Предисловие
Это было время, когда дворы еще жили. Когда день начинался не с уведомлений в телефоне, а с крика соседки из окна: «Вовка, домой!» Когда главным сокровищем был не аккаунт в соцсети, а перочинный нож, выменянный на три ржавые шестеренки.
60-е, 70-е, 80-е. Эпоха, где пацаны сбивали коленки о шлак, а не о виртуальные препятствия. Где «войнуха» означала не клавиатурные баталии, а выстроганные деревянные автоматы и гороховые «пули». Где дружбу проверяли не лайками, а готовностью полезть в котлован за тобой, если земля осыпается и не дает возможности выбраться, а товарищ на верху протянет руку помощи.
В этом рассказе — Двор детства моего. Пахнущий тополиной листвой, печеной картошкой и пылью Конного рынка. Место, где мы учились драться, мириться, работать (да-да, разгружать арбузы за три рубля — это был труд!). Где каждый закуток знал наши секреты, а не бабки на лавочках — лузгающие семечки и перемывающие косточки всех соседей.
Это история не только о моем детстве. Оно было у миллионов. Просто у кого-то — со звуками трамвая №5, у кого-то — с яблоней в саду, у кого-то — с кроликами в живом уголке. Но суть одна: мы росли в нашем дворе, и улица растила и воспитывала нас.
Эпиграф
С чего начинается Родина?
С картинки в твоем букваре,
С хороших и верных товарищей,
Живущих в нашем дворе.
Для меня она началась на площади Восстания — точнее, во дворе дома № 11. Хотя я родился на Дальнем Востоке, первые осознанные воспоминания связаны именно с этим местом. Здесь прошло мое босоногое детство, отсюда я ходил в детский сад и школу, отсюда же начался мой трудовой путь после ГПТУ. В этом дворе я провожал маму в последний путь и встречал первую любовь, которая позже стала моей женой.
Глава 1.
Место, где время оставило след. Наш двор.
Когда-то здесь располагалась Механическая тракторная станция (МТС). Наш двор был огромным и ровным, будто специально выметенным для детских игр. Но земля то и дело выдавала прошлое этого места – мы, пацаны, постоянно выкапывали из грунта ржавые шестеренки, покореженные болты и обломки каких-то стальных пластин. Эти железки, нагретые солнцем, пахли старым маслом и пылью. Самые ценные находки – зубчатые колесики от тракторов – шли на обмен: три маленьких за одно большое, а особенно редкие экземпляры с резьбой могли выменять даже на перочинный нож.
А рядом, за забором, жил своей жизнью Конный рынок. Он бушевал, как табун необъезженных лошадей – то затихал к вечеру, то вдруг взрывался криками торговцев, ржанием и топотом копыт по утрам. Особенно шумно было по субботам, когда мужики из окрестных сел пригоняли скот. Тогда воздух становился густым от пыли, навоза и запаха свежего сена, которое выгружали у ворот.
Глава 2.
Ветлечебница и улица Молочная
Если выйти со двора и свернуть налево, сразу упирался взгляд в ветлечебницу (дом №10). Это было царство запахов – резкий дух карболки смешивался с теплым духом животных. За низким забором толкались хозяева с собаками на поводках, а во дворе стояли деревянные стойла для лошадей. Мы часто забирались на забор, чтобы посмотреть, как кузнец подковывает огромного рыжего мерина. Звон молота по наковальне разносился по всей округе, а искры от раскаленного металла рассыпались, как новогодние бенгальские огни.
Рядом, за углом дома №9, начиналась улица Кирова, но все звали ее Молочной Это был другой мир – не наш дворовый, а городской, шумный и торопливый. По ней ходили трамваи №5 и 27, звеня и дребезжа на стыках рельсов. Их желтые вагоны, облепленные рекламными плакатами, казались нам огромными, почти космическими кораблями. Они останавливались напротив базара, и из дверей высыпала толпа – бабушки с авоськами, мужики в фуражках, девчонки с косичками.
