Рассказы об учёных. Физики

Владимир Дмитриевич Соколов
АНЕКДОТЫ ИЗ ЖИЗНИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ
http://proza.ru/2023/03/27/322

СОЦИАЛЬНЫЙ ЗАКАЗ. ВЛАСТЬ И УЧЁНЫЕ

Середина XVIII века была отмечена бурным всплеском интереса общества к электрическим явлениям. Демонстрации электрических опытов, особенно после изобретения лейденской банки, проводились даже за плату. Некто Бозе высказал даже желание быть убитым электричеством, если об этом потом напишут в изданиях Парижской академии наук

Дэви, несмотря на все его красноречие, не удалось убедить тосканского герцога в том, что алмаз состоит из чистого углерода. Герцог снял алмазный перстень с руки и протянул его Дэви.
-- Вы утверждаете, что этот прекрасный алмаз состоит из углерода. Сожгите его! Тогда я вам поверю.
-- Какое безумие! Ваш алмаз -- это целое состояние.
-- Не беспокойтесь. У герцога Тосканы достаточно драгоценностей.
-- Фарадей, -- обратился Дэви к скромно стоявшему за его креслом Майклу, -- принесите большую лупу. Приготовьте аппаратуру для обжигания. Попытаемся убедить герцога.
Вскоре всё было готово. Майкл собрал прибор, как всегда, быстро и точно. Он поместил алмаз в маленькую камеру, нагреваемую сильным пламенем, и направил на сверкающий драгоценный камень мощный пучок солнечных лучей, собранных линзой. Через некоторое время перстень расплавился, но сам алмаз все еще оставался прежним. Герцог самодовольно наблюдал за происходящим. Но это длилось недолго. Когда температура стала достаточно высокой, алмаз стал на глазах уменьшаться и в конце концов вовсе исчез. Герцог был поражен:
-- Удивительно! Мой алмаз испарился! -- промолвил он.
-- Не испарился, он сгорел, -- поправил герцога Дэви...

"Ну и какой в этом толк?" -- спрашивали с насмешкой собравшиеся вокруг лекционного стола после того, как Фарадей закончил публичную демонстрацию одного из своих новых экспериментов. "А какой толк в младенце? -- убежденно отвечал Фарадей, -- когда-нибудь он вырастет!"

Первая мировая война разделила культурный мир на казавшийся еще за несколько дней до войны непостижимым образом. Большинство, правда, как говорится, не поддались шовинистическому угару, и тяжело переживали разлад. Так, Резерфорд упорно цеплялся за малейшие контакты с учеными всех воюющих сторон. Но были и другие мотивы. Немецкий физик Ленард писал на фронт одному из своих учеников, в будущем известному физику Д. Франку, чтобы он с особым рвением бил англичан, "потому что они никогда не цитировали его с должной охотой".

Людям, даже таким, из которых вежливость и корректность брызжет как из прохудившегося шланга, порой трудно сдержаться в границах этой вежливости. Нильс Бор был приглашен на прием к датскому королю:
-- Я вас хорошо помню, -- дружелюбил король. -- Особенно как классно вы играли в воротах.
-- Но то был не я, а мой брат Харальд.
-- Нет-нет, вы здорово стояли в воротах.
-- Это был мой брат Харальд, -- для Бора, как для ученого истина была всего дороже.
-- Аудиенция окончена, -- с досадой не выдержал король. Но что стоило Бору ради любезности примерить на свою молодость вратарский свитер?

Говорят, что даже великие учёные к практической жизни мало пригодны. Типичным примером такого типажа был Бор. Вечно всё забывал, перепутывал. Поэтому деловые люди часто считают, что этих чудаков нужно корректировать и направлять в нужное русло. В годы Второй мировой войны Бора привлекли к работе над атомной бомбой. У политиков было много сомнений, не слишком ли это дорогое удовольствие и будет ли от этого изобретения толк. Бора часто спрашивали об этом, приглашая и к Черчиллю и к Рузвельту. Однажды советник Черчилля, в разгар очередного совещания прямо спросил ученого:
-- А взорвется ли она?
-- Взорвется, -- уверенно сказал Бор, -- а что дальше?
На него посмотрели как на дурачка: что будет дальше это и коту понятно. И потому после того, как бомба взорвалась, и Бора и других ученых сильные мира сего перестали принимать: теперь советы ученых им уже были не нужны. Но вопрос Бора так и продолжает висеть над человечеством: а что дальше?

