- Хочу в церковь, - с тоской проплакала моя душа, меня средь ночи разбудив.
И я, едва открыв глаза, понимаю, что хочу быть в церкви. Прямо сейчас же, тут же оказаться в таинственном полумраке Храма. И посидеть на лавочке в самом неприметном уголке. И посмотреть во всепонимающие глаза. И поговорить откровенно, не стыдясь, не прячась и не пугаясь осуждения.
Но в Храме, кроме Бога, есть и люди. И они внимательны к деталям и любопытны. А средь человеков быть потерянным - небезопасно. И даже батюшке нельзя пожаловаться. Что обижают злобно, унижают, запугивают, кричат, стараясь задавить, сломить попытки моего сопротивления. И что в ответ, лишь защищаясь, а всё ж теряю достоинство своё, и постыдно неумело жалко то огрызаюсь, то оправдываюсь.
И что порой совсем не понимаю, как жить среди людей, собою оставаясь.
Но коли дитятко, моя душа, так рвётся в Храм, идти придётся.
Во всеоружии.
Чтобы и комар своего носу не подточил.
А завтра снова в бой... с правлением товарищества. В неравную борьбу за правду, в которой, как выяснилось, никто, кроме меня, причастной к комиссии ревизионной, да ещё немногим более человек четырех-пяти из дома нашего, участвовать не желает. Опасаясь гнев царский местного разлива на себя навлечь.
Зато добрососедские, приятельские отношения со мной, годами длящиеся, уже сегодня оборвали. Легко. Наверное, на всякий случай, заранее, во избежание всего, что вдруг способно сомнения в их непричастности посеять.