Современная цивилизация убила душу литературы, как и всего того, к чему она
прикоснулась. Я имею более чем достаточно оснований для такой беспощадной критической оценки современной цивилизации, тогда как дошедшие до наших дней памятники античной литературы свидетельствуют о том, что нам есть что позаимствовать из неё, что она способна помочь формированию полноценной, гармонично развитой личности и должна передаваться из поколения в поколение. Я пришёл к выводу что мудрость древних народов, квинтэссенция их идей, увековеченных в форме кратких и доступных изречений, может быть очень полезна их потомкам.
Г. Гурджиев
Прочитал пьесу Булгакова "Батум", выдвигаю предположение о том, что Сталин запретил её постановку в театрах из-за того, что автор назвал его псевдоним князь Нижарадзе, связанный с тайным обществом; его истоки связаны с Вавилоном, в нём состоял Гурджиев.
По моей версии Гурджиев состоял в тайной орденской организации, начало которой следует искать в Мемфисе (это древнеегипетский город, располагавшийся на рубеже Верхнего и Нижнего Египта, на западном берегу Нила; существовал с начала 3-го тысячелетия до н. э. и до второй половины 1-го тысячелетия н. э.) и в открытой профессором Поршневым древней цивилизации... Орден имеет мистическую цель в подготовке прихода оккультного мессии, антихриста или мошиаха. Для этого Гурджиев возглавил агентуру параллельного государства, которое ещё называют глубинным, в России и сеть масонских лож.Огромное влияние Гурджиев уделил формированию особого мировоззрения и психологического склада писателей, которые составили цвет советской литературы. Гурджиев состоял в оккультной связи со Сталиным. В Вавилоне Георгий Гурджиев искал фрагменты древних знаний, преимущественно египетской и вавилонской цивилизаций.
Он предполагал, что в Вавилоне было основано таинственное братство, основанное примерно в 2500 году до н. э.. По мнению Гурджиева, члены братства закодировали самые важные области своего знания и системы веры в «легоминизмах» — материальных структурах вроде храмов или пирамид, письменных памятниках, передаваемых из поколения в поколение песнях и танцах.
Также Гурджиев считал, что потомки того же секретного братства посвятили в свои знания Пифагора — отца западной философии, пока он пленником пребывал в Вавилоне.
«Борьба Магов» — балет, созданный Георгием Гурджиевым в соавторстве с композитором Томасом де Гартманом.
Сюжет строится на истории одной девушки. Для привлечения её внимания молодой человек прибегает к помощи Чёрного Мага. И для её же спасения от чар он обращается к Белому Магу и его силе.
В балете противопоставлены две реальности. Первая — гипнотический сон, в котором человек находится под влиянием иллюзий. Вторая — состояние пробуждения, бодрствования, когда человек обладает свободой разума и возможностью собственного выбора.
Действие происходит на фоне жизни восточного города. Оно перемежается священными плясками, танцами дервишей и национальными плясками, распространёнными на Востоке. Всё вместе переплетено с любовной историей, которая сама по себе имеет аллегорический смысл.
Премьера балета «Борьба Магов» состоялась в 1924 году в США.
Из книги П. Успенского
Однажды, подготавливая в редакции очередной номер, я обнаружил заметку
(кажется, в "Голосе Москвы"), где упоминалось о сценарии балета "Борьба
магов", который, как утверждала газета, принадлежал некоему "индийцу".
Действие балета должно происходить в Индии и дать полную картину
восточной магии, включая чудеса факиров, священные пляски и тому
подобное. Мне не понравился излишне самоуверенный тон заметки, но,
поскольку индийские авторы балетных сценариев были для Москвы редкостью,
я вырезал е; и поместил в своей газете, дополнив словами, что в балете
будет вс;, чего нельзя найти в настоящей Индии, но что путешественники
жаждут там увидеть.
Вскоре после этого, в силу различных обстоятельств, я оставил работу в
газете и уехал в Петербург.
...
