АНЕКДОТЫ ИЗ ЖИЗНИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ
http://proza.ru/2023/03/27/322
СОЦИАЛЬНЫЙ ЗАКАЗ. ВЛАСТЬ И УЧЁНЫЙ
Любимый друг А. Македонского Гефестион был тяжело болен и посажен лечащим врачом на диету. Однако молодого человека скудное питание не удовлетворяло, и когда врач отлучился, он съел целого зажаренного петуха, запив его кубком вина -- от этого и умер. Царь высказал скорбь по-царски: он приказал распять врача.
Хотя и ученым как-то жить надо. Адам Смит получал деньги от мецената, крупного аристократа. А когда у того стало туговато со средствами, он пристроил экономиста на доходное местечко в акцизном ведомстве. По иронии судьбы А. Смит как экономист рьяно выступал против совершенно экономически бесполезной аристократии, а будучи поборником свободной торговли, таможню считал воплощенным злом. И ничего, никто не обвинял его в беспринципности: взгляды-взглядами, а жить как-то надо.
Можно бороться с религиозными предрассудками, а можно призвать их себе на помощь и даже использовать во благо. В конце 1840-х гг медики, как будто сорвавшись с цепи, в массовом порядке стали использовать при хирургических операциях наркоз. Одним из пионеров этого новшества и первым, кто применил хлороформ был шотландский акушер Симсон. Многие роженицы были ему чрезвычайно благодарны за облегчение мук появления новой жизни. Но вдруг восстали церковники. "Как же так. Ведь сказано в писании: 'В муках будет рожать Ева детей'". Запахло жареным. Но не такого простака напали. Симпсон публично отбрехался: "Мои противники забывают 21-й стих второй главы книги Бытия. Там упоминается о первой в истории хирургической операции. Творец, прежде чем вырезать у Адама ребро для сотворения Евы, погрузил его в глубокий сон". Противники, принадлежа в основном к сельскому духовенству, не то чтобы забыли это место, а просто не очень крепко его знали, поэтому посчитали за благо лучше не ввязываться в дальнейшие дискуссии. Прогресс продложил семимильными шагами свое поступальное шествие.
ваше сиятельство! Очень часто Бородину, профессору Медико-хирургической академии, приходилось отправляться к высокопоставленным лицам, чтобы хлопотать о ком-либо из своих студентов или коллег. При этом полагалось надевать парадный генеральский мундир, регалии. Не без юмора описывал композитор свой вид в подобных случаях:
-- Стоит мне возложить на себя "амуницию", от меня во все стороны начинает распускаться сияние, можно писать картину "Преображение", вроде рафаэлевской; сияет воротник, сияют обшлага, сияют шестнадцать пуговиц, как звезды; сияют эполеты, как два солнца, сияет темляк, сияет околыш кепи. Одним словом, Ваше сиятельство, да и только".
Незадолго перед революцией студента Радцига поймали с прокламациями. Нет, он не распространял их, а просто зачем-то подобрал. Его вскоре отпустили (этот случай потом не раз помогал во времена Советской власти), но о происшествии узнали в Университете. И вот на экзамене Радциг предстал перед Сергеем Ивановичем Соболевским. Профессор долго гонял несчастного по греческой грамматике, нашел, наконец, слабое место и, поставив двойку, изрек: "Вы, молодой человек, сначала выучите греческий язык, а потом уже прокламации разносите". Два десятка лет спустя, восстанавливая классическую кафедру, Соболевский все-таки пригласил молодого тезку преподавать в МИФЛИ.
Даль, автор прославленного "Толкового словаря русских говоров" был по основной профессии медик -- хирург и долгое время оперировал в будущей Медико-хирургической академии. Но в конце концов измучился до предела, не столько работой, сколько войной с коллегами-казнокрадами и шарлатанами. Поэтому и решил оставить медицину и предаться своему хобби -- литературе, "переседлал из лекарей в литераторы" (Пирогов). Об этом решении рассказал своему другу-писателю. Тот, небезызвестный сочинитель историй из малороссийского и петербургского быта, некто Гоголь, только печально улыбнулся:
-- В России всякое звание и место требуют богатырства: слишком много любителей бросить бревно под ноги человеку.
