АНЕКДОТЫ ИЗ ЖИЗНИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ
http://proza.ru/2023/03/27/322
ВЛАСТЬ И ПИСАТЕЛЬ. СОЦИАЛЬНЫЙ ЗАКАЗ
В марте 1959 года к выдающемуся поэту Грузии Галактиону Табидзе пришли в больницу "гости" из ГБ. Улыбаясь, они высказали патриарху грузинской поэзии, академику пожелания скорейшего выздоровления, не жалея слов уважения, преклонения и: предложили Табидзе подписать текст, клеймящий Пастернака, как изменника родины. Больной Галактион ответил решительным отказом. 17 марта 1959 года Галл выбросился из окна больницы. (В молодые годы так звала его жена, Ольга Окуджава).
Отец Гамсахурдиа был против писательства сына, ибо все "полезное уже было написано в 'Витязе в тигровой шкуре', Евангелии и Псалтыри". Как ни странно, но сам Гамсахурдиа придерживался таких же взглядов и в одном из последних интервью буквально ошарашил бедного советского журналиста такими же словами. И пока тот в ступоре пережевывал налезавший на ум вопрос:
-- Зачем же вы тогда пишете?
Гамсахурдиа ответил:
-- Иначе бы я не мог жить.
60-е гг XIX века в России царила демократическая, или как тогда говорили, либеральная горячка. Говорилось что ни попадя, вроде нашей перестройки, и некогда всевидящий взгляд и всеслышащие уши III отделения, казалось ослеп и оглохли.
-- Что за сброд? -- ворчит, к примеру, прилично одетый господин, когда сквозь нарядную толпу, собравшуюся на Марсовом поле поприветствовать царя, протискивается небрито одетый господин с многодневной несвежестью в одежде. -- Нельзя ли публику почистить?
-- На манер, как ее чистил Степан Разин, например,
-- бросил Валиханов. Как раз тогда вышла книга Костомарова о волжском атамане и произвела большой фурор.
Дониш отличался редким остроумием. Раз его пригласили на пир простые люди: ремесленники, торговцы, а вместе с ним и одного из ученых медресе. Дониш пришел, а вот ученого они ждали, ждали, да так и не дождались. Когда на следующий день Дониш встретил того, он осведомился о причинах неявки.
-- Я уже подошел к назначенному дому, как услышал, что они спрашивают друг друга: 'И почему это Саид-бей опаздывает', будто меня ходжу можно называть просто по имени. Я понял, что в сборище с подобными людьми мне делать нечего.
-- Ну раз ты стыдишься имени, данного тебе отцом, надо тебе придумать особое имя. Мы будем тебя называть Всемогущим ходжой. Всемогущим, как ты знаешь, зовут Аллаха, выше которого нет никого. А ты же еще и ходжа. Значит, раз ты Всемогущий ходжа, ты будешь выше бога.
Так и прикрепилась к тому Саид-бею эта кличка. Вот такой у таджиков юмор.
Одна из придворных дам впервые заслужила внимание государя Санджара экспромтным четверостишием о неожиданно выпавшем снеге: султан, выходя из приемной залы и собираясь сесть на коня, с изумлением увидел, что вся земля успела побелеть от снега, и услышал рубаи Мехисти на тему, что небо нарочно разостлало серебряный ковер по земле, не желая, чтобы государев конь загрязнил свои золотые подковы. "После этого Мехисти сделалась приближенной его величества султана" и получила от него свое имя "Величайшая" ("Мехист")
Выбор пути стоит перед каждым человеком, а поэтом тем более. Два стихотворения Назыма Хикмета были написаны на пластинку. Каким-то образом пластинка попала президенту Турции Ататюрку. Стихи того проняли за живое. "Жаль, что он коммунист, а такие стихи пишет", -- сказал президент и пригласил Хикмета в свою резиденцию. Но Хикмет на встречу с президентом не явился, таким образом тюрьмы, ссылку и коммунистические идеи предпочтя славе, достатку и прославлению великой Турции.