Вернер Гейзенберг был одним из тех физиков, кто возглавлял работы над созданием атомной бомбы в Третьем рейхе. Не его вина, что сделать её они так и не успели: не было того размаха да и ресурсов, как у американцев. А главное: нацистские бонзы так и не доверяли до конца учёным. После войны в архивах Геринга были обнаружены досье на профессоров. Вернеру Гейзенбергу там давалась такая характеристика: "Главный теоретизатор, который даже в 1942 году превозносит датского полуеврея Нильса Бора, считая его великим гением".

Жизнь для мистически настроенных людей полна знамений. Однажды Паули остановился на людном углу, увязнув в своих безысходных научных проблемах. и долго не двигался с места, к недоуменью прохожих... Со стороны: молодой буржуа в праздной задумчивости. Внезапно над его ухом прозвучало предостерегающее "Думай о боге!". Мгновенно обернувшись, он увидел глаза фанатика. Это был уличный проповедник -- несчастное порождение ненадежности жизни... Обычно все хохотали, когда Паули рассказывал эту историю. Но не Бор.
-- Потому что мне жаль этого человека... Но то, что что он собирался выразить на своем непереводимом языке, означало лишь: "Думай о главном!" А думаем ли мы о главном?

ИНФРАСТУКТУРА. НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ

Есть манера начинающим на каком-нибудь творческом поприще ходить за благословением к знаменитостям. Гейзенберг считал себя очень способным математиком. И пошел напрашиваться в ученики к Линдеману, доказавшему невозможность квадратуры круга. На письменном столе у профессора он увидел небольшого черного пса, который начал отчаянно лаять. "Я был так ошеломлен этой сценой, что начал заикаться... Линдеманн, седобородый старик с усталыми глазами, спросил, какие книги по математике удалось мне прочесть, и я назвал сочинение Германа Вейля "Пространство, время, материя". Маленькое лающее чудовище в этот момент замолчало, и Линдеманн смог закончить наш разговор фразой: "В таком случае вы окончательно потеряны для математики" (Из воспоминаний Гейзенберга). Что оказалось в самый раз. Ибо математик он действительно был никудышний. Зато в физике он не только нашел себя, но и оказалось, что умеет приспособить для решения физпроблем математический аппарат.

Во время своего турне по Америке Бор читал популярные лекции. Одну из них он читал в коннектикутском Колледже свободных искусств и наук. Речь шла о наблюдаемых излучениях, квантах в спектрах и какую это роль играет в понимании строения Вселенной. Неожиданно один из слушателей задал вопрос:
-- Ну и как все это устроено?
-- Понимаете, -- терпеливо начал Бор, -- если предположить, что наблюдаемые смещения спектра, рассчитываемые по формуле...
-- А без этих штучек-дрючек если. А по сути: как все это устроено.
Так Бор познакомился с поэтом Р. Фростом. К запланированной лекции он присовокупил несколько дней, которые он провел в беседах и спорах с Фростом.
-- И о чем вы спорили, -- спрашивал Бора его коллега Паули.
-- Мы искали лучшие слова для выражения лучших в мире мыслей.
-- И нашли? -- Паули в кругах физиков славился своей насмешливостью.
-- Нашли... что лучшие в мире мысли, всегда невыразимы.
Что ответил Паули, история не сохранила, хотя сам этот случай как раз и описан в мемуарах Паули

ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

У Галилея был очень понимающий отец: побольше бы таких. В юности он заставлял сына учиться, понимая, как много значит образование. Беда только, что юный Галилео никак не хотел учиться тому, чему надо. У него на столе лежал Гиппократ, а под ним какая-нибудь книга по математике. Однажды он так зачитался, что так и уснул над книгой, не успев поменять её местами с Гиппократом. В таком виде отец его и застал.
-- Ну что ж, -- сказал он. -- Раз тебе нравится математика: занимайся ею. Только вот врач получает 2000 сольдо в месяц, а профессор математики -- 60.