Александр II после окончания Крымской кампании лично приехал в Крым, чтобы инспектировать войска, выразить им свою благодарность, проверить госпиталя. Все, как водится в России, было вычищено и вылизано к его приезду, а что не успели, запрятали подальше от царских глаз. Когда он приехал в госпиталь, начальник последнего Н. Пирогов не посчитал нужным выйти к царю. Каким же громадным авторитетом нужно было обладать, чтобы так вести себя.
-- Государь хотел остаться всем довольным и он остался, -- горько резюмировал великий хирург эту царскую "инспекцию".
Уж сколько народу зарезал Пирогов за свою хирургическую жизнь, не поддается никаком учету (на самом деле, он делал тщательные записи всем произведенным операциям; эти тетради сохранились до сих пор -- Прим ред). А вот поди же тоже обладал чувствительностью. Во время служебной командировки по Кавказу Пирогов провел более 300 операций с использованием хлороформа -- тогда анестезия только входила в медицину -- и по большей части успешным. Когда он возвратился в Петербург, то прямо с дороги отправился докладывать о результатах командировки. "Россия, опередив Европу нашими действиями при осаде Салтов, показывает всему просвещенному миру не только возможность в приложении, но неоспоримое благодетельное действие эфирования над ранеными на поле самой битвы," -- с восторгом отчеканил он военному министиур Чернышову. Так то оно так.
Но одного не учел знаменитый врач. Явился на доклад в дорожном платье, дурно пах потом, да еще и пуговица на вицмундире была оторвана. Военный министр поморщился, а на следующий день его генерал-адъютант объявил Пирогову выговор: что ты там наоперировал, мы после разберемся, а на доклад изволь являться по всей форме. "Я так был рассержен, что со мной приключился истерический припадок (с слезами и рыданиями; я теперь сознаюсь в своей слабости)", -- писал позднее Пирогов в воспоминаниях. Добавим для полноты картины, что случай стал известен, по Петербургу поползли слухи, дошли они и до великой княгини Елены Павловны, которая вызвала к себе проштрафившегося и постаралась успокоить его. Вот такой одной рукой царский режим оскорблял, а другой миловал заслуженных людей.
Историк аль-Хусайни писал: "Султан Малик-шах был самым лучшим стрелком (из лука), никогда не промахивался и обладал сильным ударом копья. Он очень любил охоту. Однажды он приказал пересчитать то, что он добыл на охоте вместе со слугами. Оказалось 10 тысяч (голов животных), и он приказал раздать 10 тысяч динаров милостыни и сказал: "Я боюсь Аллаха всевышнего, что проливаю кровь животных для забавы". Это Малик-шах построил Манарат аль-Курун (Минарет из рогов), на пути из Багдада в Мекку. Он возведен из рогов и копыг животных, убитых на охоте".
Как-то раз Сайф ад-Даул, правитель Дамаска, предложил аль-Фараби во время собрания ученых сесть сообразно его званию. Аль-Фараби уселся на трон. Государь рассердился и сказал своему телохранителю на тайном языке, который знали только немногие посвященные: "Этот тюрк нарушил все правила приличия, поэтому когда он встанет (по окончании собрания), тогда вы накажете его за невоспитанность". Тогда аль-Фараби спросил "Я никакого проступка не совершил, за что я буду наказан?" Услышав этот вопрос, изумленный Сайф ад-Даула спросил: "Ведь в народе этого языка никто не знает, где и у кого ты его изучал?" Аль Фараби ответил "я знаю больше 70 языков, чтобы понять, слова вашего немудреного языка"
ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ
Известный английский геолог Лайель рассказывает о своих школьных годах в публичной школе: "Поединок тянулся два дня по 5-6 часов каждый день, так как мы были приблизительно равны силами: мой противник несколько слабее, но зато обучался боксу. У него оказались фонари под обоими глазами; правая сторона лица вздулась и голова была покрыта шишками спустя неделю после битвы. Я тоже был жестоко избит, но ран на лице не было, и хотя мне, как и ему, пришлось лечь в постель, но мои друзья советовали мне не показывать вида, что я страдаю, потому что "этак меня будут больше бояться". Я жестоко страдал, выдерживая характер в течение недели. Помню эту пытку: каждая кость ныла, все тело было покрыто синими и черными пятнами и так одеревенело, что когда мы отправились "на горы" в воскресенье, я должен был опираться на руку товарища: Зато с этих пор каждый, кто боялся Тильта (противник Лайеля), стал бояться и меня, и таким образом я избавился от многих обид"
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ. ВЗАИМООТНОШЕНИЯ МЕЖДУ УЧЁНЫМИ
Пирогов в качестве попечителя Новороссийского учебного округа был очень строгим и дотошным. Однажды он, знакомясь с отчетом об, как мы бы сегодня сказали, успеваемости, встретил фразу: "На уроках латинского ученики свободно читают и переводят Тацита и Цицерона".
