Глава VIII
Крым
Утро
Над горами у Черного моря
С края неба забрезжил рассвет
И, с ночным полусумраком споря,
Обагрил островерхий хребет.
Небеса на востоке зардели.
Между круч засиял ореол.
От него осветясь, заалели
Гребни тихо колышущих волн.
Снизу солнце взошло полукругом,
Показав золотящийся лик,
И задвигалось медленно к югу
Как живой оберег Огневик.
Чрез минуту вдали запылали
Очертанья сиреневых гор
И, пройдя синеватые дали,
Свет блеснул и наполнил простор.
Ночь ушла и рассеялась темень
Под напором янтарных лучей.
Гелиос в золотой диадеме
Возвестил новый день для людей.
Оживились деревья и лозы
У подножий холмов на брегу.
Хризантемы, пионы и розы
Отошли ото сна на лугу.
Над душистой травой появились
Деловитые пчёлки, шмели.
Зажужжали и засуетились,
Обмарались в цветочной пыли.
Им вослед мотыльки подлетели,
Чтоб откушать цветочный нектар,
А цветы, их прияв, разомлели
От воздействий наложенных чар.
Тут в кустах зашуршали цикады.
Их услышав, жуки приползли,
И, обживши цветочные гряды,
Свой жужжачий концерт завели.
А поодаль в лесном редколесье
Уймы всяких щебечущих птах,
Заливаясь весёлою песнью,
На своих голосят языках.
Горихвостки, зарянки и сойки
Трясогузки, синички, дрозды,
Кто во что, вперебивку и бойко,
Вразнобой на любые лады.
Рядом море, спокойное море.
В нем лениво играет волна.
Водяные просторы узоря,
Перламутром блистает она,
И, на брег приходя миротворно,
Гладит гальку и серый песок,
А потом отступает покорно,
Расбросав свой седой гребешок.
Невдали неподвижные скалы,
Преклонённые чуть набекрень,
Расцвели как резные опалы,
Заострив угловатую тень.
Вдруг со скал белоснежная птица
Отлетела, махая крылом,
И, над морем паря как орлица,
Ищет снедь под лазурным стеклом.
Под волнами приметив добычу,
Она юрко пикирует вниз
И взлетает, восторженно клича,
Сняв с воды ею схваченный приз.
Тут же с брега горластые чайки,
Предвкушая отчаянный пир,
Поднялись суматошною стайкой,
Бойким криком наполнив эфир.
Шум и гам, гоготания, писки,
Взмахи крыльев, пике, виражи,
Спуски вниз под солёные брызги.
Эти птицы быстры и свежи…
Чу! Проснись! Разве это мне снится?
Вещий сон как мираж наяву.
Я опять набираю частицы
Светлых чувств, начиная главу.
Мы с тобой, дорогая подружка,
Едем к морю в двухместном купе
В небольшой на двоих комнатушке,
И меж нами любовь агапе.
Ты моя, я твоя половинка.
За окном неизведанный Крым.
Ты глядишь на меня со смешинкой —
Я проснулся сегодня вторым...
Твоя тень замерла надо мною.
Над губами навис поцелуй,
И Морфей отлетел с быстротою,
Убоясь магнетических струй.
Двое губ меж собою сомкнулись,
Утопая в телесном тепле,
А сердца в унисон встрепенулись,
В скорый миг очутясь в кабале...
-------
Что потом? Право, это неважно.
Был перрон на вокзале Джанкой.
Мы прошлись вдоль путей эпатажно,
Из окна помахали рукой.
Через час уже был Симферополь,
И мы бодро помчались в такси.
Вдоль дороги кудрявился тополь,
И кружились ветра по степи.
Всюду ширь, луговое раздолье
Без преград для взирающих глаз.
Чистый воздух, поля и приволье —
Всё чудесно и ново для нас.
Только жаль, уже не было моря
Из мильонов весенних цветов.
Лишь трава осыпала на поле
Семена для мышей и кротов.
— Здесь они зацветают весною, —
завязал разговор наш таксист,
поздних лет человек с бородою,
вероятно, любитель-флорист,
— В этом поле степные тюльпаны
Распускаются каждой весной.
А подале пионы, шафраны
Сзади нас — это там, за спиной.
И конечно же дикие маки,
Их полно на откосах холмов
И в полях. Но без опия — враки.
Это вздоры упёртых умов.
А еще здесь встречаются злаки.
Тут их много, но чаще всего
На траву не глазеют зеваки
И не знают про них ничего.
Вот ковыль, типовой обитатель
Наших знойных бескрайних степей.
А какой-то сметливый искатель
Вам заявит, что это репей.
А ковыль в нашу Красную книгу,
Между прочим, давно занесён.
Глядя в книгу, мы видим в ней фигу,
Как бы ни был наш ум научён.
Но отложим беседу об этом
Нам не нужен крутой разговор.
Пусть ученье овеется светом,
А природа пусть радует взор.
Как приятно степные просторы
На ходу наблюдать из такси,
Когда с глаз убираются шоры,
А душа отпускает шасси,
Когда воздух душист и прозрачен
И волшебно ласкает струей,
Твой запас новизны не растрачен,
И дорога петляет змеёй.
Облака в небесах как барашки
Мирным стадом бредут в вышине,
А твои золотые кудряшки
Бередят фантазеи во мне.
Впрочем, стоп. Мы уже в Белогорье.
Меж дерев замелькала скала.
Ак-Кая — королева предгорья
Лучезарна, чиста и бела.
Тут водитель растаял в улыбке.
Тусклый взгляд его вдруг просветлел
(может быть, он играл бы на скрипке,
если б не было множества дел):
«Вот она, меловая громада,
Наша дивная чудо-скала —
Вековой исполин и преграда,
Бастион от враждебного зла.
Глянь-ка, друг, на отвесные склоны,
На крутой вертикальный обрыв!
Здесь не так, как у них в Аризоне,
Здесь иной, чисто-белый отлив».
Тут таксист оживился немного,
Стал опять чересчур говорлив.
Говорить не мешает дорога,
Лишь бы был говорун не ворчлив.
Он прочёл по истории много
И готов припуститься в рассказ.
Всё, как было, даем без подлога,
Лишь добавили парочку фраз:
«Был здесь князь, друг царицы Потемкин,
На верху этой самой скалы.
Только жаль, что забыли потомки,
Как ему присягали мурзы.
А потом и духовные лица
Поклялись. И окрестный народ,
Не спеша, подходил вереницей
За обильем монарших щедрот.
То был день торжества и веселья.
Пировал весь собравшийся люд —
Ел да пил угощения, зелья
И глазел на роскошный салют.
Князь же слал донесенье царице:
“Область Крымская к нам перешла
Под державу Твою, и сторицей
Воздалось нам за наши дела”.
-------
Ведь была же любовь между ними,
Не простая земная любовь,
Не такая как водится ныне,
Когда лишь будоражится кровь.
“Гришифушечка, друг мой, милюша, *
Знай, милей нет на свете тебя,
— так писала, устои наруша,
Она князю, его возлюбя, —
Обнимаю душою и телом,
Мой любименький, му[ж] доро[гой].
От пяти я сидела за делом
И тебя вспоминала с тоской.
Умираю! Хочу тебя видеть!
Можно ль мне подойти и когда?
Я устала, сударик мой, сидя.
Дай же знать, я прибуду тогда.
Ну, добро, я придумала средство.
Буду огненною для тебя.
От его благотворного действа
Превзойдешь самого ты себя.
Знай же князь, ты назначен мне другом
На всю жизнь милосердным Творцом.
А я буду твоею подругой
Под его высочайшим венцом.
Богу я благодарна, мой Гриша,
Что тебя он таким сотворил
И, мольбу мою к Небу услыша,
Благосклонно тобой одарил.
Мне твое обхожденье приятно.
Когда вместе, то скуки в нас нет.
И себе я твержу многократно:
Ты затмил предо мною весь свет.
Ну спроси, кто живёт в моих мыслях?
— Знай одиножды, ТЫ навсегда.
Ласк своих для тебя не исчислю,
А мой пыл не пригасит вода.
Ну, ты сам посуди справедливо:
Можно ль разве тебя не любить?
Отродясь не была так счастлива,
И весь пыл мой нельзя истребить.
Знаю я — тебе равного нету,
Мне отныне на всех наплевать.
Кабы прошлое кануло в лету,
Я не стану о них горевать”.
-------
Вот какая любовь между ними
В то далекое время была
С непростыми страстями земными,
И в годах не сгорая дотла».
Они жить не могли друг без друга,
Потеряв первозданный покой.
Их любовь будто дикая вьюга
С неудержной росла быстротой.
Нет столь ласковых слов в этом мире,
Каковых бы она не нашла,
И в своей несравненной порфире
Для него феерично мила.