Когда Низами Арузи попал на прием к падишаху, оказалось, что тот, человек весьма образованный и к поэзии имевший пристрастрие, его не знает. Тогда Низами сочинил экспромтом тазхире и этим подтвердил свое поэтическое достоинство
Мутанабби попортил свои хорошие отношения при халабском дворе Сейфа-хамданида, которого восхвалял долго. И поехал Мутанабби в Египет искать счастья у черного государя Кафура. Для лести Мутанабби использовал самый цвет кожи властелина: "Кожа это лишь внешняя оболочка! Важность заключается в белизне души", пел он про Кафура. "Вид Кафура представителен, ум светел", пел он в другой оде. Старался уверить Мутанабби Кафура, что "само солнце, освещая его владения, не смеет восходить и заходить иначе как по его соизволению" и кончал оду так: "Слава, слава Кафуру!.. А затем слава и признательность коням моим, которые доставили меня к тебе" всем желанному! Ты один мой милый". Однако, когда государь Кафур не дал Мутанабби ожидаемой значительной награды, недовольный восхвалитель покинул Египет (962 год), отправился искать своего мецената. Прибывши в бувейхидский багдадский Ирак, он написал сатиру на Кафура, в которой оказались и такие стихи:
Жалкий раб Кафур проспал и не спохватился в ту ночь, когда я уехал от него.
Но он проспал меня еще раньше, только по слепоте умственной, а не по дремоте.
При всей нашей близости между нами лежали обширные пустыни его невежества и умственной слепоты.
Прежде, до встречи с этим скопцом, я полагал, что вместилище ума это голова.
Но когда я разобрал ум Кафура, то увидел, что все умственные способности заключаются в тех частях, которых у скопцов нет.
Абу Таммам (ок. 805-846) мастерски воспевал царствовавших одного аз другим детей Харуна ар-Рашида и придворных вельмож, притом, казалось бы, не только с виртуозностью, но и с искренностью. Собираясь ехать из Багдада в далекий Египет, где наместничал Абдаллах ибн Тахир, Абу Таммам заранее припас оду: Скажут люди, что Египет далекая чужбина. Нет, Египет не далек для путника, если там находится Ибн Тахир! Куда дальше от нас, чем Египет, те люди, которые вот тут перед тобой присутствуют, а благодеяния их отсутствуют!
в X веке в Персии жил Великий визирь Абдул Кассем Исмаил. Судя по всему, это был даже не библиофил, а библиоман: отправляясь в путешествие и будучи не в силах расстаться со своим собранием книг в 117 тысяч томов, он распорядился снарядить специальный караван верблюдов, нагруженный книгами. Причем, чтобы не нарушить стройность систематизации своей библиотеки, верблюдов обучили следовать в алфавитном порядке(10). По подсчетам Р.В.Бюлье, груз на одного верблюда мог составлять до 1500 книг(11) (с. 82). То есть книголюбивый визирь Абдул Кассем Исмаил не пожалел гонять для удовлетворения своей страсти караван примерно из 80 кораблей пустыни
Литература часто бывает делом опасным. Под влиянием партии врагов визиря Низам аль-Мулька при дворе султана начали распространяться сатирические стихи и анекдоты, направленные против всесильного вельможи и его сыновей. Особенно старался Джафарак, один из придворных остряков. Джамаль аль-Мульк, губернатор Балха, в ярости прибыл в Исфахан в 1082 году и отрезал шутнику язык, а затем убил. Но и сам убийца не ушел от возмездия. По приказу султана он был тайно отравлен в Нишапуре
В главе "Чэнь Чжу" приводится случай с учеником Мо-цзы Гао Ши-цзы. Последний был приглашен на службу к правителю царства Вэй, который назначил его на высокий пост с хорошим жалованием. Однако через три дня Гао Ши-цзы покинул Вэй, так как правитель выслушивал советы, но ничего не делал для их осуществления. Узнав о таком поступке своего ученика, Мо Ди был искренне обрадован и похвалил Гао Ши-цзы за преданность Справедливости
ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ ПИСАТЕЛЯ
в родной семье Тукая царили очень строгие нравы. "Гаяим хазрет (отец поэта -- сельский мулла) особым фанатизмом не отличался, однако к своим обязанностям относился с должной серьезностью: старался все делать так, как велит ислам, и держал деревню в рамках религиозных обычаев. Односельчане рассказывали, что как то раз по дороге в гости Галим хазрет со своей остабике столкнулся на улице с парнями, которые распевали песни под гармонь. При виде муллы они разбежались в такой панике, что уронили инструмент. Хазрет гневно ткнул палкой, гармошка взвизгнула. И мулла Галим изрек: "Ты и на меня рычишь, вражина?""