Среди людей, которых я встретил на чтениях, оказалось двое, музыкант и
скульптор, которые вскоре сообщили мне, что в Москве есть группа, где
занимаются различными "оккультными" исследованиями и экспериментами под
руководством некоего Гурджиева, кавказского грека; как я понял, это был
тот самый "индиец", что написал сценарий балета, упоминавшийся в газете,
которая попала мне в руки три-четыре месяца назад. Должен признаться, что
все рассказы этих двух людей о группе и о том, что там происходит, – все
виды самовнуш;нных чудес, – меня почти не заинтересовали. Такие рассказы
я уже слышал много раз, так что по отношению к ним у меня сформировалось
вполне определ;нное мнение.
...
В своём чёрном пальто с бархатным воротником и чёрном котелке, он производил странное, неожиданное и почти пугающее впечатление плохо переодетого человека, вид которого смущает вас, потому что вы понимаете, что он – не тот, за кого
себя выда;т, а между тем вам приходится общаться с ним и вести себя так,
как если бы вы этого не замечали. По-русски он говорил неправильно, с
сильным кавказским акцентом; и самый этот акцент, с которым мы привыкли
связывать вс;, что угодно, кроме философских идей, ещ; более усиливал
необычность и неожиданность впечатления.
...
Он пригласил меня с собой в один дом, где должны были собраться на беседу
его ученики. Мы наняли экипаж и поехали в сторону Сокольников.
По пути Гурджиев рассказал мне, как война расстроила его планы: многие
ученики ушли на фронт в первую же мобилизацию, очень дорогие аппараты и
инструменты, заказанные за границей, оказались утерянными. Затем он
заговорил о чрезмерных затратах, связанных с работой, о высокой цене за
нанятое помещение, куда, как я сообразил, мы с ним ехали; далее он
сказал, что его работой интересуются многие известные москвичи –
"профессора" и "художники", как он выразился. Но когда я спросил, кто
именно эти люди, он не назвал ни одной фамилии.
— Я спрашиваю об этом, – сказал я, – потому что родился в Москве; кроме
того, я в течение десяти лет работал здесь в газетах, так что знаю в
Москве почти всех.
...
Мы вошли в большую пустую квартиру, расположенную над школой городской
управы; по-видимому, она принадлежала учителям этой школы. Это было гдето на месте бывших Красных Прудов.
В квартире находилось несколько учеников Гурджиева – три-четыре молодых
человека и две девушки, обе похожие на учительниц. Я и раньше бывал в
таких квартирах. Отсутствие мебели укрепило мо; предположение, так как
учительницам городской управы мебели не давали. При этой мысли мне стало
как-то неловко смотреть на Гурджиева. Зачем он говорил об огромных
затратах на квартиру? Во-первых, квартира была не его; во-вторых, за не;
не взималась плата; в-третьих, она стоила не более пятидесяти рублей в
месяц. Этот очевидный обман был настолько необычен, что я тут же
заподозрил в н;м какой-то особый смысл.
Мне трудно восстановить в памяти начало разговора с учениками Гурджиева.
Кое-что из услышанного меня удивило. Я попытался выяснить, в ч;м
заключается их работа, но прямых ответов мне не дали, настойчиво
употребляя странную и непонятную мне терминологию.
Кто-то предложил прочесть начало повести, написанной, как мне сказали,
одним из учеников Гурджиева; автора в то время в Москве не было.
Естественно, я согласился; и вот один из присутствующих начал читать
рукопись вслух. Автор описывал свою встречу и знакомство с Гурджиевым.
Мо; внимание привлек тот факт, что повесть начиналась с момента, когда в
руки автора попала та же заметка о балете "Борьба магов", которую я видел
зимой в "Голосе Москвы". Далее – и это мне очень понравилось, потому что
я этого ждал, – автор при первой встрече с Гурджиевым почувствовал, что
тот как бы положил его на ладонь, взвесил и поставил на место. Повесть
называлась "Проблески истины"; писал е;, очевидно, человек, не имевший
никакого литературного опыта. Тем не менее, она производила впечатление,
так как в ней содержались указания на какую-то систему, в которой я
угадал нечто для себя интересное, хотя не мог ни назвать, ни
сформулировать е; сущность; кроме того, некоторые очень необычные и
неожиданные идеи об искусстве вызвали во мне очень сильный отклик.