Страсть не может пылать бесконечно.
Угасает с годами любовь.
Только дружба сплетает навечно
Наши души и греет нам кровь.
Встреча с другом — большая удача.
Это редкий подарок судьбы.
В дружбе чувства бывают богаче.
Без неё все союзы слабы.
Не чурайтесь волнительной дружбы —
В ней залог укрепленья любви.
Всё расстроится, если вы чужды,
Вместе с химией в вашей крови.
Верьте другу. Надейтесь. Любите.
Не бросайте его одного.
Будьте с ним на высокой орбите.
Не ищите взамен никого.
Много было в их пламенной жизни —
В долгий срок не избегнуть обид.
Но нельзя их копить в укоризне.
Правда жжёт, а молчанье ранит.
-------
Как же быть? Как же с этим мириться?
— Говорите заместо обид.
Лучше враз объясниться, чем злиться,
И обида себя истребит.
Оба были гневливыми в ссоре,
Кто гневливей, поди разбери.
Но зато и отходчивы вскоре —
Злости не было в них изнутри:
“Здравствуй, душенька. Что-то мне томно.
Ты стал холоден слишком ко мне.
Не сердись, мой сударушка, полно.
Мочи нет, признаюсь в слабине.
Знай, я в прорубь закинула камень
Нашей ссоре вчерашней назло.
Он в воде окунулся и канул,
И унёс нашу ссору на дно”.
А потом наступало затишье
В их любви два-три года спустя.
И здесь будет заметить не лишне,
Их историю тоже учтя,
Что они, потерпя охлажденье,
Всё же свой сохраняли союз.
Ведь нельзя перейти к отчужденью
При наличии дружеских уз.
А когда он отбыл скороспешно
От юдоли земной в мир иной,
То скорбела она неутешно
И была несказанно больной.
А потом, пересилив страданье,
Свою горесть отчасти снеся,
Написала о нём на прощанье,
Чрезвычайно его вознеся:
“Он был идол и друг мой дражайший.
Обладатель большого ума.
В нём был дар дорогой и редчайший —
Он был смел, начиная дела.
Человек превосходного сердца!
Всех, кто есть, с ним одним не сравнить!
Я осталась без единоверца,
И мне некем его заменить…”»
-------
Наш шофер улыбнулся с натугой.
Видно, вспомнил своё что-нибудь
Про былую любовь и подругу…
И взгрустнул на мгновение чуть.
Время лечит? Нет, это не просто
Вспоминать об ушедшей любви.
От потерь не спасает короста.
Жизнь сложна. Такова «с'est la vie».
Ну, прошло. Чрез минуту он ожил.
Говорил про Суворовский дуб,
Как тот всех бусурман растревожил,
Обломав им заточенный «зуб».
А еще про последнего хана
И его незавидный удел,
О раскопках лесного кургана,
Драгоценных колчанах для стрел,
Об охотниках-неандертальцах —
Первобытных пещерных людей,
О свирепых сарматах-скитальцах,
И про их скаковых лошадей…
О сокровищах, кем-то изъятых,
О плато и безлесных яйлы,
О картинах, недавно отснятых
В окружении Белой скалы.
Час проехав, мы вдруг незаметно
В городской очутились черте
И, сойдя из такси, трафаретно
Разошлись, не скупясь в щедроте.
А потом, оказавшись у цели,
Занесли свою ношу в отель.
— Вы приехали на две недели? —
любопытствует метрдотель,
— Ну, лады. Забирайте свой номер.
Он вверху, на втором этаже.
Может быть, он немножечко скромен,
Но без вас был бы занят уже.
Хорошо. Поднимаемся, входим.
Что ж, наш мэтр, пожалуй, был прав.
Не ахти, но приемлемо вроде:
Душевая, двустворчатый шкаф,
Две кровати, приземистый столик,
Жестяной абажур с потолка,
Шоколадки из нескольких долек,
Чтоб сперва заморить червячка.
Маловато свободного места,
Но зато есть роскошный балкон.
А на нем два ротанговых кресла
Цвета виски медовый бурбон. *
Классный вид на открытое море!
Волны плещут на солнечный брег.
Вдалеке на безбрежном просторе,
Теплоход совершает свой бег.
А вблизи две залётные чайки
Верещат, колыхаясь в волнах,
И вдвоём отплывают от стайки
Меж собой в неразлучных ладах.
Вот и нам было б тоже неплохо
Отдалиться от гущи людской
В те места, где большая рыбёха
В глубине обитает морской.
Решено. Собираемся вместе
На заплыв по свободной воде
В отдалённом от берега месте,
Как всегда это было везде.
-------
Эти зыбкие мягкие волны
Белой пеной касаются ног,
Животворною негою полны
Набегают на жёлтый песок.
С непривычки немного прохладно.
Мы стоим, не решаясь войти.
Ты вошла, следом я безоглядно,
Расплескав по воде конфетти.
Взгляд вперёд, и мы быстро поплыли,
Покидая прибрежную мель,
Раззадорились и позабыли
Засорившую ум канитель.
Море синее и голубое,
Шапки плещущих волн вдалеке.
Я в погоне плыву за тобою,
Нежа щёки в морском ветерке.
На волнах ярко-белые блики,
Струи брызг застилают глаза
Под весёлые птичьи крики.
А на небе вверху бирюза.
Вот с тобой мы почти поравнялись
И на гребне встречаемся вдруг.
Опустились и снова поднялись.
Ого-го! Сколько моря вокруг!
Возле нас синеватый индиго.
Впереди — васильковая синь.
На волнах небольшая интрига,
И простор, куда взглядом ни кинь.
Пузыри, водяные барашки
И воздушные в них кружева.
Легкий привкус солёной фисташки
Вопреки своего естества.
Вот и брег затерялся во взоре,
Превратясь в сине-дымчатый флёр.
Ты прекрасно, бескрайнее море!
Ты широк, необъятный простор!
Так мы плыли и плыли без цели,
Не боясь, далеко-далеко
В тн места, где играли свирели,
Где вздыхал Посейдон глубоко.
А вверху, высоко над волнами,
Хмуря брови, летал Купидон.
Нас заметив, он хлопнул крылами
И немедля пустился вдогон.
А догнав, улыбнулся и понял:
«Тратить стрелы на них нет нужды»,—
И отстал, не окончив погони,
За собою развеяв следы.
Для людей он буквально невидим.
Купидона увидеть нельзя,
Разве лишь в умозрительном виде,
Скрытый образ его исказя.
То, что видим, — лишь видимость в мире.
Всё бесплотное скрыто от глаз.
Полагая, вы мыслите шире.
Только суть недоступна для вас.
Кто-то учит заумные фразы,
А иные их знают давно.
Но вы их не постигнете сразу.
А всего не познать все равно.
Впрочем, здесь не до этого, право.
Потому воздадим похвалу
Тем, кто судит об Эросе здраво,
И не верит словам про стрелу.
-------
Это было, конечно же было.
Мы потом посетили кафе.
Нас встречал обходительно мило
Странноватый гарсон в галифе.
Подбежал, усадил нас за столик
В отдаленьи у левой стены,
Дал салат из нарезанных долек
И меню непомерной длины.
В том меню была утка под тестом,
Баклажанный Имам Баялды. *
Но для утки в нас не было места,
А Имам был не гож для еды.
То, что ели, уже позабылось.
Впрочем, это сейчас все равно.
Сердце прежней любви не лишилось
И, как прежде, с твоим заодно.
Всё пройдет, и я встреч не забуду:
Твои губы в мускатном вине,
Два фужера под цвет изумруда,
Отблеск глаз в ресторанном огне.
Твои волосы, щеки и брови —
Всё твоё поместилось во мне
И теперь в поэтическом слове
Прежний шарм обретёт в новизне.
Я томлюсь, вспоминая улыбку
В уголках твоих пламенных губ.
Ум плывет и свершает ошибку,
А внутри восстает жизнелюб.
Ундина
Был тогда разговор об Ундине.
Мы с тобой вспоминали балет, *
В Мариинке исчезнувший ныне.
Я храню до сих пор тот буклет.
Вспомни, милая, как это было.
Свежий снег. Променад от метро.
Подмело, под ногами скользило.
На афишах балет Болеро.
То в Большом, нам на Новую сцену.
Наш плакат на огромном щите
Прикреплён на фасадную стену
И красиво висит в высоте.
-------
Легкий гомон в заполненном зале.
Колера в приглушённых тонах.
Золочёная люстра в овале.
Юный фавн в расписных потолках,
Одалиски в причудливом танце,
Креопатра, Креонт и Нарцисс.
Полукруг в бело-матовом глянце
Обрамил потолочный абрис.
