции. Ее можно назвать: «интимная социология». Речь идет о том, что авторы не скрываются за материалом, они не напоминает о себе ежестранично, но их присутствие ощущается постоянно... этот новый стиль – мне кажется – синтезирует в себе и традиции русской социальной журналистики (Короленко, Гиляровский, сборник «Физиология Петербурга») и является ответом на то, что в течение многих десятилетий советские социологи не имели возможность говорить своим собственным голосом.
В то время в отечественной социологической литературе не говорили об автоэтнографии, но видно, что фактически я оценивал сделанное моими коллегами и друзьями как серьезное достижение именно в этом научном направлении. Еще одним уникальным примером социологической авторефлексии является «Блог Андрея Алексеева» на портале Cogita.site, который он вел в 2012-2017 гг. и который его друзья сохраняют и после его смерти. Я бы назвал эту совсем не изученную его социологическую и журналистскую деятельность - «Здесь весь Алексеев», включая его гражданские установки и интимные факты о его болезни.
Влияние Андрея Алексеева на то, что я делаю последние полтора десятилетия и особенно – в истекшие три года весьма значительно. В сборнике «Нескончаемые беседы с А. Алексеевым» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=7#7> представлено полтора десятка текстов, отражающих отдельные грани нашего многолетнего общения.
В Предисловии к сборнику сказано: «Смерть Андрея Алексеева изменила характер моего с ним общения, но не прервала его, возможно, даже интенсифицировала. Пространство историко-социологических и биографических исследований, в которое я вошел на рубеже столетий, в последние годы раскрылось передо мною такой тематикой, что при ее изучении оказались плодотворными методологические построения Алексеева. В целом я и раньше был с ними знаком и обсуждал их с ним, но лишь сейчас начинает в полной мере раскрываться их эвристический потенциал. Отсюда, потребность в нескончаемых беседах с Андреем Алексеевым».
Серьезные объективные обстоятельства не позволили мне закончить книгу о Б.М. Фирсове, совместная работа и человеческая близость с которым связывали нас полвека. Написанные фрагменты книги и другие тексты об ушедшем в начале этого года друге вошли в сборник «Незавершенная книга о Борисе Фирсове» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=10#10>. Несколько лет предшествовавших его смерти он тяжело болел и не пользовался электронной почтой, наше общение сводилось к ежемесячным телефонным разговором, становившимся все короче и короче. Поэтому, к моему сожалению, мы не могли полноценно обсуждать мои поиски в области автоэтнографии.
Неожиданно, радующим меня образом, сложился и развивается сборник «У каждого из нас на свете есть места...» http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=15#15 . Исходно это было несколько воспоминаний о родителях и сестре, о вдруг всплывшем в памяти вечернем путешествии со школьным другом по берегу Обводного канала и другие материалы, разбросанные по разным сборникам. Потом появился небольшой рассказ «Ленинград. Ул. Красной Конницы дом 12», с такими первыми словами: «В последние годы я все чаще возвращаюсь по указанному в заголовке адресу. Ничего удивительного в этом нет, наоборот, по сути все мои воспоминания произрастают из этой точки. Там прошли детство, юность, ранняя молодость. Там начинали формироваться мои представления о мире, дружбе, труде и профессии. ... и очень многое хочется пережить заново и описать. Это – путь к себе». В тот момент я конечно же не думал, что слова «это – путь к себе» окажутся пророческими. Сейчас я вижу, что около сорока текстов о моей Красной Коннице (теперь – Кавалергардской улице) действительно возвращают меня к событиям и людям, которыми во многом я живу и сейчас. Вдруг находятся люди и обнаруживаются документы, обогащающие (подтверждающие) мое видение событий, удаленных на многие десятилетия. Нашлись мои еще довоенные (я родился за две недели до войны) адрес и телефон; отец умер в 1948 году, но интернет помог мне больше узнать о сделанном им, а значит – лучше узнать его. Воспоминания об улице и доме вывели меня на друзей родителей и людей, которые приходили к нам, так я многое начал понимать в себе. Через 60 лет поисков я нашел в Австралии профессора физики, который в 1959 году (тогда он только что закончил МГУ) рассказал мне о двух книгах, давших толчок развитию моих научных интересов. В октябре 2023 года произошла совсем необычная история.