Казбеги, грузинский писатель, который жил недалеко от горы Казбек, подался в пастухи и вместе с ними сезонно перегонял овец из Грузии в Чечню. На границе их встречали таможенники. И соответственно таможенным нравам вымогали, сколько могли. Возмутившийся Казбеги направился было во Владикавказ к генерал-губернатору, но не добрался, ибо тот сам выехал к нему на встречу.
-- Не волнуйтесь, этот чиновник уже залетел в Сибирь. Пусть знает с кем имеет дело.
-- Однако, -- не унимался классик грузинской литературы, -- я хотел бы, чтобы с каждым, к какому бы сословию он не принадлежал, обращались достойно по законам Российским империи.
-- Ну князь, -- развел руками губернатор, -- вы и идеалист.
Есть люди озороство которых не оставляет ни при каких обстоятельствах. Алишер Навои рассказывает. Сын Тимура отличался на почве беспрерывного пьянства, да так, что "его ум отклонился от равновесия и он стал совершать недостойные поступки". Посчитав, что во всем виноваты собутыльники, Тимур приказал казнить трех самых заядлых из них. Однако одному, поэту Ходже Абдукадыру, удалось сбежать. Он притворился безумным и расхаживал по стране. Все же его поймали и привели перед очи великого владыки. Абдукадыр не стал оправдываться, а начал читать Коран. А чтецом он был превосходным. Тимуру чтение понравилось, и он приказал дать Аблдукадыру пинка и гнать его вон. Абдукадыр тут же выдал стих:
Скиталец от страха схватил Коран.
-- Ты еще и дерзишь, -- сказал Тимур. -- Надо было тебя наказать, но могу же я взять назад свое слово
ОБУЧЕНИЕ
Когда преподаватель Омского кадетского корпуса вошел в класс, кадеты, готовясь к предстоящему экзамену, что-то чертили на доске и оживленно обсуждали. Только Валиханов оставался за партой, безучастно глядя в потолок.
-- Господин Валиханов, а почему вы не готовитесь к испытанию?
-- Я не хочу притворяться. Если я за целый год не смог освоить вашего предмета, как же я сделаю это за час?
Ждан-Пушкин, такова была фамилия преподавателя, приказал курсанту идти за собой, привел его в свой кабинет и подарил ему журнал "Современника" за искренность: да и все-таки это был ханский сын -- а его хочешь -не хочешь, а нужно было выпустить офицером.
Маленький Чокан Валиханов, когда он был в кадетском корпусе в Омске, на выходные и праздники забирался с кем-то из родителей коллег к ним домой. Его жалели -- как же можно одному оставаться на праздники дома -- не понимая, что наши православные праздники совсем не совпадают с мусульманскими. А вот Потанину, впоследствии знаменитому томскому просветителю, приходилось коротать эти счастливые для кадетской детворы дни одному в пустом здании alma mater. Такова особенность русских: жалеть других, забывая о своих. Однажды преподаватель увидел, как Потанин что-то пишет.
-- ???
-- !!!