...
О своей работе в Москве Гурджиев сказал, что у него две, не связанные
друг с другом группы; они заняты разной работой "в соответствии со своей
подготовкой и способностями", как выразился Гурджиев. Члены этих групп
платили по тысяче рублей в год и работали с ним, продолжая заниматься
своими обычными делами.
Я сказал, что, по моему мнению, тысяча рублей в год – чересчур большая
плата для многих людей, не имеющих собственных средств.
Гурджиев возразил, что никакое другое решение этого вопроса невозможно,
потому что в силу самой природы его работы он не в состоянии иметь много
учеников. В то же время, он не желает и не должен (он подчеркнул эти
слова) тратить собственные деньги на организацию работы. Его работа не
имела и не может иметь характер благотворительной деятельности, и ученики
сами должны изыскивать средства для того, чтобы нанимать помещение для
встреч, проводить эксперименты и так далее. Кроме того, добавил он,
наблюдения показали, что люди, проявляющие слабость в жизни, оказываются
слабыми и в работе.
— Есть несколько аспектов этой идеи, – сказал Гурджиев. – Работа каждого
человека может включать расходы, путешествия и тому подобное. Если же его
жизнь организована так плохо, что тысяча рублей в год оказывается для
него затруднением, ему лучше за эту работу и не браться. Предположим, по
ходу работы ему потребуется поехать в Каир или в какое-то другое место. У
него должны быть для этого средства. Благодаря нашему требованию мы
узна;м, способен он работать с нами или нет.
"Кроме того, – продолжал Гурджиев, – у меня слишком мало свободного
времени, чтобы я мог жертвовать его другим, не будучи уверен, что это
пойд;т им на пользу. Я очень высоко ценю сво; время, потому что оно нужно
мне и для моей собственной работы, потому что я не могу и, как сказал
ранее, не должен тратить его непродуктивно. Есть во вс;м этом и другая
сторона, – добавил он, – люди не ценят вещь, за которую не заплатили".
...
Если он действительно отыскал на Востоке явные и несомненные следы скрытого знания и продолжал исследования в этом направлении, тогда его работа требовала средств,подобно тому как их требует любое научное предприятие, вроде экспедиции в
неизвестную часть света, раскопок древнего города или исследований, для
которых необходимы тщательные и многочисленные физические и химические
эксперименты. Убеждать меня в этом не было никакой необходимости.
Наоборот, у меня в уме возникла мысль, что раз Гурджиев да;т мне
возможность теснее познакомиться с его деятельностью, мне, вероятно,
следует найти нужные средства, чтобы поставить эту работу на солидное
основание, а также обеспечить его более подготовленными людьми. Но,
конечно, у меня было самое неясное представление о том, в ч;м могла
заключаться его работа.
...
— Условий подобного рода нет и не может быть, – отвечал Гурджиев. – Наш
исходный пункт – это тот факт, что человек не знает себя, что он не
существует (эти слова он произнёс с ударением), он не то, чем может и
должен быть. По этой причине он не в состоянии вступать в какие-то
соглашения или брать на себя какие-либо обязательства. Он не способен
ничего решать о своём будущем. Сегодня – это одно лицо, а завтра –
другое. Он ничем не связан с нами и, если ему захочется, может в любое
время оставить работу и уйти. Не существует никаких наших особых
обязательств по отношению к нему, ни его – к нам.
...
— Но разве школы, которые находятся, так сказать, на месте, в окружении
традиций, не дают определ;нных преимуществ? – спросил я.
Отвечая на этот вопрос, Гурджиев открыл мне некоторые вещи, которые я
понял лишь впоследствии.
— Даже если бы вы нашли там школы, это оказались бы лишь "философские"
школы. В Индии имеются только "философские" школы, – говорил он. – Вс;
разделилось очень давно следующим образом: в Индии оказалась "философия",
в Египте – "теория", а в нынешних Персии, Месопотамии и Туркестане –
"практика".