-------
Славный Бакст, сотворивший эскизы, *
Восхитивший богемный Париж,
На себе испытавший сюрпризы,
Был болезненно бледен и рыж.
Он взорвал европейскую моду,
Но успешная жизнь коротка.
Если жить, не сбавляя в ней ходу,
Не всегда достаёт уголька.
Не играть свою роль невозможно.
Запереть свою волю нельзя.
Удержать равновесие сложно,
По бугристой дороге скользя.
Но зажженная искорка тлеет,
Отвергая фатальность конца,
И над залою трепетно веет,
Ублажая людские сердца.
Незабытые тонкие чувства
В них пробудят стремленье летать
И возвысят барьер до искусства,
Никогда не идущего вспять!
И в театр придёт обновленье,
Новый русский изысканный стиль,
Для того, чтоб сменить направленье,
Чтобы пошлое бросить в утиль.
Декорации, мебель, костюмы:
Всё, что есть, вас должно удивлять.
Даже тех, кто смурны и угрюмы,
Даже тех, кто не в силах понять
Красоту и подводные смыслы,
Силу скрытых пружин мастерства,
Зажигающих нервы и мысли
Мановеньем игры волшебства.
-------
Зритель в зале на вид очень разный:
Кто-то сдержан, а кто-то слезлив,
Кто вальяжный, а кто куртуазный,
Тот азартен, а этот сонлив.
Но тут всем предстоит прикоснуться
К неиспытанным чувствам любви
И, дивясь на неё, окунуться
В негу смуты в душе и в крови.
А пока мы сидим в ожиданьи
Появления красочных сцен
И, успев обсудить опозданье,
Отдаёмся фантазиям в плен.
Я рукой тереблю тебе локоть
И плечом приникаю без слов.
Захотелось тебя чуть потрогать —
Свой порыв я смирить не готов.
Нет, нельзя. За кулисами шорох.
Полотнище взмывает наверх.
Свет огней загорелся во взорах.
Звук оркестра прервал чей-то смех…
-------
Берег моря вблизи перед нами.
Груды сумрачных скал над водой
И рыбарь. Тянет невод руками.
Вдруг назад отбежал с быстротой.
Ну и ну. Чудеса, да и только! *
Там наяда в сетях вместо рыб.
Поднялась, не пугаясь нисколько,
Вышла вон, показавши изгиб,
И пред ним станцевала на ножках *
(у наяд не бывает хвостов).
Он сконфузился вроде немножко
К странной гостье совсем не готов.
А она, будто дивная пава,
Плавно руки назад отведя,
Замерла перед ним величаво,
На него изумленно глядя.
Он очнулся и двинул навстречу,
Сделал несколько мягких шагов,
Зародив в своем сердце предтечу
Мук любви по веленью богов.
Оробев и заметно колеблясь
(дело шло к его свадьбе тогда),
Вдруг назад отошел и, замедлясь,
Зашагал то туда, то сюда. *
Но краса супротивно преграде
Низвергает сомнение в тлен.
Если кто приглянулся наяде,
Тот легко попадается в плен.
Так и стало. И вот они вместе
Вдохновенно танцуют вдвоём.
Он в пылу, позабыв о невесте,
А наяда легка на подъём.
Лёгкий взмах, мановение кистью,
К рукаву потянулась рука.
Он смущен и стоит по наитью,
И она прикоснулась слегка.
Ёк! И сердце влюблённо забилось.
Он на шаг отшатнулся сперва,
И в глазах у него помутилось
От чудного её волшебства.
А когда её хрупкое тело
Село ниц, опустясь перед ним,
То лицо сицилийца зардело,
И он встал, любопытством томим.
Разворот и рука очертила
В тихом воздухе полуовал.
А она пыл его подхватила,
Восприяв потаенный сигнал.
Поднялась и, как юная донна,
Сделав пару изящных шагов,
Поглядела в него умилённо.
Взгляд её был понятнее слов!
О, здесь было чему подивиться
Не видавшему свет рыбарю!
Ему вновь предстояло влюбиться.
Ну и я ему вслед воспарю.
Арабеска, ещё арабеска, *
Разворот, переход в экартэ,
А ля згонд, доведенный до блеска, la seconde
Шаг вперед, аттитюд, эффасэ.
Полный тур под рукой у партнера —
Он обводит её по оси.
Пируэт на стопе без упора.
О-го-го, элемент ультра-си!
Взмах рукой и она развернулась,
И глаза заглянули в глаза:
В нём ответное чувство проснулось.
Ум умолк и отжал тормоза.
Он обвил осмелевшей рукою
Её стройный девический стан,
Подхватил и понёс за спиною,
Нереальной красой обаян...
И она серебристою рыбкой,
Примостившись на нём, проплыла,
И, сойдя с белозубой улыбкой,
Вновь на шаг от него отошла.
Отошла, и в немом упоеньи
Прокружилась под звуки сюит.
Уж и нет никакого стесненья.
Он сражен и любезно глядит.
Сколько живости в пламенном танце,
Плавных линий, волнительных поз,
Мимолётных тончайших нюансов —
Лепестков, опадающих с роз!
Плавный бег, круговое вращенье
На отогнутых пальчиках ног.
Поворот, жест руки, приближенье,
Бессловесный меж них диалог.
Да, вконец растопила наяда
Сердце любого ей рыбаря,
Обаяв его пылкостью взгляда,
И любовью своей одаря,
Не боясь принести себя в жертву
На закланье внезапной любви,
Прыгнув вниз, в её самое жерло,
Вызвав ток в охладелой крови.
Может быть, это лишь наважденье,
Ложный знак, потонувший во мгле?
Или всё-таки есть исключенье
Средь людей на уставшей земле.
Всё пройдет, и раскроется тайна
Беззаветной любви двух сердец,
Когда кто-то откроет случайно
Небольшой деревянный ларец
И увидит там стопочку писем,
Старый ключ, сотовик с СМС
(мы сегодня от них не зависим),
Мятый листик стихов анапест,
Её фото в состаренной рамке,
Календарик с помеченным днем,
Желтоватого цвета программки
С разных мест, где бывали вдвоем.
Удивившийся поздний потомок,
Не прочтя СМС до конца,
Ничего не поймёт в них спросонок:
«Разве могут влюбляться сердца?»
В нас от слов пробуждаются чувства,
А без чувств нет надежд полюбить.
Их Шекспир подымал до искусства,
Чтоб любовь от хулы охранить.
Вот и здесь, в этом чудном балете,
Расцветает поэзия чувств.
В непростом романтичном сюжете
Нет излишних страстей и безумств.
Но зато есть волшебное пенье,
Легкий флирт и изящность игры,
Живость поз, тонкий шарм и движенье
Без пустот показной мишуры.
В полутьме ощущается смутно
Плеск волны у подножья скалы,
И душа, обнажась абсолютно,
Изнутри устраняет углы.
Ноты вьются, роятся и тонут,
Пламеня грациозные па,
Зал застыл, танцеванием тронут,
Ток любви пропуская в себя.
Мановения кажутся речью,
Взмахи рук как живые слова,
Взгляды — звуки души человечьей
Из пучины её естества.
Губы шепчут, ловя эти звуки,
Сочетанья невидимых слов
В упоительной сладостной муке
От прекрасных лидийских ладов.
Вдруг, внезапно игра прекратилась,
И она от него отошла.
Улыбнулась, слегка подольстилась
И к Царице морской убыла.
Перерыв. Будет смена картины,
Тут и мы оборвем наш сюжет
О любви рыбаря и Ундины
И о счастье, которого нет.
Вам респект, Образцова Евгенья! *
Вы и ваш бесподобный партнер
Силу чувств воплотили в движенье,
Им придав романтический флёр.
Нелегко стать балетною примой,
Ведь высот не достичь без труда.
Боль в ногах может стать нестерпимой,
Но зато засияет звезда.
Чтоб зажечь в себе искру таланта,
Чтоб его не сгубить в суете,
В нашей жизни нужна доминанта —
Беззаветная дань красоте.
Знаю, знаю, моя золотая,
О твоей незабывной мечте.
Но девичья судьба не простая,
А теперь уж и силы не те.
Ты могла б уже стать балериной
И дарить мне улыбки со сцен.
Но нельзя убежать от судьбины.
Нужно брать, что дается взамен.
Нам любовь облегчит этот жребий.
Я с тобой разделю приговор.
И пусть тучи сомкнутся на небе,
Для других я умру с этих пор.
Впрочем, мы задержались немного.
Невдали наш любезный гарсон
Заскучал как сурок у порога,
Разморился и впал в полусон.
Что ж, и нам было б тоже неплохо
Перед завтрашним днем отдохнуть.
Чтобы встать поутру без подвоха
И немедля отправиться в путь.
