В пути я привык просыпаться рано, едва забрезжит рассвет. В тот день утром по прохладе я полол грядки. Работал с удовольствием, потому что это был свободный здоровый труд без принуждения и мамочкиных причитаний о загубленной жизни. Закончил прополку грядок, когда солнце взошло достаточно высоко. Лишь после этого пошёл пить чай и готовить завтрак.
— Миша, знаешь, что такое идиллия?
— Что?
— Идиллия — это… свободный крестьянский труд… — я сделал ударение на слове «свободный».
Не успел договорить, как услышал развязные голоса. От греха подальше я зашёл в вагончик, остановился возле полуоткрытой двери и услышал хриплый голос.
— Не боись! В районной больнице он. Хоть весь вагончик укатим, никто не заметит! Продадим вагончик в райцентре по дешёвке. Водки на все деньги накупи-и-им! Тракториста знаю, он и вагончик купит, сам же на тракторе отбуксирует.
— Тракторист не дурак покупать ворованный вагончик: в селе все люди на виду, — подал голос второй пьянчуга. — Давайте дверь взломаем, обшмонаем вагончик. Мёд, продукты, одежонку, фляги по дешёвке продадим. Медовухой поживимся.
— Может, курочку на обед зарубим?
— Не разменивайся на мелочёвку: в вагончике мёду на тысячи рублей! Солнечные батареи чего только стоят! Смотрите, костёр-то ещё дымит, в кружке тёплый чай, в котелке горячая каша, дверь открыта. Там кто-то есть! — всполошился третий ворюга. — Михалыч, ты, что ли, выздоровел, вернулся?
И три небритых мужика, крадучись, пошли в сторону вагончика.
— Спасать доброго хозяина надо! — сказал я и взял топор.
Я приметил перевёрнутый металлический бак, ударил обухом топора по днищу и дико захохотал. Холодок страха сразу рассеялся, и я принялся дико и шумно плясать. Боевая пляска придала решимости.
— Ты, Михалыч? — раздалось с улицы. — Да успокойся, мы просто проведать тебя пришли. Говорят, ты занемог. Может, помощь какая нужна?
Я ударил обухом топора по доске и наигранно грозным басом рявкнул:
— Какая может быть помощь от пьянчуг?! Стой! Ни с места! Стрелять буду! Руки за голову! Михалыч, держи наручники. Сейчас всех троих загребём!
— Бежим! Он не один! — завопил третий пьянчуга. — Я узнал голос. Это мент–сержант из райцентра. Молодой, нервный, ещё пристрелит!
— Мент?! А где его мотоцикл? Где машинёшка Михалыча?
— А во-он за кустами виднеется.
— Где? Не вижу!
Я скорей ударил топором по днищу бака. Послышался удаляющийся топот. Я громко засмеялся, отчего топоток стал чаще.
Я ещё несколько раз ударил обухом по перевёрнутому баку. Крадучись, я вышел из вагончика и посмотрел вслед ворам. Они быстро бежали.
Я ударил топором по доске. Раздался оглушительный треск. Один из ворюг запнулся, со всего маху растянулся на траве и истошно заорал.
— Ааа! Он меня застрелил! Ааа! Помираю!
Другие воры припустили ещё быстрее, но вернулись и перевернули орущего.
— Да замолчи ты!
— Он меня убил! Смотрите, кровь так и хлещет!
— Замолчи, тупица! Тебе сучок меж рёбер воткнулся! Щас я его вытащу.
Как вытаскивали сучок, я не видел, но слышно было, наверное, по всей долине.
Воры поплелись в сторону деревни. Они шли, озираясь и ругая хозяина и мента–сержанта грязными словами. Когда они отошли достаточно далеко, я вернулся к домику.
— Ну вот, добрый хозяин, я тебе тоже пригодился, — говорил я, раздувая в печурке, сооружённой на полянке перед домиком, огонь.
— Но воры не сегодня–завтра снова придут, — вставил слово Мишка.
— Да, Миша. Но ничего не поделать. Надо быть начеку.
Я пошёл в кусты собрать сухих дров и увидел в зарослях останки легковушки.
— Яша, а вот и “машинёшка Михалыча”, которую вовремя увидели воры.
Мы с Мишкой завалились в заросли травы и от души принялись хохотать.