Для игры Светлой Ночки "Этюды 5"
http://proza.ru/2025/01/03/165
Тема 15. Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь...
В Ленинградский Политехнический я поступила не от большой любви к технике. Как раз наоборот, технику я не любила ни в каком виде. Но в Политехе была специальность, новая и очень модная по тем временам - экономическая информатика, я надеялась, что там будет интересно учиться, будет упор на математику, а технических дисциплин будет немного. Ошиблась: руководство института считало, что раз институт - Политехнический, общетехнические предметы, как минимум теорию, должны знать все. Вот и мучили нас сопроматом, теоретической механикой, техническим черчением, холодной и горячей обработкой металлов, электротехникой, радиоэлектроникой, которые никак не могли пригодиться нам в будущем. А если вспомнить обязательные для всех химию, физику, математический анализ, историю КПСС, марксистско-ленинскую философию, научный коммунизм, политическую экономию (их было две - капитализма и социализма), английский (с нуля) и физкультуру, так вообще удивительно, что хотя бы к третьему курсу мы вообще доползли до предметов по специальности.
И мы расслабились, окунулись в развлечения. Нам стало наконец доступно всё: театры, концерты, музеи, выставки, мы даже позволяли себе ходить зимой на каток, а по воскресеньям кататься на лыжах с гор в Павловске. У некоторых стали завязываться романы. У кого на стороне, у кого прямо "не отходя от кассы" - в общежитии, где мы жили. Некоторые даже замуж повыскакивали. Не обошло это поветрие и меня.
Замуж я вышла за однокурсника. Мы учились в одной группе, жили в одном общежитии (на разных этажах), но тягу друг к другу ощутили не сразу, как только познакомились, а спустя два с половиной года. До того мы жили каждый своей жизнью, у каждого была своя компания, свои интересы. Единственным предметом, где будущий муж мне помогал, была электротехника. Не электротехника вообще, теоретические основы предмета я могла выучить шутя, задачи тоже решала с лёгкостью, но по части лабораторных работ я была полным профаном. Даже простейшие схемы я не могла собрать правильно, а уж получить нужные результаты была неспособна в принципе. Лёва помогал мне чисто по дружбе, без всяких задних мыслей.
Но на третьем курсе всё изменилось. Какая-то искра проскочила между нами, и всё вдруг изменилось волшебным образом. Мы стали встречаться, а на четвертом курсе поженились.
Поселились в новостройке, в двухкомнатной квартире совсем недалеко от института, причем всего за 30 рублей в месяц. Сдал нам её какой-то алкаш, живший у гражданской жены, с которым мы познакомились случайно. В то время стипендия у нас была по 50 рублей (мы оба получали повышенную), да родители давали по 40, так что за минусом квартплаты у нас еще оставалось 150 рублей на жизнь. Это было не так уж мало на двоих, в начале семидесятых далеко не все работающие столько имели.
Комната была квадратная, метров шестнадцати, еще имелась лоджия четыре на полтора метра, из мебели там стоял фанерный двустворчатый шкаф, колченогий стол, два стула и полуторная кровать с торчащими пружинами. На кухне не было ничего, кроме газовой плиты, раковины и столика от швейной машинки Зингер, изображавшего кухонный стол. Но не это было важно, главное - не было никаких соседей, никто не жил во второй комнате. Она принадлежала какому-то моряку-подводнику, который служил на Северном море и практически не бывал в Ленинграде. Получилось, что мы за тридцатку сняли отдельную квартиру, это была редкая удача.
Зимняя сессия на пятом курсе прошла для меня исключительно легко: я уже была на последнем месяце беременности, все преподаватели ставили мне пятерки, не задавая дополнительных вопросов, боялись меня нервировать: а ну, как возьму да и рожу прямо тут, в аудитории. Слава богу, ничего подобного не случилось.
До семи месяцев вообще никто не замечал, что я беременна. Я носила те же юбки, те же блузки, ту же единственную свободную вязаную кофточку и тот же единственный свитер с высоким горлом, никакой специальной "беременной" одежды у меня не было. Я даже старую одежду не расставляла - просто пояс у юбки застегивала на большую английскую булавку. В 7 месяцев, когда уже живот стал выпирать и булавки перестало хватать, пошла в ателье и сшила из тонкой шерстяной ткани в мелкую клеточку сарафан на заказ - его мне хватило как раз до родов и на первое время после родов. Вот тогда все - и однокурсники, и преподаватели - обнаружили, что я беременна. Никакого токсикоза у меня не было, никаких особых желаний, разве что я вдруг полюбила мороженое, к которому всегда была абсолютно равнодушна. В общем, я была вполне мобильна, энергична и весела, с нетерпением ждала пополнения семейства, почти не опасаясь, что будущий младенец может помешать мне защитить диплом: почему-то я была уверена, что мой будущий ребенок непременно войдет в моё положение и не будет мешать мне заниматься делом. Не боги горшки обжигают, придется научиться с ним обращаться: уж если я осилила техническое черчение вкупе с холодной обработкой металлов, то с воспитанием новорожденного младенца я как-нибудь справлюсь! Тем более, что учебниками я уже успела обзавестись. У папы позаимствовала "Пропедевтику детских болезней", у двоюродного брата Семена - чешскую книжку "Наш ребенок". Куда ж без учебников!