По-разному можно оценивать достоинства поэтов и писателей. "В отношении к самому себе Ломоносов был очень беспечен, и, кажется, жена его хоть была и немка, но мало смыслила в хозяйстве. Вдова старого профессора, услыша, что речь идет о Ломоносове, спросила: "О каком Ломоносове говорите вы? Не о Михайле ли Васильевиче? То то был пустой человек! бывало, от него всегда бегали к нам за кофейником. Вот Тредиаковский, Василий Кириллович, -- вот этот был почтенный и порядочный человек". Можно и так.

Ампер славился своей рассеянностью. Про него рассказывали, что однажды он с сосредоточенным видом варил в воде три минуты свои часы, держа яйцо в руке. Другой часто приводимый случай: Ампер шёл по улице, производя, как всегда, в уме сложные расчёты. Он ничуть не удивился, когда прямо перед ним возникла прекрасная чёрная доска, спокойно достал из сюртука непременный кусок мела и стал записывать результаты; он не удивился и тогда, когда доска начала двигаться вперёд, и для того, чтобы поспевать за ней, ему пришлось идти, а затем... бежать. Доска оказалась задней стенкой кареты.

Жили на свете два брата-акробата, профессорские сынки. Одного звали Нильсом, а другого Харальдом. А фамилия, как и водится среди братьев, была одинаковой -- Бор. И оба вслед за папашей подались в науку. А младший из братьев -- Харальд -- еще и был извесным датским футболистом и играл в полузащите за сборную Дании: вообще на заре футбольной эры эта игра была весьма популярна среди людей науки, искусства, аристократов и вообще образованных людей. И когда Харальду пришла пора защищать докторскую диссертацию, "Вклад в теорию рядов Дирихле", в аудитории появилась олимпийская сборная Дании. Рассказывали, что футбольные коллеги Харальда топотом и свистом выражали неудовольствие, когда кто-нибудь слишком многословно задавал диссертанту вопрос: им казалось, что судьба хавбека-математика повисает на волоске. Такое в чинной университетской среде не очень-то приветсвовалось, и успешность защиты одно время даже подвисла на волоске.

Нильс Бор любил возиться со своими пацанами: а их у него было пять, и ни одной девчонки. И с детства приучал их думать. "Представим себя кота, которого нет на свете. Ничего удивительного, что у такого кота может быть хвоста. Но у настоящего кота, по крайней мере, на один хвост больше. Значит у настоящего кота три хвоста. Ну мелочь пузатая, где здесь ошибка?" Пацаны было начали чесать репу, как самый младший трехлетний сын Оге протянул отцу пустые ладошки:
-- Вот кот, которого нет на свете. А где тут два хвоста? Потом этот сын стал знаменитым физиком-теоретиком, но с проблемой где у атома электрон, а где протон и сколько их так и не справился.

Известный советский физик Ландау частенько опаздывал на свои лекции. Когда однажды ректор рассвирепел после очередного опоздания, если можно назвать опозданием приход ко второму часу, Ландау написал в объяснительной: "Я не опаздывал на лекцию, поскольку когда я пришел, она еще не начиналась". Для ученого главное -- точность, даже в бытовом плане

ОБУЧЕНИЕ

Слушая публичные лекции Дэви, Фарадей не только тщательно законспектировал их, но и аккуратно переплёл, а затем отправил их самому Дэви с просьбой предоставить ему возможность работать у него в лаборатории. Дэви сначала отказывает Фарадею по причине отсутствия свободных мест и предупреждает его, что "наука -- особа чёрствая, и она в денежном отношении лишь скупо вознаграждает тех, кто посвящает себя служению ей". Однако вскоре администратор института сообщил Дэви об освободившемся месте в лаборатории, предложив: "Пусть он моет посуду. Если он что-нибудь стоит, то начнёт работать. Ежели откажется, то значит, никуда не годится" [обучение] [Ампер] Родители пригласили к 14-летнему Андре-Мари Амперу учителя математики. Уже при первой встрече он понял, с каким необыкновенным учеником имеет дело. "Знаешь ли ты, как производится извлечение корней?" -- спросил он Андре. "Нет, -- ответил мальчик, -- но зато я умею интегрировать!" Вскоре учитель начал бить себя в грудь пяткой и говорить, что он честный человек. На этом основании он отказался от уроков, так как его знаний явно не хватало для обучения такого ученика