Приведу начало письма женщине, которая и представления обо мне не имела: «По большому счету, я знаю вас очень давно... вы – на пять-шесть лет старше меня, сейчас это небольшая разница, но когда вам было лет 16-17, а мне – 11-12, эта разница была огромной. Мы жили в одном доме, Красная Конница д.12. Помните, если идти от арки дома по Мариинскому проезду, то сначала он идет прямо, а затем, следуя архитектуре здания, поворачивает налево, в сторону Кирочной. Моя парадная расположена именно на этом углу». Через день пришел ответ: «Дорогой Борис! Потрясающее известие! Очень рада! Надо будет как-то встретиться и познакомиться. Мой дом. тел.: ( ) кроме вторника и четверга - я на работе, можно звонить и в выходные». Эта женщина – Елена Николаевна Поляхова – известный астроном, ее именем названа малая планета, мы оба закончили мат-мех факультет ЛГУ. Мы нашли общих знакомых в нашем доме, и он стал мне еще роднее.
Раскрою смысл слова «роднее» и заодно покажу, какого рода исторические раскопки производятся мною в ходе автобиографических поисков. Недавно, 21 марта, завершая письмо Е.Н. Поляховой, я задал ей вопрос:
- Лена, ты не знаешь, твоя мама знала семью Дервизов, они жили в нашем доме...
Завязалась переписка:
- Насчет Дервизов! Мама была знакома с Еленой Александровной,которая всю блокаду работала домовым электриком. К началу войны старая баронесса фон Дервиз скончалась, мальчик, сын Е. А., был отправлен в эвакуацию. Больше о них ничего не соображу.
- Верно, Лена, как с тобой хорошо вспоминать... я знал Елену Александровну как тетю Лёлю, в те годы она продолжала быть электриком, дружил с ее сыном Шуриком (Александром, значит, назван в честь деда). По-моему, его фамилия была попроще – Смирнов. Они жили в последнем дворике, на первом этаже, дома у них был своеобразный музей: дореволюционные игры, как-то Шурик на секунду ушел в другую комнату и вернулся в цилиндре и пенсне. Лен, ты вспоминай, это во многих отношениях полезно. Пожалуйста
- Да, они жили в последнем дворике в первом этаже. Я у них никогда не была. Мама тоже называла ее Леля Дервиз. Как долго она работала в ЖАКТе электриком, тоже не помню. Ты мне напомнил, что сына звали Шурой.
Постепенно сложился сборник: «У каждого из нас... », но много важнее то, что воспоминания о доме стали началом моих собственно автобиографических воспоминаний и рассказов. Сначала я стал замечать, затем – осознавать, что казалось бы разрозненные тексты, размещенные на proza.ru, это разные сюжеты прожитого мною, отдельные результаты проведенных исследований, люди, составляющие ядро моего коммуникационного мира. Точнее стало направление дальнейшего движения в создаваемом «прозаическом» пространстве.
Так появились сборники: «Встречи по жизни. Микробиографии» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=6#6> и «О себе и чуть более...» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=8#8>. Три этих сборника уже сейчас включают в себя около сотни рассказов о людях, которых мне приятно вспоминать, это и мои ровесники, некоторых из них я встречал в начале 50-х, и много старшие меня, хранившие в речи и в характере общения дух дореволюционного Петербурга. Все это удивительнейшим образом всплывает сейчас, и я часто говорю себя: «Неужели? Неужели?»
Недавно я начал формировать новый сборник на базе переписки с коллегам «Из моего архива писем» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=17#17>. Несколько факторов обусловили уникальность этого собрания писем. Во-первых, я оказался в Америке, когда у российских социологов не было страха общения с покинувшими страну коллегами, который был до перестройки. Во-вторых, начало века стало периодом освоения населением России, тем более, интеллигенцией крупных городов, электронной почты, так что процесс переписки принципиально упростился. Третье, благодаря многим годам работы в социологии до отъезда в США, я был знаком лично с социологами, стоявшими у истоков отечественной социологической науки. К тому же, начатое в 2004-2005 годах интервьюирование социологов различных поколений многократно увеличило размер моей коммуникационной сети, в частности, интенсифицировало неформальный обмен письмами.