-- Что за чушь, -- возмутился он. -- Тут-то кончившие университетский курс ни бельмеса не смыслят в латыни. Сплошное очковтирательство.
И ведь не поленился, сразу отправился в гимназию, где были якобы такие способные ученики. Однако, оказалось, что "якобы" здесь как раз и ни при чем. Ученики действительно хорошо знали латинский. И Пирогов, в чине генерала, подошел к рядовому учителю:
-- Прошу прощения, я был не прав. Ваши ученики могут читать Тацита. Благодарю вас очень!
Вот так то, не высказывай своего мнения поспешно.
Менделеев разослал свою работу, переведенную на немецкий язык, всем тогдашним ученым, во все университеты, но даже критики не дождался. Доходило до курьезов. На основе Периодического закона Менделеев приписал валентность равную 3 индию -- элементу, открытому только что в 1863 и совершенно неисследованному тогда. Этим элементом, как и многими другими, вплотную заниялся немецкий химик Бунзен, один из учителей Менделеева, и вообще очень тепло относившийся к русским химикам. Один из ассистентов "папаши Бунзена", как любовно его называли русские химики притащил тому статью Менделеева с радостными воплями: "Хер профессор, а вот ваш бывший ученик уже предсказал, то что вы только что открыли". "Ха!" -- ответил Бунзе. -- "Прочь от меня с этими догадками. Такие правильности вы найдете между числами биржевого листка". Ох уж эти специалисты! Никогда за деревьями не видят леса.
ОБУЧЕНИЕ
В Берлине в 1830-х многие встречали Александра Гумбольдта, тогда уже за 60, в университете, где он сидел в аудиториях и записывал лекции. Он слушал лекции Бека по истории греческой литературы, Митчерлиха - по химии, Риттера- по общему землеведению и др. Одновременно он был камергером короля и однажды тот вызвал его к себе с упреком:
-- Хер Гумбольдт, как-то неудобно камергеру с пацанами на лекциях тусоваться. Зачем вы насмешничаете над своими сединами и высокой придворной должностью?
-- Да вот. По молодости лет был шалопаем, вот теперь и стараюсь наверстать упущенное.
Генрих Шлиман, впоследствии успешный коммерсант и на досуге археолог, докопавшийся до Трои, родился бедной семье. В детстве ему удалось купить книгу, а поскольку денег на вторую не было, то он эту дочитал до дыр. Были то поэмы Гомера "Илиада" и "Одиссея". Он даже так увлекся поэмами, что решил изучить древнегреческий язык. Но так благоговейно приступал к занятиям, что до самой старости так и не осмелился приступить к изучению, накупив кучу словарей и пособий для этого. А для практики он решил изучать пока другие языки, в год по одному. Причем он учил иностранный язык не по учебникам, которые, "по его словам, только отчуждают от живой речи".Он брал книгу иностранного автора, выписывал все слова и выражения оттуда и запоминал. Память у него была настолько изумительной, что к этим записям ему почти не приходилось прибегать: он все запоминал сразу. Но случались и конфузы. В Амстермдаме он выучил русский язык, а поскольку единственной книгой, которую он мог найти в северной Пальмире (так тогда называли Амстермдам, а одновременно С.-Петербург, Стокгольм, Копенгаген, Эдинбург и др.) была "Телемахиада" Тредиаковского, то по ней он и тренировал свой русский. А когда потом очутился в России, то выяснилось, что он совершенно не понимает ее жителей. Дело не только в том, что поэма была написана за 100 лет до этого, но ее язык был столь тяжел, что и русским XVIII века он был непонятен. Пришлось срочно переучиваться.