Впереди будут новые встречи
На чудесной Тавридской земле,
В тех местах, куда ехать далече,
По горам и верхом на седле…
Всё приходит когда-то однажды,
Когда мы снисхожденья не ждем.
Но судьба не балует нас дважды.
Что прошло, то уже не вернём.
Потому, если выпало счастье,
И любовь накатила всерьез,
Будем щедрыми в ней не отчасти.
Факт любви лучше тысячи грез.
Жалок тот, кто был скуп в этой жизни,
Кто себя переделать не смог,
Тратя дни на тоску в укоризне.
Себялюбец в любви одинок.
Пребывать в одиночестве трудно —
Жизнь уныла без встреч и разлук.
Там, где были вдвоем, многолюдно,
А в душе неразомкнутый круг.
В пепле времени чувство угасло,
Отодвинулось вглубь, отошло.
Света нет у лампады без масла —
Без огня не родится тепло.
И никто не обнимется в спину,
Одарив хоть крупицей тепла.
Одному надо жить вполовину,
Целиком окунувшись в дела.
Твой успех разделить все готовы,
Но никто не желает делить
Твою грусть на двоих и оковы —
Самому надлежит их влачить.
О, великая сила терпенья!
Нас оно отвращает от зла,
Но, в награду неся утешенье,
Нашу блажь не сжигает дотла.
Разве бед понаделал ты много,
Чтоб в душе не родилась любовь?
Если жизнью разжалобить бога,
Может быть, она явится вновь?
Если вновь, то уже по-иному.
Живость чувств не прикупишь деньгой.
Надо часть отдавать неземному
И не быть Велиалу слугой. *
Но пусть тех не страшит этот жребий,
Чья любовь глубока и чиста.
Их хранит Провиденье на небе,
А от зла сбережет доброта.
Всё прекрасное лишь хорошеет
От тепла и пышнее цветет,
Если радость в душе не скудеет,
Если сердце любовью живет.
И чему бы нас жизнь ни учила, *
Сердце верит всегда в чудеса,
В то, что есть чудотворная сила
И нетленная божья краса.
Вера эта лишь тех не обманет,
Кто её не теряет и ждёт,
И не всё, что взрастилось, увянет,
И не всё, что цвело в ней, уйдет!
Лошадки
Мы в лесу на уютной полянке
У стволов низкорослых дерев.
Возле нас две лошадки-горянки
Миролюбно стоят, присмирев.
Восходящее южное солнце
Меж ветвей пробивает лучи,
Опустив в листвяные оконца
Язычки золотистой парчи.
Где-то близко певучие пташки
О своем тараторят в кустах.
Мотылек в бархатистой рубашке
Подлетел и исчез в небесах.
А в траве озорной жеребёнок
С шоколадной рыжинкой на лбу
Зашалил и смешно, как ребенок,
Вдруг заржал, оттопырив губу.
Вскоре к нам подбежала собака,
Невоспитанный песик-барбос,
И задорно залаял, чертяка,
Распугав мотыльков и стрекоз.
Тут же вдруг показался хозяин
Той собаки и тех лошадей,
Чтобы глянуть на тех, кто облаян,
На двоих подошедших людей.
— Рад помочь! — произнес он с ухмылкой,
В нас метнув испытующий взгляд,
— Тут я вам подобрал две кобылки.
Хоть куда! И почти не шалят.
Эту милку зовите Джульеттой,
Вы легко с ней найдете контакт,
А вон ту, вороную, Розеттой,
Она любит терпенье и такт.
— А нельзя ли потрогать за холку?
— Только здесь, а в дороге нельзя.
Это сразу собьёт её с толку
И она побежит тормозя.
Шутки в сторону. Если серьёзно,
Поначалу пройдем инструктаж,
А потом, чтоб не вышло курьёзно,
Небольшой персональный тренаж.
Подходить надо к лошади слева,
Не стоять от нее позади.
Это лошадь, а не королева,
От неё снисхожденья не жди.
Ставим левую ногу на стремя
И толкаемся правой ногой.
Сев в седло, замираем на время,
Жмем в бока и вперёд по прямой.
— Чудеса! Она чует посылы.
Поднажал, а потом отпустил.
Мы в восторге от вашей кобылы.
Можно ехать вперёд без удил.
— Не скажи. Ей нужна деликатность.
Нужно мягче держать поводки.
Грубый жест — у неё непонятность.
Вам тогда не помогут рывки.
— Что ж, с поводьями, вроде бы, ясно:
Влево, вправо, слегка на себя.
Лошадь чует желанья прекрасно,
Если их отправляешь любя.
Вот и всё. Мы годны и готовы.
Можем двинуться сразу же в путь.
Наши лошади вроде толковы
И отважно натужили грудь.
-------
Лёгкий вдох и вперёд по тропинке
Вдоль полян и тенистых дубрав,
Меж холмов, по зеленой лощинке,
По бурьянам и зарослям трав,
К тем местам, где вздымаются горы,
Где колышется море в дали,
Где горят и пленяются взоры
Красотой Таврикийской земли.
— Ну, айда, молодые лошадки!
Щегольните своею ездой
И гостям покажите повадки,
Вашу удаль и нрав озорной.
Чуя зов, встрепенулась Джульетта,
Сверху вниз повела головой
И, наездницей статной согрета,
Поняла и пошла по прямой.
Стройно-верными полушагами
С незнакомкой загадочной в такт,
Вперевалку, виляя боками,
В обоюдный вступая контакт.
Вслед за ней поплелась и Розетта
Вялой поступью мелких шагов
И, в развитье такого сюжета,
Я слегка поднажал ей с боков.
Помогло, и теперь всё в ажуре —
Лошаденка почти что бежит
По тропе на неспешном аллюре
Под размеренный топот копыт.
Догнала. Мы почти поравнялись.
Я подъехал вплотную тайком.
Две лошадки друг к дружке прижались
И вдвоём побежали гуськом.
А тропинка лесная то вьётся,
То на горку взбирается вверх,
То как змейка, вильнув, изогнётся
И пускается снова в разбег.
Вот она закатилась в лощинку,
Пробралась меж покатых холмов
По сухому песку и суглинку
Меж кустов и лесных сосняков.
В пряном воздухе запахи хвои,
Ароматы согретой листвы,
Горьковатых цветов зверобоя
И густой мелкорослой травы.
День настал и листву пробивает
Золотистый мелькающий свет.
Тень от нас то всплывает, то тает,
То сбегает и сходит на нет.
Вдруг нечаянный солнечный зайчик
Ниоткуда упал на траву.
Посветил и умчался, обманщик,
По неведомому нам волшебству.
А потом появился обратно,
Сел в листву близстоящих кустов,
Задрожал и сбежал безвозвратно,
За собой не оставив следов.
Он исчез, а мы тронемся дальше
И ускорим недолгий рассказ,
Избегая умышленной фальши
И дешёвых заученных фраз.
Наконец, колея распрямилась
И пошла на свободный простор.
И пред нами внезапно открылась
Цепь красивых утёсистых гор.
Но дорожка становится круче
Продвигаться наверх всё трудней.
Под ногами то ямки, то кучи
Из разбросанных мелких камней.
Пожалеем уставших лошадок.
Им идти нелегко по камням.
Можем дать им поесть мармеладок
И сказать по-лошажьи „ням-ням“.
Впрочем, здесь невдали есть полянка.
Отпускаем туда лошадей.
Не сбегут — на лугу есть приманка.
Пусть пасутся одни без людей.
Там, на ней есть вкуснющие травы:
Белый клевер, манжетки, житняк...
Кой-какие бывают шершавы —
Объеденье для наших трудяг.
Ну а нам нужно двигаться в гору
Несмотря на её крутизну,
Находя под ногами опору,
По камням восходя в вышину.
-------
Как взобраться? Чувак, это круто —
По обломкам карабкаться вверх!
Что прельщает в такую минуту?
Есть ли шанс на желанный успех?
Он не мал, если рядом подруга,
Если в радость идти с ней вдвоём.
Жизнь ярка, молода и упруга,
И ваш спуск переходит в подъём.
Вам легко, вы готовы взбираться
Шаг за шагом на гребень горы,
Нагибаться, опять подыматься,
Заряжаясь в азарте игры,
По пути огибая каменья
И, нечаянно пнув их ногой,
Наблюдать позади их паденье,
Как слетают они вразнобой,
Как своих вовлекая собратьев,
Они вместе катаются вниз
И в тени своё место на скате
Получают как выпавший приз.
Передышка, опять восхожденье.
Каждый шаг как прыжок в высоту.
Нужно только унять нетерпенье,
А потом созерцать красоту.
-------
Мы взобрались и это победа!
Руки вскинуты радостно вверх,
И судьба не оставит без следа
Этот наш обоюдный успех.