С той или иной полнотой я представил сборники, родившиеся за истекшие три года на proza.ru, но остался еще один – не упомянутый: «Память помогает, удивляет и пленит нас» <http://proza.ru/avtor/bdbd80&book=3#3>. Он – один из ранних (третий) и одновременно – наименее наполненный (9 текстов). Ранний – так как исходно полагал, что ценнейшим инструментом работы над биографиями людей, которых знаешь или знал, является память пишущего. Ибо все, о чем автор рассказывает, проходит через его память или порождается ею. Мало текстов, так как из этого сборника они постепенно перемещаются в другие. Одним из старейших текстов в этом наборе является «Воспоминания утолщают наше настоящее», которому предпослано изречение Аврелия Августина: «Нет прошлого, настоящего и будущего. Есть прошлое настоящего, настоящее настоящего и будущее настоящего». Эти недавно найденные слова фактически передают суть моих исторических и автобиографических размышлений.
Еще в начале 2000-х, когда я с нуля осваивал историю рекламы и опросов общественного мнения, я ввел понятие «толстого настоящего». Я сразу исходил из отсутствия «гладкого», «гомогенного», «постоянного» настоящего, полагал, что настоящее – это огромное пятно неправильной и постоянно меняющейся конфигурации. И за счет «освоения» прошлого наше настоящее наращивается, «утолщается», становится более объемным, обеспечивает лучшее видение, понимание реальности, делает более отчетливым будущее. В последние годы я начал распространять концепцию «толстого настоящего» на биографический и автобиографический анализ. И здесь воспоминания стали инструментом утолщения моего собственного настоящего. Скажем, многое, о чем я сейчас пишу, десятилетиями находилось в «спящем» состоянии, я не подозревал, что следы давних событий хранятся в каких-то уголках моего сознания, это были «вещи в себе». Теперь все эти истории стали часть моего осознанного, актуального, близкого настоящего. И записанное, воплощенное в рассказе, оно заставляет меня вглядываться в будущее.
Еще не освоенным мною, но кажущимся весьма плодотворным может быть анализ того, что скрывается за коммуникационным расстоянием в одно рукопожатие, такой анализ утолщает и расцвечивает мое настоящее. Приведу три примера, которые уже представлены в моих воспоминаниях.
Первое: очень давние встречи у нее в небольшой петербургской квартире на Басковом переулке и у нас дома с директором библиотеки Академии художеств Юлией Петровной Алехнович, с которой до войны и несколько лет после войны, работала мама. Теперь я многое узнал о жизни ее мужа – Г.В. Алехновича (1886-1918), одного из первых русских авиаторов; даже вспомнилась одна встреча с его другом.
История вторая. В начале 50-х я с мамой неоднократно бывал в гостях у театрального художника Александра Викторовича Рыкова и его жены. Мне было интересно слушать его воспоминания о постреволюционном театре, но, наверное, нередко мое внимание ослабевало, все же мне было лет 12-14, да и в целом тематика его рассказов не была близка мне. В конце 2022 года я написал немного об А.В. Рыкове, заметив что несколько встреч с ним несомненно повлияли на мое сознание, иначе через семь десятилетий у меня не возникло бы желание вспомнить его. Изучая сейчас жизнь Рыкова, я узнал, что он сотрудничал с В.Э.Мейерхольдом и считал его своим учителем. С уверенностью скажу, что о Мейерхольде я узнал тогда, когда его творчество было под запретом, а имя во многих случаях было лучше не произносить.