А потом трамвай трогался, и из-под колес иногда летели искры, особенно красивые в сумерках. Мы иногда подкладывали на рельсы монетки, чтобы потом искать их, сплющенные до неузнаваемости.
Нумерация домов на площади шла подряд, без четных и нечетных сторон, что иногда сбивало с толку. Чуть дальше, за Молочной, стоял пивной павильон со столиками «У Соньки» — в народе его называли «Гандэлык». Это была разливочная, где взрослые покупали пиво, а мы, пацаны, шныряли между посетителями и тайком наблюдали за оживленной толпой.
Оттуда рукой было подать до улицы Шота Руставели, где находился мой детский сад. А еще дальше — до речки под названием Харьковка, куда мы бегали на рыбалку под старый городской мост. Неподалеку от нее зеленел небольшой скверик, граничащий с улицей Богдана Хмельницкого — широкой, оживленной, по которой ходил троллейбус. Там же была центральная проходная Харьковского радиозавода (хотя официальный адрес завода — ул. Военная). С этим заводом у меня связана целая жизнь, но об этом позже.
За Военной улицей возвышалось здание районного военкомата, а рядом — четырехэтажная гостиница военного училища тыла из красного кирпича. Сейчас это академия Национальной гвардии Украины, но в моей памяти она осталась прежней — с массивными воротами и строгими курсантами. Фасад училища выходил на парк Победы, а сама площадь Восстания плавно перетекала в Московский проспект.
Но перед поворотом на проспект была еще одна улица — Броненосца Потемкина. Она огибала рынок и парк, тянулась до района «Семиэтажки». Сам парк «Победы» получил название от ДК «Победа», хотя на самом деле это был ДК ХЭМЗа (Харьковского электромеханического завода). И с этим местом у меня тоже связано немало воспоминаний.
Глава 3.
Конный рынок — сердце площади
Крытый рынок построили уже при мне, но бабушки во дворе рассказывали, что Конный рынок существовал еще с 1816 года. В те времена здесь шумели ярмарки, куда съезжались торговцы со всей округи. Лошадей было видимо-невидимо — их пригоняли из окрестных сел, ведь тогда это был основной транспорт.
Площадь представляла собой пыльный выгон, который оживал только в дни торгов. В доме № 10, прямо под нашими окнами, до 70-х годов кузнецы подковывали лошадей. Звон металла по наковальне был привычным звуком нашего детства.
В далеком 1895 году рынок начали перестраивать: торговые ряды сдвинули вглубь площади, ближе к Молочной улице, построили каменные лавки, разбили сквер. А после революции площадь переименовали в площадь Восстания — здесь проходили парады гарнизона в честь праздников.
Глава 4.
Наша квартира и дворовые приключения
Мы жили в двухкомнатной квартире. Большая комната с двумя окнами служила и залом, и спальней: круглый стол по центру, мамина металлическая кровать с красивыми набалдашниками на спинке кровать, тетин диван и, конечно, телевизор — гордость семьи. Вторая комната была маленькой и темной — там стоял квадратный стол, бабушкина кровать. На ночь, в этой комнате, расставляли наши с братом раскладушки.
Между комнатами — дровяная печь с плитой. Однажды мы с братом, лет пяти-шести, затеяли догонялки. Он прыгнул на кровать, я — за ним, но он оттолкнул меня ногами, и я ударился головой об угол печи, усиленный металлическим уголком. Потерял сознание. Это было первое сотрясение — потом еще два: в детском саду и в первом классе. После этого у меня часто шла носом кровь, но со временем прошло.
Глава 5.
Великое крысиное нашествие
Когда строили крытый рынок, снесли старые мясные лавки напротив наших окон. И тогда орды крыс ринулись во двор. Началась великая охота.
Каких только крысоловок не было! Самые эффективные — металлические, где грызун оставался жив. Потом следовала публичная казнь: одних просто убивали, других… обливали керосином и поджигали. Однажды горящая крыса рванула к сараям, едва не устроив пожар. После этого эксперименты с огнем прекратили.