В начале февраля у нас началась преддипломная практика, а двумя неделями позже я родила абсолютно здорового, абсолютно среднего малыша весом 3150 г и ростом 52 см. Приехала помочь мне моя мама, они с Левой пробежались по магазинам и все купили для новорожденного, всякие одеяльца-пеленки-подгузники, коляску... Коляска, правда, была скорее для девочки - в красную с черным клетку, но зато немецкая, это была редкая удача. Потом мама уехала, и мы стали жить втроем.
Зима в том году выдалась исключительно холодной (морозы стояли 28-30 градусов), снежной, с сильными ветрами. Самое плохое в нашей квартире (мы поняли это, когда уже родился Миша) оказалось в ее абсолютной неутепленности. В ней гулял ветер, выдувая хилое тепло напрочь. Температура там редко достигала 14°, хотя мы пытались отапливать ее газом и затыкали щели под дверьми - от нашей и соседской комнат.
Но наш ребенок оказался "стойким оловянным солдатиком". К холоду привык очень быстро, закалился, любил раскрываться и сбрасывать с себя одежки. Спал поначалу беспробудно почти все время. А я пыталась всё делать правильно: кормить его по часам, кипятить его вещички, гладить их, причем с двух сторон... Кто это придумал, не знаю, но от этого уставали мы все, включая малыша. Он отказывался есть в установленное время (его приходилось подолгу будить - тормошить, щекотать, а он всё равно потом засыпал у груди) и довольно быстро перешел с шести кормежек в день на четыре: поспать для него всегда было важнее, чем поесть. Как и для меня, кстати. В перерывах между кормежками сын спал на балконе (в любой мороз, даже в 30-градусный) по два часа, совершенно не мешая нам с Левой заниматься своими делами. Периодически я выходила на балкон, чтобы проверить - а жив ли мой ребенок, не замерз ли? Приоткрывала уголок одеяла... Ребенок был теплый, дышал, значит, все было в порядке.
Была у нашего ребенка и ещё одна удивительная особенность: он всегда, с самого рождения, просыпался сухим, нужно было только не пропустить нужный момент, развернуть его и вытащить из пеленок. Конечно, до горшка было ещё далеко, но большой эмалированный таз у нас имелся, он и был приспособлен в качестве младенческого туалета.
А в периоды бодрствования малыш вел себя вообще непонятно: когда хотел сделать свои "грязные" дела, издавал какие-то горловые звуки типа орлиного клёкота и пытался вывинтиться из пеленок. Что он так просится на горшок (вернее, на таз), мы поняли не сразу, а только месяца в два, и проблемa мокрых и грязных пеленок у нас тут же отпалa вовсе. И долгое время я считала, что наш малыш - уникум, таких больше нет, но потом узнала, что такие дети встречаются, правда, довольно редко. Хотя, может, и не редко, просто родители не обращают внимания на их поведение: им не приходит в голову, что двухмесячный ребенок может проситься "на горшок". Теперь, когда все пользуются памперсами, наверное, таких и вовсе нет, кому это теперь нужно - изучать рефлексы своего ребенка, когда он с рождения живет в памперсе? И такая необычная функция организма просто отмирает за ненадобностью. Но в наше время и в нашей ситуации это свойство нашего ребенка было весьма полезным.
***
Раз в неделю я уходила на полдня из дома, встречалась со своим руководителем диплома.
Дипломную работу я писала на Ленэлектронмаше, руководителем у меня был Иван Ильич Гармаш. Хороший человек, всегда вспоминаю его добрым словом. Он был начальником отдела АСУ, тему мне дал из тех, что уже были в разработке - что-то про автоматизацию процесса распределения фондов резинотехнических изделий. Надо же, до сих пор помню... Каждый раз, когда я приходила, меня уже ждала кем-то написанная глава технического задания, я просто должна была ее переписать, не особенно вникая в суть, вникать было некогда. Гармаш понимал, что с грудным ребенком мне нового слова в автоматизации управления производством не сказать, потому с глупостями не приставал. Я и так тратила на эти поездки по полдня, оставляя на хозяйстве Лёву за "кормящего отца", который давал Мише сцеженное молоко из бутылочки.
Лёва писал диплом на нашей кафедре, тема была "Информационно-поисковые системы", теоретическая. Тогда об этом знали не так уж много (до гугла было еще ой как далеко), можно было теоретизировать от души, чем мой муж и занимался. Конечно, он был полный профан в области информационно-поисковых систем, но Леночка Кельнер, ассистент с нашей кафедры, которая была его руководителем, недалеко от него ушла. В общем, оба диплома были благополучно и в срок написаны. Оставалось только сделать чертежи и переписать работы начисто.