Так сложилось, что одновременно с воспоминаниями о Рыкове я задумал и писал небольшой биографический очерк о Викторе Ильиче Варшавском, сильном, увлеченном, постоянно настроенном на новое ученом, много сделавшим в разных направлениях компьютерной математики, в теории автоматов, распознавании образов, об одном из пионеров создания искусственного интеллекта и одаренной многими талантами и чувствами личности. В одном из некрологов о Викторе Варшавском было сказано, что у него было громадное количество друзей и знакомых, которые любили и почитали его. Все верно, однако сам Варшавской все же оставался загадкой. Не скажу, что он был человеком из прошлого или будущего, было в нем и то, и другое, но прежде всего он жил в своем собственном, уникальном времени, не во всем сбалансированном с внешним социальным временем.
У меня сложились с ним добрые отношения, когда в 70-е мы работали в Институте социально-экономических проблем АН СССР. Естественно может возникнуть вопрос о том, что связывало Варшавского и Рыкова, живших в разное время и входивших в разные социально-профессиональные общности. Объяснение будет необычным, их связывает лишь моя память. Заголовок воспоминания об А.В. Рыкове - «Художник А. В. Рыков. Улица Чайковского, д. 1», в этом же доме, но в другом крыле, размещался ВЦ института, в котором мы работали и которым в то время руководил В.И. Варшавский. Мое воспоминание о нем начинается так: «В который раз я мысленно шел к дому №1 по петербургской улице Чайковского, настраиваясь на воспоминания о театральном художнике А.В. Рыкове, в гостях у которого я несколько раз был с мамой в середине 50-х. Задумавшись о чем-то, я пропустил арку, ведущую во двор, и оказался у парадной, расположенной в том же доме почти на углу с набережной Фонтанки. В 1970-х – 1980-х здесь размещался Вычислительный Центр Института социально-экономических проблем (ИСЭП) АН СССР, и как сотрудник этого института я многократно бывал в ВЦ. Однако еще не до конца осознав этот факт, не задумавшись, зачем и почему, я знал, что буду писать о руководителе Центра Викторе Варшавском». Tак, «на ровном месте» я заметно и красочно утолщил свое настоящее.
Википедия сообщает, что дедушка Виктора, отец известного писателя-фантаста Ильи Варшавского, был выпускником Цюрихского политехнического института, инженером по тепловым двигателям, а его мать, т.е. бабушка моего героя, была переводчицей, состояла в секции переводчиков Союза писателей и была тетей Риты Райт-Ковалевой, в переводах которой к советским читателям впервые пришли Генрих Бёлль, Франц Кафка, Джером Сэлинджер, Уильям Фолкнер, Курт Воннегут и другие классики мировой литературы. Не менее захватывает дух материнская линия Виктора. Его мать Луэлла Александровна Варшавская (урожденная Краснощекова) была дочерью первого председателя правительства и министерства иностранных дел Дальневосточной республики Александра Михайловича Краснощёкова. То, что отец Виктора Варшавского – автор большого числа читаемых научно-фантастических рассказов, мне было известно еще до знакомства с Виктором, от него я слышал имя необычное мамы – Луэлла, но не больше. А бурная история того времени сложилась так, что она воспитывалась в семье Лили Брик, знала, общалась с Осипом Брик и Владимиром Маяковским.
Таким образом оказалось, что предбиография Виктора Варшавского расположена в интереснейшем, богатом историко-культурном пространстве, ведь все названные люди запрограммировали его генетику, а значит – многие свойства его восприятия мира, его темперамента, и все это должно было проявиться в его поведении и составить основу его биографии. Как было удержаться и не написать о Варшавском, тем более, что то был канун его 90-летия.
Год назад в тексте, озаглавленном «Проза. ру. 300 страниц книги о прожитом» я так попытался суммировать свой опыт изложения собственной жизненной истории: «Начиная с 2005 года я несколько раз рассказывал в интервью моим коллегам и в собственных автобиографических текстах о прожитом, описывая все в хронологической последовательности. Но уже несколько лет я отчетливо замечаю, что такое гладкое, однообразное, линейно-упорядоченное представление человеком своего жизненного пути принципиально урезает его возможности рассказа о себе и обедняет понимание его социализации и деятельности. Дело в том, что ежемоментно жизнь человека развивается (движется) по траектории в многомерном пространстве прожитых событий и текущего времени, тогда как хронологическая упорядоченность жизненных событий осуществляется лишь по одной из координат.