А еще у нас во дворе, мужики, выращивали крысиного бога. Война с крысами во дворе приняла эпический размах. Самый жуткий, но эффективный метод создание «крысиного бога». В клетку запирали несколько пойманных грызунов без еды и воды. Выживал один — самый сильный и беспощадный. Его-то и выпускали в норы под сараями. Что происходило там, в подземелье, оставалось загадкой, но крысы вскоре исчезли.
В ходе реконструкции рынка, напротив ветлечебницы вырыли котлован под универмаг, и мы устроили крысиный тир — загоняли туда грызунов и закидывали камнями. Песок осыпался под крысиными лапами, и крыса металась по кругу, словно шарик в рулетке.
Котлован, вырытый, под магазин был ей и ловушкой, и ареной — глухие стены из рыхлой земли, скользкие от осыпающего песка. Мы, пацаны, стояли на краю, сжимая в потных и грязных ладонях камни и обломки кирпичей.
— Давай, Серый, лови! — орал Гоша, тыча пальцем в серый комок шерсти, мелькавший внизу.
Я швырнул камень — промах. Крыса рванула к противоположной стенке, но Чача уже летел туда с куском кирпича. Шум. Взвизг. Пыль.
— Живая! — завопил кто-то.
Крыса замерла, прижавшись к земле. Глаза-бусинки блестели, как мокрые капельки живого дождя. Она чуяла — сейчас конец.
— Кто полезет в котлован?
Я сплюнул в ладони, ощущая, как сердце колотится где-то в горле.
— Я.
Спускаться пришлось по вбитым в землю арматуринам — ржавым и скользким. Крыса заметила движение и вздыбилась, оскалив желтые зубы. В тот миг я понял: она не убегает. Она бросается, в последний раз в отчаянии.
— Хватай! — орали сверху.
Я прыгнул в низ, едва не поскользнувшись. Подошел к загнанной крысе со спины и выждав момент ухватил ее поперек тушки. Пальцы впились в холодную, дрожащую шерсть. Крыса пискнула, выгибаясь дугой, хвост ее лупил мне запястье. Я сжал сильнее пальцы руки и не отпускал, пока хрустнул позвоночник.
Тишина.
Потом рев:
— Офигеть!
Я стоял, задыхаясь от возбуждения с тушкой в руке. Кровь стучала в висках, а в ушах звенело, будто после удара по голове.
— Давай ее сюда! — Чача протянул палку.
Но я уже не слышал. Я победил и в глазах пацанов я был героем.
Все наверху замерли с кирпичами, но добивать уже ни кого не пришлось — я сам справился.
Глава 6.
Дворовые игры и забавы
Наш двор жил по своим законам, и главным из них было простое правило: Кто не играет — тот не с нами".
"Войнуха" начиналась спонтанно. Кто-то кричал: "Немцы против наших!" — и через минуту двор превращался в поле боя. Мы вырезали автоматы из досок, тщательно выстругивали стволы перочинным ножичками, а подчас и кухонными, к неудовольствию кухарок. Самые крутые были у Гоши — его "калашников" даже имел движущийся затвор из дверной щеколды. Стреляли горохом через трубочки от бамбука или просто кричали "Тра-та-та!", убегая за сараи, которые становились то Рейхстагом, то нашей Брестской крепостью.
Играть в "Квача" был проще, но не менее азартным. Бегать приходилось по "жужалке" — потухшему шлаку из печки, который впивался в босые ноги, оставляя красные метки. Зато какой был кайф, когда удавалось "запятнать" Чачу, который считался самым юрким во дворе!
Глава 6.
Жмурки – вечерняя игра для детворы
Перед началом игры выбирали того кто будут ВОДОЙ (водить или считать) и все толпились у ржавой водосточной трубы – нашего "домового". Вводящий, прижавшись лбом к шершавой кирпичной стене, громко орал считалку. Все играющие мальчишки и девчонке, кидались в рассыпную, прячась в закоулки двора, Ввода выкрикивал:
"На златом крыльце сидели –
Царь, царевич, король, королевич,
Сапожник, портной...
Кто ты будешь такой?