ОРГАНИЗАЦИЯ ТВОРЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
Гарвей относился к тем ученым, публикация для которого ничего не значила. Его ученик Энт долго настаивал, а потом просто отобрал у Гарвея рукопись и немедленно, пока учитель не передумал, отдал ее в типографию, сам следил за печатанием, держал корректуры, а в следующем, 1651 году книга вышла в свет
Говорят, что теория подтверждается практикой, и если рекомендации теоретиков дают практические результаты, то теория верна. Черта с два. Однажды к замечательному химику Лавуазье обратился владелец фабрики по производству сахара. Проблема заключалась в том, что сахар имел желтоватый оттенок, который не нравился покупателям -- он им казался грязным. Фабрикант попросил химика разобраться в этой проблеме. Лавуазье, вооружившись знаниями и теориями тех лет, посчитал, что вся проблема во флогистоне, а чтобы удалить его нужно добавить в процесс получения уголь. Что и было сделано, и сахар стал получаться таким белым, что разве лишь крылышками не махал, чтобы его живым взяли на небо заместо ангелов. Этот опыт тогдашние химики рассматривали как убедительное доказательство правильности флогистонной теории. Один из них, правда, поимел сомнения, стал сражаться с этой теорией и в конце концов её опроверг, за что и закончил в 1793 году жизнь на гильотине. Звали этого химика... Лавуазье. Почему же его практические рекомендации оказались верными? А черт его знает. Скорее всего сыграл роль его громадный практический опыт.
Профессионализм -- конечно, вещь хорошая. Но иногда... Впервые с холерой знаменитый русский врач Пирогов познакомился в Дерпте. Его товарищ Шрамков, заразившись от трупа, умер через 6 часов буквально у него на руках. Пирогов испугался -- все мы человеки, все мы люди, врачи, как и пациенты -- побежал домой. Ему казалось, что он заболевает. Он принял теплую ванну, напился чаю, уснул... А вечером того же дня в Дерпт приехали два знаменитых французских врача. Они пришли к Пирогову и не застали его дома.
-- Где барин?
-- Где, где? В больнице.
...Пирогов по локоть в крови вскрывал труп своего товарища:
-- Позже, позже, -- отогнал он коллег. -- Это холерный труп, совсем свежий, нужно успеть вскрыть и понять, что происходит при холере...
Да уж. Кстати, описание трупа его товарища вошло в прославленную "Паталогическую анатомию азиатской холеры", где среди скрупулезных точных наблюдений над изменениями в органах умерших от холеры постоянно встречаются поэтические перлы: "ворсинки слизистой оболочки, похожие на отцветшие головки одуванчиков". Поистине, поэт -- человек, который делает поэзией то, что до него считалось непоэтичным.
Вавилов докладывает о планах своего института, говорит о создании иммунных сортов пшеницы, о выведении в ВИРе ракоустойчивых сортов картофеля, о том, что необходимо взяться за гибридную кукурузу. Как всегда, он не считает нужным скрывать и недостатки. Дойдя в своем докладе до работы биохимической лаборатории, с сожалением признается: биохимики пока не выучились распознавать сортовые и видовые различия по белку. "Отличить чечевицу от гороха по белку мы до сих пор не умеем". Лысенко (с места). "Я думаю, что каждый, кто возьмет на язык, отличит чечевицу от гороха". Вавилов. "Мы не умеем различить их химически". Лысенко. "А зачем уметь химически отличать, если можно языком попробовать?"