ОРГАНИЗАЦИЯ ТВОРЧЕСКОГО ПРОЦЕССА

Люди науки -- народ необычный, и часто они интересуются такими проблемами, которые, казалось бы, далеки от их научных интересов. И тем не менее их интерес -- это отнюдь не тождественен интересу обычного человека.
-- Говорят, что одно время Бор увлекался вестернами? -- где-то раскопали журналисты неизвестые факты о Боре.
-- Я бы этого не сказал, -- ответил на их вопрос Дирак. -- Бор был глубоким мыслителем и действительно размышлял обо всем на свете. Его, например, интересовало: когда двое гангстеров вытаскивают револьверы и хотят друг друга убить, ни один из них не осмеливается выстрелить, -- как найти этому объяснение?
Бор искал его и нашел... Это психологический вопрос: если вы сначала принимаете решение стрелять и затем стреляете, это более медленный процесс, чем выстрел в ответ на внешний стимул. И пока вы решаете нажать курок, другой увидит это и выстрелит первым. Отсюда и его якобы интерес к вестернам. Его всегда волновали сцены, когда двое гангстеров стоят друг против друга, и никто из них не решается выстрелить первым.
Далее Дирак рассказывал, что в боровском институте провели экспериментальную проверку этой гипотезы: купили детские пистолеты и устраивали внезапные "гангстерские встречи" с Бором. Он доказал, что при прямой угрозе неизменно успевал выстрелить раньше нападавших.

ПСИХОЛОГИЯ ТВОРЧЕСТВА

Когда Паули приехал в Копенгаген, там стояла чудесная погода, май, листья, украсившие эту суровую северную столицу. И нечастое солнце так осветившее улицы старинного города. Когда Паули вернулся в лабораторию, хозяева спросили его:
-- Ну как Копенгаген?
-- Не знаю.
-- ??
-- Странно, но вы выглядите очень несчастным.
-- А как по-вашему может выглядеть человек, если он думает об аномальном эффекте Зеемана?
Да, немало голов тогда поломал этот эффект, ворвавшийся в хорошо налаженные физические представления. А жизнь как текла, так и текла, независимо от того был или не был объясненным эффект Зеемана. Тогдашние ученые понимали Паули, нынешние бы не поняли, ибо никакого практического применения, этому эффекту не предвиделось. А значит и никаким коммерческим эффектом этот эффект не обладал.

Однажды Бор рассказывал Паули, как некий молодой самонадеянный ученый принес ему очередную гипотезу, примеряющую волновую и квантовые теории света -- камень преткновения для тогдашних физиков. Теория этого молодого, да раннего яйца не стоила, из которого он только что вылупился.
-- Но ты, разумеется, с удручающей твоей добротой сказал ему, что все это тем не менее оч-чень, оч-чень интересно, не так ли? Ах, жаль, меня тогда не было!
-- А откуда ты это знаешь?
-- Это все знают: когда кто-нибудь долго выкладывает перед тобою вздор, ты всегда говоришь, что это оч-чень, оч-чень интересно. Это лукавит твоя угнетающая деликатность, из-за которой ты подробно отвечаешь даже на письма изобретателей перпетуум мобиле...
Так пишет в своих мемуарх Паули. Жена же Бора, вспоминая, как Нильс написал 7 подробных писем такому изобретателю вечного двигателя, пыхтя и сопя при этом как паровоз.
-- Неужели так трудно объяснить очевидные вещи? -- упрекал Нильса его брат Харальд.
-- Видишь ли, -- задумчиво отвечал Бор, -- я сам не понимаю, отчего вечный двигатель невозможен.
Вечный двигатель, похоже, -- это одна из тех ловушек, которые на нашем пути оставил несуществующий бог, чтобы человеческий разум не очень возносился.

