5. Поминки по петуху
Так бы и кружить Серёге и Оле в вышине , кроя стрижиными крыльями небеса, плыть Ихтиандром и Гуттиэре в морских пучинах. Но вольные птахи не могли свить гнезда в облаках. А Ихтиандра поджидали у его подводной «норы» водолазы. Дельфин? Он не имел возможности взлететь птицей и парить даже среди морских чаек, а уж тем более речных. Ну разве что в завиральных фантазиях Ламона, где столь вольготно себя чувствовали –и гигантский спрут, утягивающий на дно морское пиратский галеон , гружёный сундуками с награбленными драгоценностями, и всю его разудалую команду. А дельфин-спаситель катастрофически не поспевал на зов человека –амфибии…
Пришло время – и посёлок огласил поросячий визг. Во исполнение партийного повеления свыше представители общественности во главе с участковым Пал Палычем Хмурым ходили по дворам, велели отпирать сараи – и выявляли нарушителей. И вытаскивались на свет божий брыкающиеся швайны, и втыкался трофейный штык-нож под ногу, и хлестала кровища в подставленное эмалированное ведро. И во исполнение закона можно было видеть живое воплощение палиндрома «Кабан упал и лапу набок». И кабан неотвратимо падал –читай словесную головоломку хоть в одну , хоть в другую сторону. И зажигались паяльные лампы. И приторный запах палёной свиной щетины и поджаренной шкуры окутывал дворы. Шкворчала на сковородах жареная кровь. Засаливалось в бочках переложенное чесноком сало , крутились ручки мясорубок и выносились на морозец только что слепленные пельмени…
Следом дошла очередь до безобидных кроликов, и задиристого петуха, будившего ни свет ни заря барачное население. Один кролик сбежал , пролез в дыру забора частного сектора , забился в щель за поленницей дров – и , выходя ночью на кормёжку, повредил несколько капустных кочанов. Ушастого злодея изловил обнаруживший потраву мужик – и , линчевав злодея, изжарил его на противне. И «зайчик», которому дворовые ребятишки таскали пучки травы с поляны за сараями, суя её в обшитую металлической сеткой клеть, зажаренный был похож на ободранную кошку. И жена мужика , порешившего дальнего родственника зайчат, спасённых во время половодья некрасовским дедом Мазаем зайчат брезгливо отодвигала жаркое, пожимая губки: «Сам ешь эту мерзость, а я не буду!» Пришлось самую вкуснятину скормить кудлатому цепному псу, прозевавшему проникновение кролика в огород.
Наконец, легла на чурку красночубая голова павлинохвостого красавца-петуха. Ох, не видели того куры-щебетуры, коих хищник чуть ли не ежечасно трепал за холки, вспрыгивая на них коршуном. Занесся топор к белым, как бабушкины курочки, облакам, которые всё ещё видел петушиный глаз. И отлетела голова кукареки, в каком-то мультике расхаживавшего с гармонью вдоль шеренги усевшихся на завалинке несушек. И вот с удивлённо разявленным клювом чубатая голова валялась среди щепок , оставшихся после рубки берёзовых поленьев рядом со скрученным в манускрипт завитком бересты. Но сколько же силищи в лишённом головы теле! Когтистые лапы Петеньки вырываются из загребастой ручищи с синей наколкой –сердце пронзённое стрелой- и обезглавленная птица, хлопая крыльями, взлетает. И пока меркнет пертушиный глаз и цепенеет клюв не в силах произвести клич утренней побудки, совершившие экстренную посадку лапы, бешено работая, уносят обезглавленного вдоль сарая-только павлиний переливчатый хвост по ветру.
Сидя за изобильным столом с тем самым соседом, что топал кирзачами, догоняя безголового беглеца, Серёгин папа поднимал гранёный стакан и произносил:
- Сталин тут, Лёнь, не при чём! Это все Берия с Ежовым…Они, мать их, батю моего раскулачили…
-Так ить, Ильич, - невольно произносил боготворимое имя вождя мирового пролетариата сосед Лёня , пока не ведающий , что он тёзка генсека, который придёт на смену нынешнему , заменив лысину в шляпе на черные, как смоль волосы и пышные брови. –Ильич! А разе вот эта резня домашней живности –не раскулачиванье? Главно- обчественников-то хто возглавлят?Участковый! А у самого-то рыльце в пушку! Я , дядь Петь, не к тому штобы стучать куда следовает хоть на Хмурого, хоть на следака –Ломового. Они ж оба –в доле…
- А ты и помалкивай!-уже движется стакан в сторону дядь Петеных губ. –Не трёкай языком –то лишнего.
- Могила, дядь Петь!
-То-то!
И пока подняты два стакана – в гранях их отражается соседская боковушка, жилище Жигана и его подруги Веруни –продавщицы хлебного, что возле колонки напротив проходной тарного завода . В одной грани- клеенчатый коврик на стене – двое, взявшись за руки, стоят на берегу поросшего лиловыми папортниками пруда. В другой -два лебедя плавают между фарфоровых лотосов. Она – в фате, он в отутюженном новом костюме. В третьей -клетка с задорно щебечущем щеглом на шифоньере. В четвёртой грани- кровать с украшенным никелированными шариками изголовьем. Китайской пагодой громоздящиеся подушки, тюль на окне. И так –полная круговая панорама, поверх которой пальцы с заусеницами вокруг ногтей и татуированное сердце пронзённое стрелой- произведение зоновского Пиросмани.
-… Сталин-то вон –цены снижал, а при Хруще в хлебный очередь. Да и хлеб –то с кукурузой. Не даром же поётся «Куба отдай наш хлеб, возьми свой проклятый сахар!»