Мой двоюродный брат Семён познакомил меня с человеком, который за четвертной обещал мне сделать пять листов чертежей - по пятерке за лист. Свои чертежи я ему и отдала. На два комплекта чертежей денег не хватало, Левины чертежи я делала сама, они были попроще. Лева чертил еще хуже меня, ему чертежи доверить было нельзя.
Вспоминаю историю с его чертежами. Однажды он, жалея меня, решил мне помочь - хотя бы заполнить угловые штампы (только их разрешали заполнять шариковой ручкой, сами чертежи чертили тушью). Я была занята на кухне, а когда пришла и увидела, что он сделал, чуть в обморок не грохнулась: угловые штампы были аккуратно заполнены зеленой шариковой ручкой. Он же дальтоник, для него зеленая паста в шариковой ручке выглядела в точности как черная, то есть - темно-серой. Чертежи были уже практически закончены, представить себе, что я должна все пять листов чертить заново, мне было трудно. Повезло - ватман оказался хорошего качества, удалось весь текст срезать лезвием и заполнить заново - черным.
Переписать работы объемом до 200 рукописных листов красивым разборчивым почерком - это был тяжкий труд. Моя мама, профессиональная машинистка, сразу предложила мне перепечатать их, причем в пяти экземплярах, но об этом даже и речи не могло быть, в те времена это запрещалось категорически: к защите принимались только работы, написанные от руки. Вдвоем, за одним колченогим столом, при наличии трехмесячного малыша, даже такого покладистого, как наш Миша, быстро переписать дипломную работу набело, подготовить доклад и выучить его - это было нереально. Тогда мы решили разделиться: я остаюсь, ко мне приедут мама с папой - помочь с Мишей, а Лева летит на неделю в Кишинев к родителям - у них как раз 25 мая годовщина, серебряная свадьба.
Все получилось. Я строчила, отрываясь только на то, чтобы покормить ребенка. Мама с папой делали все остальное - готовили, стирали, убирали, ходили в магазин, гуляли с Мишей. Лева вернулся с переписанным набело дипломом в начале июня, приволок целую охапку пионов - купил в Кишиневе перед отлетом, мы поставили их в ведро - их было так много, больше они никуда не помещались. Они были красивы неимоверно - розовые, белые, бордовые, и пахли одуряюще, на ночь приходилось выносить их на кухню.
Не обошлось и без очередного казуса. Диплом у Левы оказался двухцветным - одна часть была переписана синим цветом, другая - фиолетовым. А всё потому, что в какой-то момент у него закончилась паста в ручке, пришлось поменять стержень. Ну, что с него взять, с дальтоника: синий, фиолетовый - какая разница... Но не переписывать же полдиплома, сошлись на том, что надо переписать хотя бы одну страницу - разноцветную, наполовину синюю, наполовину фиолетовую. Сошло, никто не обратил внимания.
В середине июня мы с Левой защитились. Иван Ильич не захотел прийти на мою защиту, сказал: "Не хочу позориться, ты ж ничего не знаешь, мне будет стыдно - за тебя и за себя". Я уверяла его, что ни в коем случае не оскандалюсь, он не верил, он же меня практически не знал. Но это не помешало ему бегать по всем этажам Ленэлектронмаша, хвастаться чертежами, который я принесла ему на подпись: чертежи были выполнены не только качественно, но и так красиво (они были цветные, преобладала пастельная гамма - фисташковый, бледно-розовый и т. д.), что Иван Ильич не мог на них налюбоваться. Еще бы, их делал настоящий архитектор, мастер своего дела, для него мои схемы изобразить - это была пара пустяков, но он постарался честно отработать полученный от меня четвертной.
Гармаш ошибался, он мог спокойно поприсутствовать на моей защите, она прошла на удивление гладко, хотя тема была, надо сказать, совершенно нежизненная (фонды распределялись совсем-совсем иначе, для этого не нужно было изобретать специальный алгоритм, и все это знали), но никто из экзаменационной комиссии меня, слава богу, на этот предмет пытать не стал, а на вопросы оппонентов я ответила исчерпывающе.
Лёва на моей защите не присутствовал: не с кем было оставить сына. А мне удалось побывать на его защите: мы отвезли Мишу к однокурснику Вите Базилевичу, который жил рядом с институтом, он в этот день был свободен и согласился присмотреть за нашим мальчиком. А после Лёвиной защиты мы все вместе отметили окончание института: выпили бутылку шампанского и закусили пирожными, которые Витина мать привезла из Смольного - она работала там в столовой. Ребенок, которому в тот день как раз исполнилось четыре месяца, сидя у меня на коленях, требовательно тянул ручки к бокалу с шампанским.
- Налей ему, - сказал мне Витя. - Да не смотри ты на меня так, я же не сумасшедший. Не шампанского, а водички налей. Да не в его чашку, балда, а в бокал! Невооруженным глазом видно: он хочет быть как все. Имеет право: вел себя без родителей, как настоящий мужик - в истерику не впадал, не скандалил... Заслужил!