-- Как? -- Да. Это "История" Карамзина, и я переписываю ее, чтобы выработать слог.
И он показал преподавателю несколько аккуратно переписанных тетрадок. Эту привычку занимать свой ум делом в любых обстоятельствах очень впоследствии пригодилась Потанину: и в ссылке, и в долгие годы на больничной койке, и в утомительных поездках: шутка ли от Томска до Г.-Алтайска (Улалы), куда он ездил чуть ли не каждый год, приходилось добираться почти 2 недели.
Некто Старков -- большой знаток Степи (так у автора, с большой буквы -- прим. ред.) учил маленького Ч. Валиханова географии.
-- А где лучше управление, -- спросил Чокан, -- в Орде (т. е. у казахов) или в Омске?
Спросил не без ехидства.
-- В Одре, -- задумчиво ответил Старков, -- управление деспотичнее, зато проще. А значит, меньше мздоимстсва и взяточничества.
Словно как в воду глядел Старков про современную Россию, а вот по части "меньше" казахи сегодня с нами могут и поспорить.
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ
ашуги любили устраивать традиционные состязания в искусстве поэтической импровизации. Один из ашугов пел под собственный аккомпанемент и в песне задавал сопернику какой-нибудь философский вопрос. Соперник подхватывал тему и отвечал на вопрос через свою песню -- тоже импровизированную, а завершал ее также вопросом. И так до тех пор, пока один из ашугов оказывался не в состоянии задать вопрос или ответить на него Однажды, узнав о том, что из персидского Исфагана прибыл прославленный Шаади, бросивший вызов тифлисским ашугам, Саят-Нова, как говорит предание, тайно покинул Ахпат и, переодевшись мирянином, пешком отправился в Тифлис, несмотря на сильную метель и снегопад, когда горные перевалы особенно опасны. Сердце Саята сжалось, едва вдали показались городские кварталы и дома, лепившиеся к скалам над бурной Курой. Первым спрашивал Шаади. Ответив на тридцать вопросов, Саят-Нова стал спрашивать сам. На двадцать пять вопросов Шаади ответил, с двадцать шестого стал запинаться. По условиям состязания проигравшим считался тот, кто не ответил на три вопроса. Шаади протянул поэту свой саз, но Саят-Нова положил руку на плечо Шаади и произнес:
-- Честь и гордость ашуга -- его саз. Оставь его себе и знай -- мы с тобою братья.
Состязание, блестяще выигранное Саят-Новой, надолго запомнилось жителям Тифлиса.
Восточные поэты, может кому неизвестно, но это так, пишут не под собственными именами, а под псевдонимами. Допустим, Хафиз -- это "чтец Корана". В каждой деревне есть свой Хафиз, а в таком городе как Тегеран, но поскольку мир знает только одного хафиза, вот и пишет его с большой буквы. Саади -- это "человек Саада" -- правителя, оказавшему бездомному поэту приют, под крылом которого он и написал свой "Гулистан". "Дехлеви" -- значит Делийский, ибо хотя классик иранской поэзии, но жил он в Дели. Мукими всю жизнь прожил в Коканде, потому и назвался "оседлый", а вот Фурката, тоже кокандца судьба поносила по свету и упокоила в Яркенде, поэтому он назвался "разлученный", почти как Махтумкули, только псевдоним того Фраги значил "разлученный со счастьем". Псевдоним выбирается поэтом не так себе, наобум, а очень тщательно. Он должен быть звучным, отражать поэтическую суть (если ты Хафиз, то должен быть таким хафизом, чтобы все остальные хафизы были рядом с тобой тьфу -- дрянь), и желательно уникальным. Так Айни, таджикский поэт не ахти как прославившийся на поэтической лоне, зато написавший книгу замечательных мемуаров "Бухара", долго выбирал себе псевдоним, и взял слово, которое в арабском (псевдоним брался из арабского, редко персидского языка) имеет 48 значений.