ПСИХОЛОГИЯ ТВОРЧЕСТВА. ПСИХОТИПЫ УЧЁНЫХ
Один знакомый встретил Соболевского в Крыму на пляже, где тот загорал и с увлечением читал книгу.
-- Вы так увлеченно читаете, не ожидал от вас, -- сказал знакомый.
-- Да что вы? Такая книга, что оторваться невозможно. На каждой странице столько неожиданностей.
-- А нельзя ли полюбопытствовать, что за книга.
-- Да пожалуйста.
На обложке стояло: "Греческий словарь" (разумеется, на немецком языке).
-- Сергей Иванович, Вы так хорошо знаете древнюю литературу, а как Вы к современной относитесь? -- спрашивают у Соболевского уже после войны, имея в виду, конечно, советскую.
-- Прочитал недавно "Анну Каренину" -- ну, ничего, неплохо написано...
На классическом отделении МГУ устроили очередной аспирантский экзамен. С. И. Радциг и А. Н .Попов пригласили 90-летнего Сергея Ивановича Соболевского. Отвечает аспирантка; ей задают вопрос: как будет пассивный аорист такого-то лица такого-то числа от такого-то неправильного глагола. Юная девушка молчит, но задумался и Сергей Иванович. И вот, когда присутствующие решили, что старик, должно быть, совсем сдал -- не может сразу вспомнить ответ на такой простой вопрос, Соболевский изрекает: "Зачем вы мучаете барышню? Эта форма очень редка. Она встречается во всей греческой литературе лишь дважды -- там-то и там-то!"
Абу Саид, знаменитый суфийский шейх, однажды долго разговаривал с Абу Али ибн Синой, после чего шейх заметил: "То, что я вижу, он знает", а Ибн Сина сказал о своем собеседнике: "То, что я знаю, он видит"
Кое-что о соловьях. Когда философ Вердер приходил в дом Фроловых, он моментально овладевал вниманием слушателей и пускался в блестящие философские импровизации. Поддерживать обыденный житейский разговор он не умел, а если случалось, то говорил коряво, с запинками, мучительно долго подбирая простые слова. Не умел он также и слушать собеседника, плохо разбирался в людях. Но как только представлялся повод поговорить на отвлеченную тему, речи его лились рекой. Раз после ухода Вердера Тургенев не удержался и воскликнул: "В первый раз слышу человека!" На что проницательная и меткая на определения Фролова заметила: "Да. Жаль только, что он с одним собой знаком"
СЛАВА -- УСПЕХ -- ПРИЗНАНИЕ
Общественное мнение Германии не устраивала провозглашенная в медицине "эра Пастера", раздражало общепризнанное первенство французского ученого на мировой арене. И вот со стороны правящих кругов начинают оказывать прямое давление на Р. Коха, поскольку он единственный, как считают, может соперничать с Луи Пастером. Ему неоднократно намекают, что неплохо бы потрясти мир новым немецким открытием (не все же французам первенствовать в науке!), дают понять, что за почести и привилегии, которыми он пользуется, нужно расплачиваться. Бесцеремонный нажим на известного ученого приводит к тому, что в августе 1890 года (то есть на следующий год после присуждения премии короля Оскара) Роберт Кох выступает на X Международном конгрессе медиков в Берлине с сенсационным заявлением: им найдено средство лечения туберкулеза -- туберкулин. Сотни участников конгресса разнесли по всем странам радостную весть о том, что человечество обрело наконец лекарство от самой страшной болезни, уносившей столько жизней. На короткое время Берлин действительно стал "центром мировой медицины", новоявленной Меккой для всех жаждущих выздоровления. Мир помешался на Роберте Кохе и его туберкулине, и никого не насторожило то обстоятельство, что немецкий ученый не раскрыл тайну своего лекарства и держал в секрете свои опыты. Настолько велик был его авторитет в ученом мире. Но после того как туберкулин ввели в действие, наступило внезапное и жестокое отрезвление. Со всех сторон стали поступать сообщения о смерти больных, лечившихся "жидкостью Коха". И ни одного достоверного случая выздоровления! Туберкулин провалился целиком и полностью. Эта катастрофа надломила Р. Коха и как человека и как ученого