Пред глазами красивые дали
И бездонная высь без границ.
А под ней словно витязи встали
Кручи гор в пелене багряниц.
Взор скользит по скалистым громадам,
По вершинам синеющих гор.
Они кажутся будто бы рядом —
Только встань и взлети на простор.
Правда, мы никакие не птицы.
Разве только в загадочных снах
Могут в высь воспарять единицы
И во мнимых летать облаках.
Ну а тут в бестревожном покое
Рыжий мох и скупая трава,
Разморясь при полуденном зное,
Тихо дышат, колышась едва.
В небольшом отдалении склоны
Каменистых покатых холмов
И суровые как покемоны
Шишки глыб между редких кустов.
Нет движения там. Всё умолкло.
Никакого людского следа.
На камнях неуютно и колко —
Неродящая почва тверда.
А пониже, под скалами, зелень
Низкорослых дерев и кустов,
И откуда-то слышится еле
Чей-то сладостный хор голосов.
Так поют полуптицы-сирены, *
На развесистых сидя ветвях.
Их любовные песни растленны
Для людей, ненасытных в страстях.
Ну уж нет, я бы в них не влюбился
Как прельстившийся царь Одиссей
И с пути своего бы не сбился.
Ты красивее их и милей.
Верь навек, я готов непреложно
От соблазнов любовь сберегать.
Совершить прегрешенье не сложно,
Но труднее потом оправдать.
Двух любовей во мне не бывает,
Сколько б звёзд ни манило меня.
Лишь твоя волшебством обладает.
Потому не предам я тебя.
Горный воздух прозрачен и нежен,
Непорочен и чист как стекло,
Сквозь лучистые струи процежен,
Бередит и ласкает чело.
Что за ветер чудесный тут бродит
С легким запахом свежей волны?
Но откуда ж тогда он исходит,
Из какой прилетел стороны?
Где-то близко прохладное море.
Волны катят на солнечный брег
И, с прибрежными скалами споря,
Завершают свой длительный бег.
Там, вдали, на широком просторе,
Рыхля волны, бегут корабли.
Вот и мы поплывем уже вскоре,
Отдалясь от прибрежной земли.
Курс на юг и направо на запад,
В голубую страну Коктебель,
На швартовку у пирса без трапа.
Там и будет достигнута цель.
-------
В море штиль, неплохая погода,
Бело-синий морской теплоход.
Сноп дрожащих лучей с небосвода,
Ропот мерно колышимых вод.
В переливчатой блещущей дали
Небо с морем как будто слилось.
И у нас всё сошлось в идеале —
Что хотелось вчера, то сбылось.
-------
Отраженье как зеркало гладко.
Где-то там, в стороне, мир земной,
А на сердце фривольно и сладко
Оттого, что ты здесь предо мной.
Я гляжу в твои очи и взглядом
Обнимаю улыбку твою,
Озорным заряжаюсь зарядом
И в ответ посылаю свою.
Робкий солнечный зайчик в поимке
На твоем загорелом лице,
На груди две ладошки в обнимку,
Блеск сережки в ажурном венце.
Мягкий голос, руки прикасанье,
Беззаботная легкая речь,
Одобрительный жест и молчанье.
Прядь волос, соскользнувшая с плеч.
Удивление, вздох, колебанье,
Тонкость шутки, несдержанный смех.
Яркость чувств и ума сочетанье.
Всё красиво и как не у всех.
Ясен день, золотой и лучистый.
Плавен ход лопастей корабля.
Справа брег голубой и скалистый
И сулящая радость земля.
Наше судно скользит словно призрак
По сверкающей глади воды.
Путь до места становится близок,
А волна заметает следы.
Вот уже приближается бухта,
Скально-глинистый мыс Хамелеон *
Как живое чудовище. Ух ты!
Желтый ящер ползёт под уклон.
У него ярко-рыжая морда,
Изогнувшийся гребень с хвостом.
Но он держится, кажется, твёрдо
И большого размера притом.
А теперь чуть вперёд и направо —
Там причал городка Коктебель.
Теплоход наклоняется вправо
И выходит на нужную цель.
-------
Старый пирс, приближенье без крена.
У воды заблудившийся шмель.
Под столбами колышется пена.
Рыбья стайка, забредшая в мель.
И светящийся лучик приветный,
Брызнув ярко, упал на мостки.
Заскользил и струей огнецветной
Нас на берег повел напрямки.
Красота? К сожаленью не только:
Павильоны, палатки, ларьки…
Много шмоток, а толку нисколько.
Лишь трепещут в сумах кошельки.
А потом как в пустыне оазис —
Трехэтажный Волошинский дом. *
Гордый флагман, поставленный наземь, *
И незыблемо к морю влеком.
Веницейские окна, террасы, *
Многопалубный куб в поясах,
Парапеты, каюты, компасы —
Нужно жить и творить в чудесах!
Сколько тут разных входов и лестниц,
Тайных комнат, веранд, галерей,
Любопытных вещиц и нелепиц,
Черепков и красивых камней.
Кисти, краски, скребки… и ракушки,
Золотистый хитон под стеклом,
Рукодельный диван и подушки
И внезапно рояль пред окном.
Сотни книг на состаренных полках,
Рукописные в правках листы
— вехи жизни в зеркальных осколках
Легкокрылой хрустальной мечты.
Волошин
Смотровая квадратная вышка —
Капитанский ночной аванпост.
Здесь созвучья летали как вспышки
При сияньи мерцающих звезд.
Лица женщин минувшего века —
Очарованных влюбчивых дам,
Окружив одного человека,
Внемлют им изреченным словам.
В забытьё окунулась Марина. *
Позади симпатяга Эфрон — *
На лице нефальшивая мина,
Ведь сейчас в её сердце не он.
От волненья растрогалась Ася. *
Маня Гехтман вздыхает взахлёб. *
Лиля губы сомкнула в гримасе. *
Вера гневно нахмурила лоб. *
А Бальмонт в выжидательной позе, *
Не сводя с обожательниц глаз,
Приутих, повинуясь угрозе
Отложить выступленье на час.
Макс хорош. Он читает прекрасно,
Тонко чувствуя ритм стиха,
Не спеша, и почти беспристрастно.
Аффектация крайне скупа.
Лишь порой, вознеся одну руку
И подняв один палец наверх,
Подчеркнет интонацию звуком,
Обозначив глубинный подтекст.
Речь цепляет и держит вниманье,
Замедляет теченье часов,
Доводя до глубин подсознанья
Отгранённые строчки стихов.
Роковая печать благородства
На его бородатом лице.
Но при этом и нет превосходства —
Он отнюдь не король во дворце.
Добродушные плотные губы,
Четкий очерк упрямого рта.
Лоб и брови немножечко грубы,
А в лешачьих глазах доброта .
Слушать можно его очень долго.
Модуляции тембров мягки.
А когда он замрет ненадолго,
То сверкают в глазах огоньки.
Показалось, он может и больше
Этим людям взволнованным дать.
Только нужно принять и подольше
Его образ в себе удержать.
«Если сердце горит и трепещет, *
Если древняя чаша полна… —
Горе! Горе тому, кто расплещет
Эту чашу, не выпив до дна»,
— Он прочел, новый стих начиная,
И на звезды взглянул в пол-лица.
Там, средь них, есть одна голубая,
Что в ночи вдохновляет творца.
Вдохновенье — не частая гостья,
Не на всех указует перстом.
И лишь тот собирает колосья,
Кто не падок вещать о пустом.
А когда иссякают надежды
И небесные боги глухи,
Гаснет взор и смыкаются вежды, *
То из мук он ваяет стихи.
-------
Нам неведомо, что это было *
И какою была та любовь.
Знаем лишь, что их «жажда сдружила»,
Что она растревожила кровь.
А потом настоящая смута
Поднялась в беспокойной душе.
И в душе его рухнули путы
Скороспелой любви в шалаше.
И пришлось ей сказать откровенно,
Что любовь растопилась в огне,
И что может она совершенно
С той поры быть свободной вполне.
Вот слова, что тогда прозвучали
На его охладелых устах,
Что всю ночь его душу терзали
И к утру воплотились в стихах:
«В нас весенняя ночь трепетала. *
Нам таинственный месяц сверкал…
Не меня ты во мне обнимала.
Не тебя я во тьме целовал.
Нас палящая жажда сдружила,
В нас различное чувство слилось:
Ты кого-то другого любила,
И к другой мое сердце рвалось.
Запрокинулись головы наши,
Опьянялись мы огненным сном,
Расплескали мы древние чаши,
Налитые священным вином».
Что сказать? Видно так было надо.
Пусть уйдет от него Вайолет,
А в душе не померкнет отрада,
Та, что прежде оставила след.