-- Как это понимать "айни"? -- спрашивали его.
-- А как хотите, так и понимайте.
Популярность поэзии в Бухаре времен юности Айни (1890-е) была так велика, что всякий едва начавший писать стихи, тут же пытался приискать себе звучный псевдоним. Один из знакомых Айни, добродушный, но не очень интеллектуал, студент медресе долго подыскивал себе псевдоним, но каждый раз друзья высмеивали его. Наконец, он сказал, что будет зваться, забыл как, но в переводе "Жук".
-- Но это же некрасиво.
-- Зато такого псевдонима ни у кого нет.
И тут кто-то сказал:
-- Абдулла, зачем тебе псевдоним? Ты ведь все равно стихов не пишешь.
Тот даже обиделся:
-- А если бы вдруг писал, куда мне деваться без псевдонима?
В самом деле, куда?
Есть странные легенды, которые обрели плоть и смысл истинных событий. Однажды Омар Хайям послал Абу Саиду следующее четверостишие:
"Жизнь сотворивши, смерть ты создал вслед за тем,
Назначил гибель ты своим созданьям всем.
Ты плохо их слепил?
Но кто ж тому виною?
А если хорошо, ломаешь их зачем?"
Абу Саид ответил ему также в виде рубаи:
"Что плоть твоя, Хайям? Шатер, где на ночевку.
Как странствующий шах, дух сделал остановку.
Он завтра на заре свой путь возобновит,
И смерти злой фарраш свернет шатра веревку."
Первое рубаи действительно принадлежит Хайяму, но Абу Саид умер в 1049-м, когда Хайяму был лишь год от рождения.
ПСИХОЛОГИЯ ТВОРЧЕСТВА
Чокан Валиханов славился острым языком, умением с любого сбить спесь насмешкой, едким словом. Некий франт, залетевший в Омск аж из самого Парижа, оказался в кругу тех образованных интеллигентов, куда заходил на огонек и Валиханов. Заговорили о Теккерее. Франт, подумав, что речь шла о крупном чиновнике, попросил и его представить предполагаемому тузу. Валиханов подвел того к портрету писателя и сделал представление самым форменным образом.
Однажды друг ворвался к известному таджикскому писателю Донишу. Тот лежал на софе, завернувшись в одеяло и обмотав голову полотенцем.
-- Посмотри, -- спросил он жалобным голосом друга, -- что в том свертке в углу.
-- О! -- ответил тот, -- да тут и халва, и дорогой чай, и мясо молодого барашка -- целую неделю можно пировать.
Откуда? И Дониш объяснил, что пришел к нему богатый афганец и попросил предсказать будущее.
-- Да я астроном, а не астролог.
Но тот и слушать не хотел, оставил все это и сказал, что к вечеру придет за ответом.
-- Вот я и закрылся, чтобы не видеть и не слышать его и велел никого не принимать. А что я еще могу сделать?
Друг сказал, что он знает проблемы этого афганца и поможет Донишу, а мы с тобой и друзьями, устроим пир. И, действительно, тот предсказал все, что хотел лучше не надо, и они пировали с друзьями. Но Дониш даже не притронулся к угощениям. Нужно добавить, что дело происходило на рубеже XIX--XX вв в Бухаре, и люди не понимали, как можно и зачем заниматься звездами, и не предсказывать судьбу.