- За Сталина!- поднёс наконец Прохоров стакан к губам.
Нет , то не вращающий турбины водный поток тёк через «шандоры»! То не водочка , омывая умеющий помалкивать язык струилась в зев , чтобы втечь по пищеводу в желудок, где уже переваривался вслед за первым тостом солёный огурчик. То слёзы тёть Зои текли ручьями, ибо спивался потихоньку муженёк так не похожий на денди из пухлой книжки. А замуж-то выходила за красавца из кинофильма «Дело было в Пеньково», как ей казалось!
-Ты думаш, дядь Петь, мне моего Петеньку не жаль было? Ой как жаль. Дык и куркам баб Маниным головёнки чекрыжить-тожеть вить голимые слёзы! Ведь она же кажин день яички к столу имела. Хоть и кормила -то травкой. Да выпустит из курятника– они червячков , они ходят по двору козявок выклевывают. Щитай на подножном корму! Ну крошек Вера из магАзина ей приносила. …С тарного опилок на подстилку-Лёха-мешок. Да братан ейный из Михайловки нет-нет да сидор отрубей привезёт…Дык они , заразы, ведь и рыбьи очистки клевать приноровились! А рыбы –то у нас завались! И петушок мой с имя…Мы и на Паску яйца красить-у её брали. А теперь иди на базар, а там цены –то кусаются…Щас, правда, навалили свинины-крольчатины, а што дальше будет…
-А то и будет, што было…Но ты по Петеньке своёму не горюй. По голове его забубённой!- впивался зубами в поджаристое петушиное крылышко Прохоров. –Шоб по новой на нары не загреметь, поменьше языком молоти. А Петя твой уже на небеси! И мы поминаем его как ударника труда! Не ленился он курочек-то топтать! Вот и с яичками мы были. Моих-то несушек он тоже стороной не обходил. И пусть на небесах у него тоже будет такой же гарем! Но такая уж ему выпала участь… Меня маманя, царство ей небесное, тоже ласково Петушком звала…Но как видишь-пока моя голова на месте. А Хрущ, попомни моё слово,-не долго продержится…Шибко уж он Сталина –то обгадил. Из мавзолея его выкинул…А мы с именем Сталина до Берлина дошли…А што было подо Ржевом и Прохоровкой!
И стакан – стахановской вагонеткой другорядь опрокидывался на конвейерную ленту языка. И занюхтволось приложенным к ноздре ломтем ржаного хлебца. И следом в плавильню желудка отправлялись фрагменты огурчика с вилки, солёный груздочек из ближайшего бора и тщательно перемолотая зубами петушиная плоть. И выработанный организмом алкогольный ток зажигал лампочки воспоминаний.
-Ну это маманя твоя Петушком тебя ласково обзывая- маху давала , дядь Петь… «Петух» и «козёл» – самые обидные слова на зоне. Мы ж с тобой не голубые!
- Много ты знаешь. Меня так маманя с папаней назвали в честь апостола Петра, которого казнил Нерон…А ещё в честь Петра Первого и Павки Корчагина…
Затихал щегол в клетке на шифоньере, внимательно слушая крамольные разговоры собутыльников. И Серёга , и брательник его Гриня, и сестрёнка Светка, и теть Зоя уже наслушались тех пьяных разговоров. И разбредясь по комнатам каждый уходил в свои миры. Бугрясь на диване, располневшая после трёх родов тёть Зоя раскрывала том Голсуорси с чопорными денди и холёными дамами на картинках –и через пятнадцать минут её рубило в беспробудный сон. Брательник Гриня склонялся к приёмнику с неоновым кошачьим глазом, крутил беленькое пластмассовое колёсико, двигая красную риску по подсвеченной шкале –и сквозь шипение глушилок прорывались звуки буги, саксофонные стоны джаза, ангельские голоса «битлов» и бубнилово китайцев про «ревизионистов хрущёвцев». Сестрёнка с головой уходила в фолиант с тиснёными буквами ОБЩАЯ БИОЛОГИЯ на корешке – и бродила там среди трилобитов, кистепёрых рыб, динозавров и пещерных перволюдей. Серёга открывал пиратский роман – и уже участвовал в абордаже богатого торгового брига, чьи трюмы были забиты добычей.
И как раз в тот момент, когда сабля Одноглазого Джека со звоном ударялась о кирасу испанца, из =за стены доносилось эхо того воинственного звона. Это Лёха , сняв с гвоздя крутобёдрую шиховскую гитару, брал первый аккорд и затягивал «Ой , васильки, васильки». Про Олю, которая любила рекУ и часто по целым ночам с милым на лодке каталась…Затем следовало: « А на ближней скамье, на скамье подсудимых, сидит дочь прокурора –с ней какой –то Жиган». Прозвище Лёхи и произошло от этой жалестной песенки. Затем Лёха выдавал на гора дворовый хит « Из - за пары растрёпанных кос…» Про маленький дом на крутом утёсе в Батавии, в котором в двенадцать часов отпирает засов старый негр, подравшихся из-за тех самых кос матроса и оборванца.
Звонко бренчала гитара. Во весь голос подчирикивал, желтея полосками на крыльях, щегол. Уронив голову на грудь , спал , сидя на стуле, Прохоров. Взмывали с зеркальной поверхности пруда лебеди и расправив крылья , набирали высоту. Провожала их взглядами нагая пара. А голос летел птицам вдогон, ища выхода из тесного двора, куда вбежал запыхавшийся Ихтиандр в поисках Гуттиэре. Песня рассказывала об уходящем в далёкий путь рыбаке, которому , возможно, придётся отдохнуть, уснув на песчаном дне…