— И так оста;тся по сей день? – спросил я.
— Частично даже и теперь, – отвечал он. – Но вы не вполне понимаете, что
я называю "философией", что "теорией" и что "практикой". Эти слова нужно
понимать не совсем так, как их обычно понимают.
...
— А как же учились вы?
— Я был не один. Среди нас были специалисты всех видов. Каждый учился,
следуя по линиям своего особого предмета. А затем, когда мы собирались
вместе, мы соединяли вс;, что нашли.
— И где же теперь ваши сотоварищи?
Гурджиев немного помолчал, а затем, глядя куда-то вдаль, медленно
произн;с:
— Некоторые умерли, другие работают, а третьи удалились от мира.
...
— Знаете, – как-то заметил Гурджиев, – когда вы поехали в Индию, в
газетах писали о вашей поездке и о ваших целях. Я дал своим ученикам
задание прочесть ваши книги и решить по ним, что вы представляете собой,
и установить на этом основании, что вы можете найти. Таким образом мы
знали, что вы там найд;те, ещ; тогда, когда вы туда ехали.
...
— Мой балет – не мистерия, – сказал Гурджиев. – Задача, которую я
поставил, состояла в том, чтобы создать интересный и красивый спектакль.
Конечно, за внешней формой там скрыт известный смысл; но я не преследовал
цели показать и подчеркнуть именно это. Объясню вам вкратце, в ч;м дело.
Вообразите, что, изучая движение небесных тел, скажем, планет Солнечной
системы, вы построили особый механизм, чтобы передать зрительное
изображение законов этих движений и напомнить нам о них. В таком
механизме каждая планета, изображаемая сферой соответствующих размеров,
помещается на определ;нном расстоянии от центральной сферы, изображающей
Солнце. Механизм приводится в движение, все сферы начинают вращаться и
двигаться по заданным путям, воспроизводя в зрительной форме законы,
управляющие движением планет. Этот механизм напоминает вам обо вс;м, что
вы знаете о Солнечной системе. Нечто подобное содержится и в ритме
некоторых танцев. В строго определённых движениях и сочетаниях танцующих
в видимой форме воспроизведены определённые законы, понятные тем, кто их
знает. Такие пляски называются "священными плясками". Во время моих
странствий по Востоку я много раз был свидетелем того, как эти пляски
исполнялись во время священнослужений в древних храмах. Некоторые из них
воспроизведены в "Борьбе магов". Кроме того, в основу балета положены три
особые идеи. Но если я поставлю балет на обычной сцене, публика никогда
их не поймёт.
...
Из того, что он затем говорил, я понял, что это будет не балет в строгом
смысле слова, а целая серия драматических и мимических сцен, связанных в
общем плане; их будут сопровождать пение, музыка и пляски. Наиболее
подходящим названием для этих сцен было бы "ревю", но без какого бы то ни
было комического элемента. Этот балет, или "ревю", назван "Борьба магов".
Важные сцены изображают школы "белого мага" и "ч;рного мага", упражнения
учеников обеих школ и борьбу между ними. Действие происходит на фоне
жизни восточного города, перемежаясь священными плясками, танцами
дервишей и национальными плясками, распростран;нными на Востоке; вс;
вместе переплетено с любовной историей, которая сама по себе имеет
аллегорический смысл.
Я особенно заинтересовался, когда Гурджиев сказал, что те же самые
исполнители должны будут играть и танцевать в сценах, изображающих как
"белого", так и "чёрного" магов, и что они сами и их движения должны быть
в первой сцене привлекательными и красивыми, а во второй – уродливыми и
отталкивающими.
— Понимаете, таким образом они увидят и изучат все стороны самих себя;
поэтому балет имеет огромное значение для самоизучения, – сказал
Гурджиев.
В то время я понимал вс; это весьма смутно, однако меня поразило
некоторое несоответствие.
...
— Люди превращаются в машины, – говорил я. – Несомненно, иногда они
становятся совершенными машинами. Но я не думаю, что они способны
мыслить: если бы они пытались мыслить, они не стали бы такими прекрасными
механизмами.
