Гугл, погугли, что делать когда глинтвейн пролила на горящие угли?
Глинтвейн ностальгией овеян. Особенно прохладными вечерами. Стоит только откинуть вуаль с калейдоскопа памяти, как встает перед взором матрос-альбинос. Нет, ну что вы, он не моряк. Он матрос. Белобрысый, как будто его целиком в перекись окунули. Только глаза переменчиво серые. Потому я с бокалом в руке и вскрываю копилку событий, перебираю талисманы моих университетов. Раньше все они валялись в старом шкафу, наверху, в мансарде.
Вот тетрадь формата А4. В ней вся математика жизни, где один плюс один нередко равно нулю.
Вот другая тетрадь, в ней причудливая вязь каршуни. Одна из былых причуд — захотелось записать арабские сказки на арабском же языке.
Продолжаю перебирать сокровища на столе. В конусе мягкого света из-под оранжевого шелкового абажура складывается фрактал из записных книжек, блокнотиков, тетрадей. Мне нравятся эти картины самоподобия: расставленные по спирали чашки от большой глиняной до маленькой фарфоровой; хрупкие серебристые снежинки на варежке; черные ветви лип на фоне ясного синего и ночного фиолетового неба; листья тысячелистника.
Листы третьей тетради, альбомной, переложены калькой. Это моя тихая радость — рисунки пастелью. Очень нежный материал, не выносит грубых прикосновений, сырости и сквозняков. Поэтому как охрана — калька. Я пробовала разную технику рисунка и живописи— и сангину цвета запекшейся крови, и угольный карандаш, и акварель, и гуашь, и масло, и акрил, три последних — с их непременными подмалевками, часть из которых так и не дождалась финала.
Источник глинтвейна не иссякает, я выбираю из кисти на блюде несколько полупрозрачных желто-зеленых виноградин. Кишмиш приятен во всех отношениях — сочен, в меру сладок и без косточек.
Из дальней комнаты, неслышно ступая, появляется кошка Мелисса, запрыгивает в кресло напротив и гипнотизирует светофорами зеленых раскосых глаз. Ничуть не сомневается, что я все брошу и преображусь в хозяйку кошачьего кафе.
И ведь бросаю. Так и не разобралась до сих пор — кошка при мне или я при кошке. После долгого сидения в кресле порхающей походки трудно достичь, иду на кухню вперевалку, как пингвин.
Мелисса получает порцию кролика в сливочном соусе и миску свежей воды.
А я, сама себе бариста и сомелье, завариваю ещё глинтвейна, и по дому плывет аромат корицы, апельсина, душистого перца и кофе. И кофе с корицей. Возвращаюсь в свой архив с раритетными источниками и продолжаю интервью сама с собой. Журналисты где-то в пути.
Мелисса умиротворенно мурлычет. Мурлыканье приятно слуху, в отличие от нетерпеливого голодного кошачьего вокала.
Что там в четвертой тетради? Ноты? Нотная тетрадь...Но запал ворошить прошлое уже иссяк. Хочется помурлыкать как Мелисса. Достаю гитару из черного футляра. Пальцы трогают струны, вспоминают, и сама собой рождается мелодия, узорчатые арабески гитарного перебора.
Пусть матрос уплыл на теплоходе. Пусть ходики неумолимо тикают.
Пальцы послушно отбивают степ. Мелисса сворачивается клубком. Глинтвейн мерцает в бокале.
Рано нам ещё распевать «степ да степ кругом...»