Люди спят, изнуренные смутой,
Погрузясь в неотвязные сны,
Проводя и роняя минуты,
Ярких дней и фиест лишены.
Между тем, счастье водится рядом,
И заветная дверца близка.
Нужно лишь отыскать её взглядом,
А в себе потревожить сурка.
Горький вкус отбивает отдушка
Тот, кто мучался, это поймёт.
А ему вообразилась подружка,
Коей грезил он боле чем год.
Её звал он вначале Маргоря, *
А потом, когда свиделись вновь,
То придумал ей имя Аморя
По созвучью со словом любовь.
-------
Поздний вечер в чердачной мансарде.
Смутный гул голосов из окна.
Лунный свет на бордовом жаккарде.
Нить любви как тугая струна.
Он вспарил высоко и вернулся.
Захотелось писать ей письмо.
Сочинил пару строк, замахнулся,
И перо застрочило само:
«Как я мог так легко расплескаться *
За протекшие несколько дней!
Как посмел отойти, оторваться
От своих изначальных корней!
Я клянусь разорвать эту плеву,
Что отъяла меня от людей,
И вернуться к исконному древу
Для свершенья высоких идей.
Но всё это возможно лишь с Вами.
Я хочу поскорее узнать
Вашу жизнь и живыми словами
Всё, что зреет во мне, передать.
Я люблю чрезвычайно «Пер Гюнта». *
Напишите, прочли ль Вы его?
В нём заквас для душевного бунта.
Вот слова, что милей мне всего:
Пер Гюнт
(простираясь у порога)
“Дай мне знать, в чем мое прегрешенье
Сольвейг
Нет в тебе, мой бесценный, вины.
Пер Гюнт
Тогда в чем же мое преступленье,
Иль грехи мои все прощены?
Сольвейг
(садясь подле него)
В том, что жизнь моя сделалась песней
С той поры как сыскал тебя взор!”
Ради Вас я готов измениться.
В этом ключ и заклятье моё.
Я хочу всё стереть и родиться,
Всё своё опрокинув бытьё.
Нужен искус и много работы.
Как я смею смотреть Вам в глаза!
Но без Вас не заполнить пустоты,
И без Вас не сменить полюса.
Моя милая, жду. Помогите.
Мне нужна очень Ваша любовь.
Обречён и прошу о защите
И мечтаю увидеть Вас вновь».
-------
Вот и всё. Он слегка притомился.
За окном жил вечерний Париж…
Мир гудел, ликовал и дивился
Средь огней пышно-пёстрых афиш.
Он прошел до двери и спустился
Вниз по лестнице в уличный свет.
Из ночного кафе доносился
Запах свежих слоёных галет…
Постояв у меню возле тента,
Он кивнул и уселся за стол:
— Силь ву пле, мне бокальчик абсента! *
И гарсон, тут как тут, подошёл.
Поднесли. И хорошую дозу
С ложкой сахара наискосок.
Он, приняв отрешённую позу,
Обмакнул и зажёг тот кусок.
И, уставясь в горящие капли,
Опадавшие в мутный абсент,
Воскрешал, как вдвоём они зябли *
В Люксембургском саду на уик-энд,
Как весною бродили в Версале
В опустелых садах между туй,
Как в серебряной дымке стояли
У дерев между сизых статуй.
И как алые зори встречали
На мосту возле Лувра вдвоём.
Там волшебные речи журчали
Как две струйки в един водоём.
Он отпил из бокала немного:
«Уфф! Какая же гадость абсент!
Мне, видать, далеко до Ван Гога,
Но и я ведь не хилый клиент».
И, не сдобрив напиток водою,
Чтоб не сбавить хмельной градиент,
Он эффектно тряхнул бородою
И глотнул как заправский студент.
-------
Чу! Очнись. Пред тобою виденье,
Океаны прелестных цветков!
Летний луг. Аромат от цветенья
Незабудок, вьюнков, васильков…
И клубящийся дым вспоминаний
Поднялся из глубинных пластов
Потайных закоулков сознанья,
Сделав несколько плавных кругов.
Васильки и эгретка на шляпке,
Чёткий профиль с покатостью плеч,
Зарисовки в разложенной папке,
Разговорная пылкая речь.
Полудетский убористый почерк
На листках при мерцании свеч,
Округлённый в каракулях очерк,
Запах тайны, способный увлечь.
— Вы ведь здесь, милый друг? Говорите ж.
Вижу отсветы Ваших очей.
Мне пригрезился сказочный Китеж
И звучание дивных речей...
Дайте знак, я почти Вас не слышу,
Не могу различить Ваших слов!
Я хочу подойти к Вам поближе
И разъять чародейский покров.
Тьма струится и шепчется что-то,
И молчанье висит как кольцо.
Свет мигнул и потух отчего-то,
Но сквозь мрак проступило лицо
И сквозь воздух тяжёлый и мглистый
Тихий сад и дворец Тюильри,
Кружева и Монмартр лучистый,
Словно жемчуг живой — фонари.
— Мы в серебряной дымке стояли.
Время медленно, тихо текло.
Ваши очи теплели, сияли,
И во мне всё внутри ожило.
Те мгновенья сегодня как годы...
Два Маго, Сен-Сюльпи и музей.
Пел орган и, взлетая на своды,
Гулкий звук его лился мощней.
Дни свивались и вновь развивались.
Напоённое чувство росло,
И всё то, чего б мы ни касались,
В наших пламенных душах цвело.
А сейчас я один здесь в Париже
И смотрю неизбывные сны.
В этих снах Вы мне кажетесь ближе
И в судьбу мою вновь вплетены.
Вижу полные Луврские залы,
Зеркала, застарелый паркет.
Вы томны и немного усталы,
Но в глазах не угасший отсвет.
Шелест ног возле греческих статуй,
Прелесть форм обнаженных фигур,
Спящий фавн (непременно хвостатый),
Над Психеей склонённый Амур...
И в златящихся рамках картины
Из роскошной Большой Galerie.
Будто их будто принесли на смотрины,
Из холстов развернув попурри.
Вот Буше — утончённый и лживый,
И Шарден — неподдельный простой.
У Милле плач заката над нивой,
А Коро — весь жемчужный, седой.
Грёз смешон и немножечко сладок,
Но он нам приглянулся зато.
А чеканность извивистых складок
Манит глаз на картинах Ватто.
Лев весёлый со спутанной гривой
У волшебного Делакруа.
Если сыт — он незлой и игривый,
Но готов поменять амплуа.
Вы тогда изменили мне зренье,
И теперь мой намётанный глаз
Научился ловить впечатленье,
Столь же яркое как и у Вас.
И я вижу другими глазами
Этот мир и хочу удержать
Красоту, что обрёл рядом с Вами,
Чтоб в себя её снова вобрать.
А когда я в музее случайно *
Увидал бесподобный портрет
(мне напомнивший Вас чрезвычайно),
То во мне отпечатался след.
И теперь из ушедших мгновений
Я пытаюсь в себе воссоздать
Робость Ваших бесшумных движений,
Мягкость линий и гибкую стать,
Легкость платья под цвет эвкалипта,
Мягкий контур в красивых губах
Как на бюсте царицы Египта,
Несравненной вовек Таиах. *
-------
Я потом подходил очень близко.
Мне почудилась в мраморе плоть.
И, склонив свою голову низко,
Захотел я мираж побороть.
Но на миг показалось, что губы
Шевельнулись на хладном лице.
И из уст её вырвались клубы,
И лазурь засияла в венце.
Я стоял и глядел в потрясеньи, *
Вообразив, что она — это Вы,
Но в ином, неземном измереньи.
И виденье исчезло, увы.
Но оно, овладев моим взором,
С той поры будоражит мне кровь,
И нет средства на свете, которым
Излечить можно эту любовь!
Я хотел бы забрать ту статую
И в свой дом, не таясь, привезти,
Чтоб цвела красота не впустую,
Чтобы впредь не жила взаперти.
И чтоб в час, когда я затоскую,
Смог бы я отогнать свою муть
И в природу свою непростую
Возвратить изначальную суть.
-------
Ну а если по гибельной воле
Нашей дружбе наступит конец,
И мы с Вами не встретимся боле,
Я в душе возведу Вам дворец.
И пускай тогда жизнь мне перечит,
Все равно мой послушный резец
Вас украсит и увековечит,
Всем другим преподав образец.
-------
«Что ещё? Вам стаканчик абсента?»
— подошёл незаметно гарсон.
«Non, merci», — прозвучал без акцента
Его мягкий густой баритон.
Он достал из кармана банкноту,
Положил на неубранный стол
И, даря чаевую щедроту,
Произнёс «Garde-le» и ушел. *
-------
Странный тип неуёмного духа
С бородой, в широченных штанах,
Шёл вперёд и бубнил что-то глухо,
Модный шарф намотав впопыхах.