— Да, – сказал Гурджиев, – это верно, но только отчасти. Прежде всего,
вопрос заключается в том, какой ум люди используют во время работы. Если
они используют тот ум, какой следует, они смогут думать ещ; лучше,
работая с машинами. Но при условии, что они будут думать тем самым умом.
Я не понял, что Гурджиев подразумевает под "тем самым умом". Понял я это
гораздо позднее.
— И во-вторых, – продолжал он, – механизация, о которой вы говорите,
вовсе не опасна. Человек может быть человеком (он подчеркнул это слово),
работая с машинами. Есть другой вид механизации, гораздо более опасный:
самому сделаться машиной. Думали вы когда-нибудь о том, что все люди сами
суть машины?
— Да, – ответил я, – со строго научной точки зрения все люди – это
машины, управляемые внешними влияниями. Но весь вопрос в том, можно ли
принять этот научный взгляд.
...
— Очень хорошо, – сказал я, – но разве нет таких людей, которые не
являются машинами?
— Может быть, и есть, – сказал Гурджиев. – Но только это не те люди,
которых вы видите. И вы их не знаете. Мне хочется, чтобы вы поняли именно
это.
Мне показалось довольно странным, что Гурджиев так настаивает на этом
пункте. Его слова были ясными и неоспоримыми; вместе с тем мне никогда не
нравились такие короткие и всеобъемлющие метафоры, которые упускают
моменты различия. Я постоянно утверждал, что различия самая важная вещь,
и для того, чтобы что-то понять, необходимо прежде всего увидеть, в каких
моментах явления отличаются друг от друга. Поэтому мне представилось
несколько неправильным, что Гурджиев настаивает на этой идее, которая и
так казалась очевидной, при условии что е; не будут абсолютизировать и
учтут исключения из не;.
— Люди так непохожи друг на друга, – сказал я. – Сомневаюсь, что можно
поставить их всех в один ряд. Есть среди них дикари, есть люди
интеллекта, есть гении.
— Совершенно верно, – сказал Гурджиев, – люди очень непохожи друг на
друга; но подлинную разницу между ними вы не знаете и не можете знать.
Различия, о которых вы говорите, просто не существуют. Это нужно понять.
Все люди, которых вы видите, все люди, которых вы можете узнать
впоследствии, – вс; это машины, настоящие машины, которые работают, как
вы сами выразились, под влиянием внешних воздействий. Они рождены
машинами и умрут машинами. Каким образом дикари и мыслящие люди дошли до
этого? Даже сейчас, в тот момент, когда мы беседуем, несколько миллионов
машин пытаются уничтожить друг друга. Какая между ними разница? Где тут
дикари и где мыслящие люди? Все одинаковы...
...
— Прежде чем говорить о психологии, мы должны выяснить, к кому она
прилагается, а к кому нет, – сказал он. – Психология относится к людям, к
человеку. Какая психология (он подчеркнул это слово) может относиться к
машинам? Для изучения машин необходима механика, а не психология. Вот
почему мы начинаем с механики. До психологии ещ; далеко.
— Может ли человек перестать быть машиной? – задал я вопрос.
— А! В этом-то и дело, – ответил Гурджиев. – Если бы вы почаще задавали
такие вопросы, мы, возможно, достигли бы в наших беседах какого-то
результата. Можно перестать быть машиной, но для этого необходимо прежде
всего знать машину. Машина, настоящая машина, не знает и не может знать
себя. А машина, которая знает себя, уже не машина; по крайней мере, не та
машина, какой она была раньше. Она начинает проявлять ответственность за
свои действия.
...
— Да, – сказал Гурджиев, – при помощи чтения можно найти многое.