Как ни славился тогда святой суфийский шейх Санаи, всеми уважаемый автор мистико-лирических стихов и мистико-поучительного "Сада истины" (образца для Низами), Сузани некоторое время и санаиевскую теософскую поэзию пародировал; он писал забавные, смешные травести стихов Санаи. "Гореть тебе в аду!" погрозил один стихотворец и получил в ответ экспромтную эпиграмму: "Я стану там читать твои вирши, и со скуки даже адское пламя замерзнет"
Хуэйчжун, один из наставников (VIII век) во время диспута забирался на стул и молчал. Потом слезал со стула. "Вы будете говорить?" -- "Я уже высказался" -- "И?" -- "Вам этого не понять"
СЛАВА, УСПЕХ, ПОПУЛЯРНОСТЬ
Меценатство было одним из прочных столпов поддерки искусства. Причем иногда приобретало странные формы. Духанщик Кула Гландели (т е трактирщик), так пленился стихами молодого поэта Луки Разикашвили (будущий классик грузинской литературы Важа Пшавела), что решился ему помочь деньгами на учебу. Однако сам он не был богат. Поэтому он поехал на состязания борцов и сказал, что готов бороться с любым желающим. Так как он на этом поприще был весьма известен, то он собрал столько денег, что Луке хватило на учебу в Петербурге. Странно, почему же духанщик не помог так себе?
Лексикологу аль-Джаухари его работа вскружила голову. Продиктовав свой словарь до буквы "дад", он отправился в старую мечеть Нишапура, взобрался на крышу мечети и закричал: "Эй вы, люди! Я сделал в сей жизни нечто такое, чего не удавалось еще ни одному человеку, а теперь я намереваюсь сделать и для потусторонней жизни нечто такое, чего еще никто не сделал". Он снял с петель обе створки двери, привязал их веревкой к рукам, а затем, поднявшись на самый высокий выступ мечети, вознамерился совершить полет. Собравшаяся внизу толпа спорила. Одни утверждали, что несчастный сейчас грохнется на землю. Другие говорили, что от его праведных трудов на него снизошла божья благодать и сейчас он взлетит подобно птице, Аль-Джаухари ступил вперед и: полетев вниз, упал и разбился насмерть
Переломный момент в творчестве суфийского поэта Санаи наступил в возрасте 40 лет. Он был придворным поэтом и написал панегирик на очередной поход своего покровителя. Панегирик, получил распространение. И случилось автору пройти возле какой-то харчевни. Слышит Санаи, как один юродивый нищий пьет за то, чтобы султана поразила слепота: зачем он в неутомимой жажде завоевать ту или другую чужую землю предпринимает в зимнее время поход, нарушающий мирное течение жизни его газнинских подданных. Далее, слышит поэт, юродивый пьет за то, чтобы слепота постигла 'поэтишку Санаи" (Санаияки-шаир), 'этого глупца, болтуна, который в угоду другим глупцам нагромождает груды напыщенных cловоизвержений, называет их поэзией и губит на это подхалимство свою жизнь, словно на то он создан в мир. А что он будет делать в день Страшного суда перед Вечным судьей?!' Это круто изменило жизнь Санаи. Тетрадь своих утонченных панегирических стихов швырнул он в воду. Он совершил паломничество в Мекку и затем предался суфийскому созерцательному аскетизму
Когда возраст Хайяма перевалил за восемьдесят лет, то, по старейшей биографии, он однажды, читая свод философии Ибн Сины, почувствовал несомненное приближение смерти. Остановил он чтение на трудном метафизическом отделе "Единое и множественное", заложил между двух листов рукописи золотую зубочистку, которая была в его руках, закрыл фолиант встал, сделал завещание и после того уж не принимал ни еды, ни питья. Прочитавши вечернюю молитву на сон грядущий, он положил земной поклон и на коленях произнес: "Боже! По мере своих сил я постарался познать тебя. Прости меня! Поскольку я тебя познал, постольку я к тебе приблизился". И умер
Однажды брат великого китайского поэта Ду Фу сочинил на заказ надгробную запись. Плату по ошибке отнесли поэту. Ду Фу вышел с заказчиком из дому, и показывая на дом брата, сказал: "Великий поэт живет там"
Когда корейскому поэту Ким Бён Ён было 20 лет, он принял участие в конкурсе сочинений, что стало еще одним поворотным пунктом в его судьбе. В своей работе он рассказал о заслугах начальника уезда Касан -- Чон Си, погибшего в ходе восстания Хон Гён Нэ, и осудил изменника Ким Ик Суна. Автор эссе не знал, что изменник -- его дед и подверг его резкой критике, за что удостоился главного приза конкурса. Но вскоре он узнает всю историю своей семьи, и ему становится стыдно за то, что он очернил своих предков. Снедаемый угрызениями совести, он сказал себе, что больше не может поднимать своих глаз и смотреть в небо
СТИЛЬ И ЖАНРЫ. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ОСОБЕННОСТИ
Будучи уже почтенным святым шейхом-аскетом, Саади по требованию одного молодого вельможи принужден был составить для него порнографический сборник "Хабисат" ("Мерзости") иначе "Хазлийат" ("Шуточки"). В предисловии оговорено, что писаны они по образцу сузаниевских (ала тарик ас-Сузани). А для самооправдания Саади прибавил: "Что же: шутка в речи что соль в пище!"