Город был в этот час малолюден.
Влажный камень прохладен и сер.
Свет на улицах тускл и скуден
Как у врат архаичных пещер.
На ночном небосводе далече
Сонмы звёзд восковой бледноты
Как мистичные белые свечи
Лили свет на него с высоты.
В этом мире химер и похмелий,
Неудержных фантазий и снов
Он как гоблин средь тесных ущелий
Заблуждал между статуй домов.
Груды зданий как будто кристаллы,
Речка будто звенящая сталь,
А в готических храмах порталы
Как седой самородный хрусталь.
Вот и мост, где они наблюдали,
Как алел над рекою рассвет,
Как глядели в лиловые дали,
Опершись на резной парапет.
Стук шагов. Бледно-серые плиты.
В серой мгле осветился собор.
Из подземья встают монолиты.
На стенах филигранный убор…
Не спеша, подошёл он ко входу,
Постоял у соборных ворот.
Всё прошедшее кануло в воду,
Зародив впереди поворот.
Но взрастив в своих думах Отраду,
Он не ждал, что всплывут облака,
Что Зефир, навевая прохладу,
Опахнет ей любовь свысока.
И какие-то чуждые люди
Утвердят, что как муж он не гож,
А ещё поднесут по причуде
Ей иную искусную ложь.
Три глухих островерхих портала
Перед ним и колонный карниз.
Короли опустились с астрала
И глядят опечаленно вниз.
А вверху, над аркадами, башни
И на звонницах колокола.
Никогда не ведитесь на шашни,
Как бы жизнь тяжела не была.
Отойдя, он взглянул на аркаду.
Свет мелькнул — показалось ему.
Наверху загасили лампаду?
И опять всё поверглось во тьму…
«Кто там был? Может быть, Квазимодо?
Он здесь сызмалу жил в чердаках
Как монах, отдалясь от народа,
В тех давнишних ещё временах.
Вот, кто мог вдохновенно и чисто
Полюбить и готов был на всё.
Правда прост и одет неказисто,
Да болтали о нём то да сё.
Ну и что же. Он спас от расправы
Эсмеральду в решающий час
На глазах изумлённой оравы
Как никто из живущих сейчас.
Эсмеральда, Ундина, Изольда…
Ведь любовь не игрушка в руках.
Если туз её купит за сольдо,
Разве сможет витать в облаках?
— Вот какие сумбурные мысли
Завелись у него в голове.
У иных уже уши отвисли,
Остальные пока в большинстве.
Но, пожалуй, понять его можно —
Он грустил по своей Таиах.
Ведь желанное счастье, возможно,
До сих пор не померкло в мечтах.
Так чего ж ему было бояться?
Происшествия призрачных бед?
Всё вернётся, ещё, может статься.
Ведь причин для неверия нет.
И душа его, снявшая слабость,
Поднялась как трава от дождя,
Чтоб впитать мимолётную радость,
Жажду жизни внутри разбудя.
Он стоял и в мистическом трансе
Шёл к венцу со своей Таиах,
И божок в экстатическом танце
Гарцевал на воздушных волнах.
А над арками морды чудовищ
Озирали с высот Notre Dame
Груды серых фигур и сокровищ,
Разлитых по соборным камням…
После утро уже наступало.
Злой фонарщик тушил фонари.
А внутри всё по-прежнему спало
В Cathedrale Notre-Dame de Paris...
-------
Ночь придёт и за бархатною мглою
Станут бледны полыньи зеркал.
Он согреет её и укроет,
Чтоб никто не увидел, не знал.
Постоит и, смиряя усталость,
Не раздевшись, приляжет в постель.
Отдохнёт и, стряхнув с себя вялость,
Улетит в не свою параллель… *
Свет зажжёт и овалы от лампы
Озарят синеву по углам,
На стенах дорогие эстампы,
Изваянья химер Notre Dame,
Сухоцветы ветвей эвкалипта,
Стопки книжек на хладных столах,
А над ними царевну Египта —
Светлый образ его Таиах…
Продолжение в http://proza.ru/2024/11/10/1430
КОММЕНТАРИИ
Глава VIII Крым
… Гришифушечка, друг мой, милюша — здесь и далее см. книгу «Екатерина Вторая и Г. А. Потемкин. Личная переписка (1769—1791), Собрание 1162 писем.
… Цвета виски медовый бурбон — имеется в виду цвет американского виски бурбон Jim Beam Honey, получаемого путем смеси виски Джим Бим и медового ликера.
… Баклажанный Имам Баялды — одно из известных блюд турецкой кухни. Готовится из баклажанов, томатов, лука, зелени и специй. Обладало необыкновенным вкусом, от которого «имам упал в обморок».
… вспоминали балет, / В Мариинке исчезнувший ныне — имеется в виду балетный спектакль "Ундина" Мариинского театра, показанный на Новой сцене Большого театра в 2007 г. в рамках фестиваля «Золотая маска», постановка 2006 г., хореография Пьера Лакотта, музыка Чезаре Пуни, женская и мужская роли — Евгения Образцова и Леонид Сарафанов.
… Славный Бакст, сотворивший эскизы — Лев (Леон) Бакст — ведущий живописец «Русских сезонов» объявивший, что в театре надо не слушать, а смотреть. Его декорации украшали такие балетные постановки, как "Шехерезада", "Клеопатра", "Нарцисс", "Карнавал". По его эскизам шились костюмы для знаменитых артистов труппы Дягилева и Императорского театра – балерин Анны Павловой и Тамары Карсавиной, танцовщика и хореографа Вацлава Нижинского.
Фактически, Бакст является первым русским модельером, ставшим всемирной знаменитостью, одним из символов искусства Серебряного века. Его театральные костюмы еще при жизни выставлялись в Лувре.
… Ну и ну. Чудеса, да и только! Там наяда в сетях вместо рыб — в изначальной постановке Ж. Перро в Петербургском Большом театре (1851 г.) балет назывался «Наяда и рыбак» («Ундина»). Поэтому разница между словами здесь несущественна. Наяда — древнегреческое название нимфы воды. Ундина - существо средневековой европейской мифологии, дух воды, прекрасная обнаженная девушка с длинными распущенными волосами. Само слово "ундина" латинского происхождения и происходит от unda - волна.
… И пред ним станцевала на ножках — ундина от русалки отличается тем, что у ундины нет хвоста, у неё полностью тело женщины, но при этом она годами живет и дышит в воде.
… Зашагал то туда, то сюда — рыбарь Маттео потрясен красотой Ундины, но пытается сопротивляться своим чувствам.
… Арабеска, еще арабеска, разворот, переход в экартэ —здесь и далее основные позы, "киты", на которых держится классический балет. Во всех этих позах исполнитель стоит на одной ноге, а другая высоко поднята: в сторону (алясгон), назад (арабеск), назад с согнутым коленом (аттитюд), по диагонали вперед или назад (экарте).
… Вам респект, Образцова Евгенья! — Евгения Образцова — артистка балета, солистка Мариинского театра с 2002 года, с 2012 года — прима-балерина Большого театра, заслуженная артистка Российской Федерации. Е. Образцова награждена в марте 2007 г. "Золотой маской" за лучшую женскую роль "Ундина".
… не быть Велиалу слугой — Велиал (Велиар, Белиал Белиел, Белиар, Агриэль) от ивр., дословно: «не имеющий жалости», «развратный»), имя падшего ангела (в переносном смысле «злодей»), по разным толкованиям может указывать на диавола либо на антихриста.
… И чему бы нас жизнь ни учила, сердце верит всегда в чудеса — здесь вольное подражание стихотворению Ф.И. Тютчева.
В оригинале:
«Чему бы жизнь нас ни учила,
Но сердце верит в чудеса:
Есть нескудеющая сила,
Есть и нетленная краса.
И увядание земное
Цветов не тронет неземных,
И от полуденного зноя
Роса не высохнет на них.
И эта вера не обманет
Того, кто ею лишь живет,
Не все, что здесь цвело, увянет,
Не все, что было здесь, пройдет!»
…
… Так поют полуптицы-сирены — существует много версий слова «сирена». Здесь больше подходит версия, связанная со словами «верёвка, шнур» и «связывать, соединять, закреплять», что приводит к значению «связующая, запутывающая». Это отсылает на способность сирен «пленять», «запутывать» людей своим пением.
… Скально-глинистый мыс Хамелеон — мыс, носящий имя Хамелеон. Выглядит как высокий узкий гребень, выдающийся в море. Расположен на расстоянии 3 км от поселка Коктебель. Ограничивает с западной стороны Тихую бухту. Образовался из отложений пепла, выброшенного вулканом.