Возьмите, например, себя. Вы уже могли бы знать порядочно, если бы умели
читать. Я хочу сказать, что если бы вы поняли всё, что прочли за свою
жизнь, вы бы уже знали то, чего сейчас ищете. Если бы вы понимали вс;,
что написали в своей книге... как её? – и он сделал нечто совершенно
невозможное из слов "Tertium Organum", – я приш;л бы к вам с поклоном и
просил бы учить меня. Но вы не понимаете ни того, что читаете, ни того,
что пишете. Вы даже не понимаете, что значит слово "понимать". Однако
понимание существенно, и чтение способно принести пользу только тогда,
когда вы понимаете то, что читаете. Впрочем, никакая книга не в состоянии
дать подлинную подготовку. То, что человек знает хорошо (он сделал
ударение на слове "хорошо"), и есть его подготовка. Если человек знает,
как хорошо сварить кофе, как хорошо сшить сапоги, – ну что ж, тогда с ним
уже можно разговаривать. Беда в том, что ни один человек ничего не знает
хорошо. Всё, что он знает, он знает кое-как, поверхностно.
...
Я спросил Гурджиева, что нужно делать, чтобы усвоить его учение.
— Что делать? – спросил Гурджиев, как бы удивившись. – Делать что-то
невозможно. Прежде всего человек должен кое-что понять. У него тысячи
ложных идей и ложных понятий, главным образом, о самом себе. И он должен
избавиться от некоторых из них, прежде чем начинать приобретать что-то
новое. Иначе это новое будет построено на неправильном основании, и
результат окажется ещё хуже прежнего.
...
"Человек – это машина. Все его дела, поступки, слова, мысли, чувства,
убеждения, мнения и привычки суть результаты внешних влияний, внешних
впечатлений. Из себя самого человек не в состоянии произвести ни одной
мысли, ни одного действия. Вс;, что он говорит, делает, думает,
чувствует, вс это случается. Человек не может что-то открыть, что-то
придумать. Всё это случается".
...
— И никто не может ничего сделать?
— Это другой вопрос. Для того, чтобы делать необходимо быть. А сначала
необходимо понять, что это значит – быть. Если мы продолжим наши беседы,
вы увидите, что мы пользуемся особым языком, и для того, чтобы
разговаривать с нами, необходимо научиться этому языку. Не стоит
разговаривать при помощи обычного языка, потому что, пользуясь этим
языком, невозможно понять друг друга. Сейчас это кажется вам странным, но
это так. Чтобы понять всё, нужно научиться другому языку. На том языке,
на котором разговаривают люди, понять друг друга невозможно. Позднее вы
узнаете почему.
...
Разговор начался с моего вопроса: "Можно ли прекратить войну?". Гурджиев
ответил: "Да, можно", хотя из предыдущих бесед я вынес уверенность, что
он ответит: "Нет, нельзя".
— Но весь вопрос в том, как это сделать, – продолжал он. – Чтобы понять
это, необходимо многое знать. Ведь что такое война? Это – результат
влияний планет. Где-то далеко две или три планеты подошли слишком близко
одна к другой, и в результате возникло напряжение. Вы обращали внимание,
как весь напрягаетесь, когда какой-нибудь человек проходит близко от вас
по узкому тротуару? То же самое происходит и с планетами. Для них это
продолжается, возможно, одну-две секунды. А здесь, на земле, люди
начинают убивать друг друга и могут заниматься этим в течение нескольких
лет. В это время им кажется, что они ненавидят друг друга, или что они
должны убивать друг друга ради какой-то возвышенной цели, кого-то или
что-то защищать, что они ведут себя благородно или что-то в этом роде.
Они не в состоянии понять, до какой степени они – лишь пешки в игре. Они
думают, что они что-то значат, могут двигаться туда и сюда по своему
желанию, решать те или иные проблемы. Но в действительности все их
движения, все действия – это результат влияния планет. И сами по себе они
буквально ничего не значат. Большую роль во вс;м этом играет Луна, но о
ней мы поговорим позднее. Нужно только понять, что ни император
Вильгельм, ни генералы, ни министры, ни парламенты ничего не значат и
ничего не могут сделать. Вс;, что происходит в большом масштабе,
управляется извне или случайными сочетаниями влияний, или всеобщим
космическим законом.
...