Восточные поэты любили выкаблучивать кто во что горазд. Одни персидский поэт принес на суд Джами газель, которая классику не понравилась, на что поэт ответил: "Учитель, вы не обратили внимания, что во всем тексте нет буквы Алифф". На что Джами ответил: "Твоя газель была бы еще лучше, если бы ты исключил и остальные буквы".
А теперь обратим свои взоры на Восток. Восток -- дело тонкое, и знаем мы о нем очень мало, а понимаем и того меньше. Поэтому и толковать то, что знаем можем и вкривь и вкось. Но как можно двусмысленно толковать такой случай? Жил в Персии поэт Хафиз. А было это аккурат в XIV веке, когда грозный завоеватель Тамерлан огненным смерчем катился по земле. Кстати, в 1395 г он докатился до России. Почти. Ибо застрял в Ногайском ханстве, где гужевался с местным ханом от души несколько недель. Пока его полчища стояли готовые затерзать бедную Русь. И поскольку обескровленная Донским побоищем и последующим нашествием Тохтамыша она не в силах была шевельнуть военным пальцем, организовывались крестные ходы и моления. И -- о чудо! -- простояв несколько недель в степях, Тамерлан повернул свои полчища в другом направлении. Что было рассмотрено церковниками как помощь Б. Матери. А Хафиз, само собой, был далек от политики, как сказали бы мы сейчас, декламировал себе по мечетям Коран, кропал себе стишки о вине, любви, и любимой девушке, все больше лежа на диване:
"За одну родинку ее
Я отдал бы Самарканд и Бухару"
и как добавлял в современном советском фильме старик-узбек: "А я бы и Ташкент в придачу". Когда Тамерлан по дороге домой в очердной раз проезжал город, где жил Хафиз (Шираз), он приказал привести Хафиза к себе:
-- Кто ты такой, чтобы отдавать за какую-то там родинку, лучшие города моих владений? Ты на себя-то сам посмотри. Нищета голимая. Что ты вообще можешь кому-то дать?
-- О повелитель! Ты правильно говоришь, глядя на мои лохмотья. Вот до этого и довела меня моя щедрость.
Хотелось бы знать, для кого пишутся слова национальных гимнов. Рабиндранат Тагор, возвращаясь в Индию, британские интеллектуалы дали ему прощальных ужин. Гости попросили спеть Тагора патриотическую бенгальскую песню, к которой он впоследствии написал музыку, и именно в этой второй музыкальной редакции она и стала нацгимном Бенгалии. Тагор начал петь, но вдруг, оказалось, что слова он знает неточно. Гости засмеялись, и тогда ирландский поэт Йитс подхватил ирландский гимн, но также запнулся на середине. "Я оказался всех хитрей, -- вспоминает об этой встрече Б. Шоу. -- Я уже было влез с английским гимном, но вовремя одернул себя, ибо как вдруг оказалось, кроме первой строчки 'Боже, храни короля,' дальше ни фига не помню". Хорошо футболистам: за них поет репродуктор, а они только прикладыают руку к левой стороне и шевелят губами.