однажды в детстве Нильс Бор, одиннадцатилетний, вместе со всем классом рисовал карандашом пейзаж за окнами школы. Там видны были сверху три дерева, за ними -- штакетник забора, а в глубине -- дом. Все на рисунке выходило очень похоже, но... он выбежал из класса и вбежал в пейзаж. Сверху увидели: он пересчитывал планки штакетника. Потом все говорили -- вот какой он добросовестный человек: ему захотелось, чтобы количество планок на рисунке точно сошлось с натурой.
И взрослый Бор, вспоминая этот случай, говорил: но как же его не поняли. Ну разве не сообразил бы он, что для этого бегать вниз не имело смысла? Там ведь кроны деревьев в трех местах широко заслоняли штакетник. И, вбежав в пейзаж, попросту уже нельзя было бы узнать, какие планки изображать не следует, потому что из окна они не видны. А ему, мальчику, захотелось тогда совсем другого: выведать скрытое от глаз "а сколько жердочек во всем заборе?". Не для рисунка это нужно было ему, а для себя, рисующего. Для полноты понимания... Но это трудно объяснить другим. "Он не мог жить не понимая. Отказ от попыток понять, грозил бы ему душевным разладом" -- говорила впоследстии жена Бора фру Маргарет.

Один из конгрессов физиков (1927) превратился в нескончаемый спор между Эйнштейном и Нильсом Бором. Этот спор разделил всех физиков на две половины: одни заняли сторону Эйнштейна, другие -- Бора. Споры доходили до очень горячих слов и выражение. Однажды ученые так заспорились, что в зале воцарилась тишина: каждая половина то ли устала, то ли искала слов пообиднее, не выходя однако из рамок приличий, для другой половины. И вдруг кто-то обратил внимание на доску. А там, пока все были увлечены спором, появился рисунок недостроенной Вавилонской башни и слова из Книги Бытия: "...Там смешал Господь язык всей земли, чтобы никто не понимал речи другого". Все улыбнулись и мирно направились в столовую, но к согласию так и не пришли.

Странно, но есть люди, которым нравится запутанность и нарочитая сложность. Математику в Копенгагенском университете, когда там учился Нильс Бор, преподавал Тиле. Этого Тиле отличала замысловатая манера высказывать свои суждения. Он не говорил: "Эти величины равны". Он говорил: "Это величины, отношение которых равно единице". Его не удовлетворяли простые доказательства. Ему нравились сложные. Однажды Тиле безуспешно пытался вывести одну из формул сферической геометрии с помощью мнимых чисел. Полуслепой, он бродил и бродил вдоль исписанной черной доски, пока не сдался. "Попробуйте доделать это сами, все должно выйти!" -- сказал он студентам. Бор попробовал -- у него ничего не вышло. Харальд, младший брат Бора, был уже студентом-математиком, и Нильс показал ему выкладки старика. Но и это не принесло успеха. Обескураженный неудачей, Харальд привлек к делу приятеля. Они пустились на розыски прежних записей тилевских лекций, надеясь увидеть наконец заколдованный вывод. На нужной странице их встретила фраза: "В этом месте Тиле хотел показать, что формулу можно получить с помощью мнимых чисел, но у него ничего не вышло". Юнцы с облегчением расхохотались. Но Нильсу нравился этот чудак. "Понимаете ли, это было интересно юноше, которому хотелось вгрызаться в суть вещей. И его лекционный курс стал одним из немногих, какие я слушал в университете... " -- объяснял он свою позицию.

СЛАВА -- УСПЕХ -- ПОПУЛЯРНОСТЬ

Слава -- вещь докучливая. В письме к Лейбницу (1675 год) Ньютон говорит: "Меня до того преследовали полемикой, возникшей из-за опубликования моей теории света, что я проклинал свою неосторожность, променяв такое блаженство, как спокойствие духа, на погоню за тенью". Как раз в тот день, когда Ньютон написал Лейбницу, что не желает более "гоняться за тенью", он не вытерпел и отправил в Королевское общество новый философский трактат, содержавший исследование цветов тонких пластинок и, в частности, изучение оптических свойств мыльных пузырей.

Однажды канцлер казначейства посетил Институт и в сопровождении Фарадея совершал по лабораториям экскурсию, которая завершилась демонстрацией классического эксперимента по электричеству. Конечно же, он задал вопрос: "Но Фарадей, мой дорогой, какая от всего этого польза?" Ученый тут же сказал в ответ свои знаменитые слова: "Сэр, вполне вероятно, что Вы в скором времени сможете обложить это налогом!"