— Чтобы объяснить, как это случается, – сказал Гурджиев, – потребовалась
бы очень долгая беседа. Поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Сейчас
же я хочу, чтобы вы поняли одну вещь: невозможно стать свободным от
одного влияния, не поддавшись другому. Вс; дело, вся работа над собой
состоит в том, чтобы выбрать влияние, которому вы желаете подвергнуться,
и чтобы практически подпасть под это влияние. Для этого необходимо
заранее знать, какое влияние выгоднее.
В этой беседе меня особо заинтересовало то, что Гурджиев говорил о
планетах, о Луне, как о живых существах, имеющих определ;нный возраст,
определ;нный период жизни, возможности развития и перехода на другие
планы бытия. Из его слов следовало, что Луна – вовсе не "мёртвая
планета", как принято считать, а наоборот, "новорождённая планета",
находящаяся на начальных стадиях своего развития и ещё не достигшая, –
как он выразился, "степени разумности, какой обладает Земля".
— Но Луна растёт и развивается, – заявил Гурджиев, – и когда-то,
вероятно, достигнет того же уровня, что и Земля. Тогда около не; появится
новая Луна, а Земля станет их Солнцем. Одно время Солнце было подобно
Земле, а Земля походила на Луну. А ещё раньше Солнце было похоже на Луну.
...
— В каком отношении к разуму Солнца находится разум Земли? – спросил я.
— Разум Солнца божественен, – отвечал Гурджиев, – но и Земля может стать
такой же; только это, разумеется, не гарантировано, и Земля может
умереть, ничего не достигнув.
— От чего это зависит? – спросил я.
Ответ Гурджиева оказался довольно неясным.
— Существует определ;нный период, – сказал он, – для того, чтобы сделать
известную попытку, некоторую вещь. Если к какому-то времени то, что
должно быть сделано, не будет сделано, Земля может погибнуть, не
достигнув того, что она могла бы достичь.
— А известен ли этот период? – опять спросил я.
— Известен, – ответил Гурджиев, – но людям знать его бесполезно. Это было
бы даже хуже. Одни поверили бы, другие нет, третьи потребовали бы
доказательств. Затем принялись бы разбивать друг другу головы. Ведь у
людей всё кончается этим.
...
"Вам пока неясно, – сказал как-то Гурджиев, – что люди, живущие на земле,
могут принадлежать к весьма различным уровням, хотя внешне они выглядят
очень похожими друг на друга. Совершенно так же, как существуют разные
уровни людей, есть и разные уровни в искусстве. Но сейчас вы не
понимаете, что разница между этими уровнями гораздо больше, нежели вы
можете предположить. Вы ставите разные вещи на один уровень, близко друг
к другу, и думаете, что эти разные уровни вам доступны.
"Я не называю искусством всё то, что вы так называете; это всего-навсего
механическое воспроизведение, подражание природе или другим людям, или
фантазирование, оригинальничанье. Подлинное искусство – нечто совсем
другое. Среди произведений искусства, особенно древнего, вы встречаетесь
со многими вещами, которые невозможно объяснить, в которых содержится
что-то такое, чего лишены современные произведения искусства. Но
поскольку вы не понимаете, в чём именно заключается разница, вы вскоре
забываете о ней и продолжаете принимать всё искусство за один и тот же
вид. Тем не менее, между вашим искусством и тем, о котором я говорю,
существует огромная разница.
В вашем искусстве всё субъективно: и
восприятие художником тех или иных ощущений, и формы, в которых он
пытается выразить свои ощущения, и восприятие этих форм другими людьми. В
одном и том же явлении один художник может ощутить одно, а другой
художник – нечто совершенно противоположное. Один и тот же закат может
вызвать в одном художнике радость, в другом – печаль. Два художника могут
стремиться выразить одинаковые восприятия совершенно разными методами, в
разных формах, или совершенно разные восприятия в одних и тех же формах –
в соответствии с теми или иными традициями обучения или наперекор им. И
зрители, слушатели или читатели воспримут не то, что хотел передать им
художник, не то, что он чувствовал, а то, что в них вызывают ассоциации,
связанные с формами, в которые он облекает свои ощущения. Вс;
субъективно, вс; случайно; иными словами, вс; основано на случайных
ассоциациях – и впечатления художника, и его "творчество" (это слово
Гурджиев произн;с с ударением), и восприятие зрителей, слушателей или
читателей.