В моих теперь уже почти 370 описаниях прожитого нет прямой установки на хронологичность, пытаюсь развивать «нелинейное» биографирование, не отказываю в праве на существование хронологического изложения жизни, но вижу в таком подходе ограниченность. Стремление упорядочить во времени происходившее, сковывает и мои воспоминания, и изложение биографических материалов. Ведь многое в жизни происходит, проистекает одновременно, внутри одного временного промежутка. Происходящее и происходившее невозможно вложить «между» какими-то событиями, тем более, что все важнейшие события не завершаются, а продолжаются в новых обстоятельствах или, по крайней мере, активно присутствуют в нашем сознании. Многие родственные, содержательно близкие события связаны друг с другом участием, присутствием одних и тех же людей и потому требует одновременного рассмотрения / изложения, хотя во времени они разделены десятилетиями.
Тематика нелинейного биографического анализа (н.б.а) – самая новая в моем историко-социологическом исследовании, размышления на эту тему начались в 2017 году, а первые опыты – в середине 2018 года. Вместе с тем, все это не возникло случайно, на пустом месте. В общем случае, к проблематике н.а.б. я мог подойти из двух исследовательских ниш, которые не один год интересуют меня. Первая, изучение нелинейных процессов в физике и математике, заинтересовавших меня еще в годы обучения на математико-механическом факультете ЛГУ, а в последние годы – ознакомление с исследованиями по теории нелинейных социальных процессов. Вторая ниша – постмодернизм в культуре, в частности, в литературе.
Некоторые из моих рассказов могут быть упорядочены во времени, но некоторые – охватывают столь продолжительную и важную сторону жизни, что не «сворачиваются» во временнУю точку. Но и те, и другие – с трудом вписываются в линейное, или хронологическое, изложение биографии (автобиографии), все они развиваются в «собственном» времени, отсюда и возникает потребность нарушить линейное биографическое (автобиографическое) повествование и выйти за пределы «нормальной» стрелы времени. Фактически, это становится переходом к многотемпоральному, нелинейному изложению прожитого.
Перспективность, продуктивность дальнейшей практической работы в области н.б.а. я связываю с возможностью опоры на методологическую конструкцию «местомига памяти» российского и американского философа и культуролога Михаила Эпштейна и с использованием одного из принципов видения и представления прошлого (через арабески), предложенного Б.Г. Кузнецовым.
Есть все основания практически каждый мой рассказ-сюжет трактовать как местомиг, т.е. особое пересечение координат времени и пространства. Тогда, по мнению М. Эпштейна, «Возможны (авто)биографии в виде не связных повествований, а пунктиров, «местомигов памяти». В моем понимании, это и есть нелинейное (авто)биографирование, многообещающий метод биографического анализа. Теперь, представляющаяся мне ценной формулировка Б.Г. Кузнецовым одного из его принципов исторического анализа: «Но современная ретроспекция, современная машина времени требует жанра арабесок, жанра логически и хронологически неупорядоченных наездов в прошлое. Они не упорядочены логически и хронологически, но отнюдь не хаотичны, они упорядочены психологически, сама внешняя разорванность изложения обладает определенным эффектом; она расшатывает старую систему ассоциаций, сближений и противопоставлений, чтобы дать место новой системе». По своей организации мои рассказы вполне можно трактовать как арабески, упорядоченные моей памятью.
Теперь вернусь в начало текста и приведу еще один фрагмент письма Надежды Корытниковый, она дает дает такую интерпретацию моего (авто)биографического подхода: «“Нелинейное”» биографирование становится уместным для мозаичной культуры. Но вместо хаотичности представленной информации в ваших историях выстраивается система значений вокруг ключевого события. Ведь для понимания не всегда нужна хронологическая последовательность. Чаще всего читателю требуется сохранить интерес к теме, мотивацию к познанию и сформировать собственную мысль». Мне близко такое понимание того, что я делаю в пространстве proza.ru.