Удивительна способность мыса менять цвет поверхности в зависимости от погоды, облачности, освещения, времени суток и года. Оптический эффект и форма, напоминающая ящера с гребнем на спине, обусловили загадочный образ мыса Хамелеон.
… Трехэтажный Волошинский дом — ныне дом-музей Максимилиана Волошина, русского поэта, переводчика, художника. Строился в Коктебеле в 1903—1913 годах Волошиным и его матерью, Е.О. Волошиной. Волошин создавал его как «художественную колонию для поэтов, ученых и художников» — всей творческой интеллигенции. Сюда в гости приезжали поэты, писатели, деятели культуры — О. Мандельштам, А. Белый, М. Горький, В. Брюсов, А. Толстой, М. Булгаков, В.Вересаев, А. Грин, С. Эфрон, М. Цветаева, Н. Гумилёв, М. Зощенко, К. Чуковский, Н. Чуковский, К. Петров-Водкин, Г. Нейгауз и другие.
… Веницейские окна, террасы — Самой красивой в доме Волошина считается башня-мастерская с венецианскими окнами и видом на Коктебельский залив.
… Гордый флагман, поставленный наземь, — Волошин спроек-тировал свой дом как корабль. Он представляет из себя трехэтажный каменный особняк с разными уровнями окон и террасами—палубами. На крыше расположена смотровая "палуба-вышка", с которой гости читали свои стихи, отрывки из литературных произведений… Так, Максим Горький здесь впервые прочел свою "Песнь о соколе", а Михаил Булгаков отрывки глав из "Собачьего сердца" и "Роковые яйца".
… В забытьё окунулась Марина — Марина Цветаева — русская поэтесса Серебряного века, прозаик, переводчица. Знакомство Цветаевой с Волошиным состоялось в конце 1910 года, в Москве. В следующем году она посещает его дом. Волошин с Цветаевой почти сразу стали добрыми друзьями. Впоследствии семья Цветаевой неоднократно проводила лето на даче Волошина. Марина Ивановна до конца жизни вспоминала коктебельские лета в доме у Макса.
… Позади симпатяга Эфрон — Сергей Эфрон, литератор, публицист, офицер Белой армии. Дом Волошина сыграл большую роль в его судьбе — здесь он встретил Марину Цветаеву. В 1912 году они поженились. Впоследствии у них родилось две дочери — Ариадна и Ирина. В письмах супруги всегда обращались друг к друг только на «Вы».
… От волненья растрогалась Ася — Анастасия Цветаева — младшая сестра Марины Цветаевой. Была очень талантливым писателем, но всю жизнь прожила в тени сестры. Со временем стала почти монахиней, посвятив себя заботе о других и памяти о своей сестре. www.miloserdie.ru
… Маня Гехтман вздыхает взахлёб — Мария Лазаревна Гехтман — москвичка, пианистка, преподаватель музыки. Была первым педагогом по музыке ставшего потом известным композитором Р. Щедрина, являлась членом Русского антропософского общества.
Жила в Москве на Трубной площади. Имела тесные отношения с Волошиным, у которого часто гостила в Коктебеле.
… Лиля губы сомкнула в гримасе — Елизавета Эфрон, старшая сестра Сергея Эфрона, впоследствии режиссер, театральный педагог, ученица Вахтангова. Долгие годы она преподавала художественное слово в студии Ю.Завадского при Театре Моссовета и вела занятия в Доме ученых на Кропоткинской (ныне Пречистенка).
… Вера гневно нахмурила лоб — Вера Эфрон (сестра Сергея Эфрона) летние месяцы проводила в доме Волошина.
Училась на юридическом факультете московского университета, на литературном факультете Женевского университета.
По рекомендации Волошина занималась в студии пластического танца Э. И. Рабенека, на драматических курсах артистки художественного театра Халютиной. Случайные заработки от кино, спектаклей и концертов были источниками её материального обеспечения.
… А Бальмонт в выжидательной позе — Константин Бальмонт, русский поэт-символист, переводчик и эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века.
В доме Волошина на веранде устраивались поэтические концерты, в которых наряду с другими известными поэтами (Валерием Брюсовым, Андреем Белым) принимал участие и Константин Бальмонт.
… Если сердце горит и трепещет, — цитата из одноимённого стихотворения М. Волошина, обращённого к художнице-англичанке Вайолет Харт, с которой Волошин сблизился летом 1905 года в Париже.
… Гаснет взор и смыкаются вежды, — вежды (вежды – малоупотр., устар. поэт.), глазные веки: «и в ужасе сомкнул я вежды» – Брюсов.
… Нам неведомо, что это было / И какою была та любовь — за этими словами кроются противоречия в душе М. Волошина из-за нескладывающихся отношений с Маргаритой Сабашниковой, его любимой женщиной, на фоне связи с Вайолет.
В дневнике Волошина от 26 июня / 9 июля 1905 г. находим:
И они обе живут во мне, и я могу примирить, допустить
М<аргариту> при W<iolet>, но при М<аргарите> В<асильевне> не
допускаю Wiolet».
… В нас весенняя ночь трепетала — продолжение цитаты из стихотворения М. Волошина к Вайолет Харт и далее о размолвке с ней.
… Её звал он вначале Маргоря — Маргоря - уменьшительное имя Маргариты Сабашниковой, возлюбленной Максимилиана Волошина. Так её звали домашние в семье.
… Как я мог так легко расплескаться — здесь и далее текст, сочинённый автором на основе писем Волошина к Сабашниковой (№73, 77 и др., 1905 г., Париж), опубликованных в Собрании сочинений Максимилиана Волошина под общей редакцией В.П. Купченко и А.В. Лаврова при участии Р.П. Хрулевой, Москва, Эллис Лак, 2013.
… Я люблю чрезвычайно Пер Гюнта — «Пер Гюнт» — драматическая поэма в 5-ти действиях, написанная норвежским драматургом Генриком Ибсеном в 1866 г.
… Силь ву пле, мне бокальчик абсента! — Фантазия автора. Нет точных свидетельств того, чтобы М. Волошин когда-либо пил абсент. Однако со второй половины 19 века и далее абсент становится культовым напитком парижской богемы. Большими почитателями этого напитка были Оскар Уальд, Поль Верлен, Артюр Рембо, Гийом Аполлинер, Эрнест Хемингуэй, Эдгар По, Клод Моне, Пабло Пикассо, Эрих Мария Ремарк и другие. Писатели, художники и поэты искали в абсенте вдохновение, и оно посещало их…
… Воскрешал, как вдвоём они зябли / В Люксембургском саду… — далее текст, сочинённый на основе опубликованных писем и стихотворений М. Волошина из цикла «Amori amara sacrum»
… А когда я в музее случайно / Увидал бесподобный портрет / (он похож был на Вас чрезвычайно), — имеется в виду бюст египетской царицы Тайа, жены Аменхотепа III, матери Эхнатона, впервые увиденный Волошиным 6 июня 1904 г. в парижском музее Гиме (см. упомянутое выше собрание сочинений Максимилиана Волошина). Позднее Волошин приобрел в Берлине гипсовый слепок с этой скульптуры, и в настоящее время он находится в Доме-музее в Коктебеле.
… Несравненной вовек Таиах — Таиах — имя придуманное Волошиным для египетской царицы. В стихотворении «Она» (1909) Волошин называет Таиах «Царевной Солнца».
… Я стоял и глядел в потрясеньи / Вообразив, что она — это Вы — поэт вспоминал: «Я подходил близко. И когда лицо моё приблизилось, мне показалось, что губы её шевелились. Я ощутил губами холодный мрамор и глубокое потрясение. Сходство громадное» (см. Пинаев С. М, «Максимилиан Волошин, или Себя забывший бог»).
… Произнёс «Garde-le» и ушел — Garde-le в переводе с французского означает: оставьте это у себя (или возьмите себе).
… Короли опустились с астрала — в соборе Парижской Богоматери на Западном фасаде размещена так называемая "Галерея королей". Это копии 28 статуй, изображающих ветхозаветных царей Израиля и Иудеи. По замыслу создателей храма, скульптуры должны были представлять предков Девы Марии, поэтому они находились непосредственно под большим окном — розой, символом Богородицы.
Во время Французской революции эти статуи были обезглавлены и сброшены с фасада, так как их приняли за изображения членов королевской семьи Франции (отсюда и название "Галерея королей"). А в XIX веке галерея была полностью восстановлена: статуи ветхозаветных царей заменили стилизованными под готику копиями.
Позже, в 1978 году считавшиеся утраченными фрагменты статуй XIII века случайно нашлись, и в настоящее время они находятся в музее Клюни.
… улетит в параллель — здесь это означает переход в возвы-шенное состояние души.