В подлинном искусстве нет ничего случайного. Это математика. В н;м вс;
можно вычислить, всё можно знать заранее. Художник знает и понимает, что
ему нужно передать, и его работа не может произвести на одного человека
одно впечатление, а на другого – другое, при условии, конечно, что оба
они – люди одного уровня. Она с математической точностью производит одно
и то же впечатление.
Одно и то же произведение искусства вызовет, однако, разные впечатления
у людей разных уровней, и люди низшего уровня никогда не получат от него
того, что получают люди высших уровней. Это – истинное, объективное
искусство. Вообразите какой-нибудь научный труд, книгу по астрономии или
химии. Невозможно, чтобы один человек понимал е; так, а другой – иначе.
Каждый человек, достаточно подготовленный и способный прочесть е;,
пойм;т, что имеет в виду автор, – и пойм;т именно так, как это выражено
автором. Объективное произведение искусства подобно такой книге, но оно
действует и на эмоциональную сторону человека, а не только на интеллект".
— А существуют ли в наше время такие произведения объективного искусства?
спросил я.
— Конечно, существуют, – ответил Гурджиев. – Таким произведением
искусства является большой египетский сфинкс, равно как и некоторые
известные нам творения архитектуры, некоторые статуи богов и многое
другое. Есть фигуры божеств и мифологических существ, которые можно
читать как книги, но только не умом, а эмоциями – при условии, что они
достаточно развиты. Во время наших путешествий по Центральной Азии, в
пустыне у подножья Гиндукуша, мы нашли странную фигуру, которую приняли
за какого-то древнего бога или демона. Сперва она произвела на нас просто
курь;зное впечатление. Однако через несколько дней мы почувствовали, что
фигура содержит в себе многое, какую-то большую, полную и сложную систему
космологии. И медленно, шаг за шагом, начали расшифровывать эту систему.
Она была скрыта во всём – в туловище фигуры, в её руках, ногах, в голове,
глазах, ушах – во всём. В статуе не было ничего случайного, ничего
бессмысленного. И постепенно мы поняли цель тех людей, которые её;
воздвигли. Мы начали ощущать их мысли и чувства; некоторые из нас,
казалось, видели их лица, слышали их голоса. Во всех явлениях мы
схватывали смысл того, что они хотели передать через тысячелетия, и не
только смысл, но и всё, что связывалось с чувствами и эмоциями. Это было
подлинное искусство!".
А теперь цитаты из одного из эзотерических произведений Гари Хайленда.
Руководство ордена считало себя представителями «тайных властителей Тибета», наследников атлантов, обитающих в Гималаях и подчиняющихся «князю страха» — также известному «посвящённым» как «князь мира». Таинственная фигура «князя мира» наделялась «властью над жизнью и смертью всего сущего на Земле». Контакт с ней устанавливался посредством медитации и экстрасенсорных сеансов, а также карт Таро и специального радиоприёмника. Известно было также, что «князь» смертен. Исходя из всего вышеизложенного, можно сделать несколько предположений относительно личности «князя». Наиболее подходящий кандидат — Георгий Иванович Гурджиев.
...
Своё общество Зеботтендорф назвал в честь мифологического края, духовного центра гиперборейцев - таинственной цивилизации, обитающей в недрах Земли, известного также как "Ультима Туле". По легендам, земля Туле располагалась на крайнем севере и считалась точкой соприкосновения земли и неба, воротами в иные галактики и миры, а также предместьем подземного царства - местом, столь любимым приверженцами теории "полой земли", полапгавшими, что Вселенная состоит из полых сфер, расположенных одна в другой. По их гипотезе, первыми гиперборейцами были пришельцы с далёкой планеты, раздираемой войнами. Их корабль потерпел крушение, и инопланетяне расселились в разных частях Европы. Именно от них происходят баски, бретонцы, кельты, скандинавы и арийцы.