Не всякие умеют, как один из советских лидеров жить по 50 лет в струю. Но есть и такие, которым без особых усилий удается не отставать от моды. "Вы счастливый человек, сэр Эрнст, вы всегда на гребне волны!" -- кто-то сказал физику Резерфорду. А он ответил, смеясь: "Да! Но я-то и поднимаю эту волну; не так ли?"

Как-то для публичной лекции Беккерелю понадобилось радиоактивное вещество, он взял его у супругов Кюри, и пробирку положил в жилетный карман. Прочтя лекцию, он вернул владельцам радиоактивный препарат, а на следующий день обнаружил на теле под жилетным карманом покраснение кожи в форме пробирки. Беккерель рассказывает об этом Пьеру Кюри, тот ставит на себе опыт: в течение десяти часов носит привязанную к предплечью пробирку с радием. Через несколько дней у него тоже наблюдается покраснение, перешедшее затем в тяжелейшую язву, от которой он страдал в течение двух месяцев. Так впервые было открыто биологическое действие радиоактивности. Но и после этого супруги Кюри мужественно делали свое дело

В 1934 г Бор посетил Советский Союз. Во время этого визита он к неудовольствию научного руководства специально поехал в Харьков, чтобы встретится с работавшем там Ландау. Директор института пожаловался Бору на его ученика, что тот де ведет себя неподобающим образом и попросил образумить того. Так, в физтехе ввели тогда пропуска, и Ландау, вышучивая это нововведение, после того как один раз, прийдя без пропуска, вахтер не узнал его и не пропустил на работу, прикреплял свой пропуск сзади к воротнику, а затем шел через проходную спиной к вахтеру. Бор согласился на эту миссию и стал объяснять Ландау, что так вести себя нельзя. "А почему?" -- спросил его Ландау. У Бора аж трубка выпала изо рта. Он начал вышагивать по комнате, но так и не найдя ответа, обещал обдумать проблему позднее и сообщить результат Ландау.

Что и говорить: Бор и сам был крупным руководителем, и его советские коллеги поставили перед ним серьезную проблему. В его институте работали физики из 35 стран. Каждому приезжавшему вручался ключ от института: он мог приходить и работать в любое время. И еще вручался ключ от библиотеки: каждый собственноручно делал запись о взятой книге для сведения других. А если приезжего поселяли на мансарде старого здания, он получал и третий ключ. У иных шли круглосуточные эксперименты, а иным идеи новых расчетов приходили на ум в бессонницу, и ночной сторож должен был, кроме датского, знать английский да еще немного разбираться в физике. На эту должность принимали по конкурсу. А в институтском буфете, куда после часа дня собирались разноязычные сотрудники, лежали на столах отрывные блокноты и ручки -- для тех, кто и во время ленча захочет спорить, доказывать, вычислять. Оказывается, ученые продуктивно могут работать и на свободе, а не создавать ядерный щит в родине в лагерях, единственным преимуществом которых является то, что физиков не гоняют на лесопавал и питают в нормальномой столовой -- этого и на свободе-те немногие имели.

Плохо (а для кого-то, кто умеет извлекать из этого выгоду, наоборот, хорошо) иметь дело с одержимыми людьми. Нильса Бора, как и других участников очередной научной конференции в Лейдене, водили на показ по институту физики. Среди прочего демонстрировали в физической лаборатории микрофотометр Молля -- высокочувствительный прибор для измерения интенсивности спектральных линий. Бор смотрел во все глаза. И острота его молчаливого интереса к этому прибору удивила хозяев: обычно несвойственная теоретикам, она показалась непонятной. Экскурсия продолжалась. Внезапно кто-то хватился Бора -- пустились на поиски. Его обнаружили в безлюдной комнате по соседству. Он шагал от стены к стене (в клетке своих мыслей). Потом визитеры задавали вопросы. Бор негромко спросил: "Сколько стоит этот прибор?" (Надежда на сходную цену была в его голосе.) И более ни о чем не осведомился.