Говори поскорей,
Не задерживай добрых и честных людей!"
Или другая, которую также выкрикивали, захлебываясь от нетерпения начать игру:
"Раз-два-три-четыре-пять,
Я иду искать!
Кто не спрятался –
Я не виноват!
Солнце, воздух и вода –
Показаться всем пора!"
Особенный страх наступал, когда играли в палисадниках между домами. Там было так темно, что даже свою руку перед лицом не разглядишь. Только слышно, как кто-то приговаривает, стараясь вызвать смех спрятавшегося:
За кустом смородины -
Дым махорки сизый.
Дед Никифор на лавке
Спрятался от жмурки.
Шорох босоногий
Меж сухих листов -
Это Чача-плутишка
Прячет снова нос.
А в тени за бочечкой,
Прикусив губу,
Санька наш сдержать не может
Смех - "Бу-бу-бу!"
Внезапно – скрип сарайной двери! Все замирали...
"Вижу! Стукали, пали… Чача!" – раздавалось в темноте, и Чача, наш главный непоседа, неизменно выдавал себя вздохом облегчения.
А потом – всеобщий хохот, когда оказывалось, что "поймали" вовсе не его, а старый валенок, торчащий из-за бочки. Но Чача уже бежал доказывать, что он "давно не здесь", размахивая руками и спотыкаясь о корни яблони.
Играли до тех пор, пока из окон не раздавался недовольный окрик бабки Марфы: "Домой, бисовы дети! Ночь на дворе!" Тогда расходились, обсуждая наперебой, кто где прятался, а кто "стукало" подсказывал Вводящему...
Глава 7.
Велосипедная эпопея
Мой первый велик был настоящим уродцем - переделанный с детского трехколесного, с кривыми спицами и облупленной краской. Но для пятилетнего пацана он казался боевым скакуном. Без тормозов, с прямой передачей: крутишь педали - летишь вперед, остановился - валишься в пыль как мешок с картошкой. Зато СВОЙ.
Учился я на "полигоне" за сараями - пустыре, усыпанном шлаком из печки. Эти острые черные камушки впивались в колени, оставляя "звезды" из ссадин, которые мама заливала зеленкой. Ладони были вечно в царапинах, но через неделю я уже гонял по всему двору, отчаянно размахивая руками, как Чингачгук из нашего любимого фильма. Ветер свистел в ушах, а сердце колотилось от восторга - я летел!
Мечта о настоящем велосипеде пришла неожиданно. Пацан из соседнего двора, важный семиклассник с потрепанным "Кама", ошарашил меня: "Могу продать спортивный за четвертной". Я, не разобравшись, помчался домой с криком: "Мама! Там велик за четвертушку дают!"
Моя мечта разбилась в тот же миг. Мама, отложив вязание, терпеливо объяснила: "четвушка" - это бутылка водки в четверть литра, а "четвертак" - 25 рублей, почти ее недельная зарплата. В тот день я впервые ощутил горький вкус взрослой жизни - оказывается, мир делился не только на "своих" и "чужих", но и на тех, у кого есть 25 рублей, и тех, кто катается на переделанных трехколесниках.
Но мой уродец-велик от этого не стал хуже. Напротив - теперь он был не просто железкой на колесах, а символом первой жизненной победы. Ведь я научился не только держать равновесие, но и принимать удары судьбы. Пусть не с размаху, пусть с синяками - но научился.
Глава 8.
Кострище и разборки
Осенние костры были ритуалом. Мы собирали сухие тополиные ветки, старую листву, а иногда «позычали» (читай: воровали) деревянные ящики у пивного ларька. Огонь разгорался медленно — сначала чадил, потом вдруг выстреливал языками пламени, осветляя наши лица в темноте.
Картошку заворачивали в фольгу или просто кидали в угли, потом выковыривали обугленные комки и ели, обжигая пальцы. Кожа на пальцах была обожжена и грубела, пахла дымом и золой.
Однажды, когда огонь уже догорал, я решил пошутить — подбросил горсть пепла Алки, соседской девчонки, прямо в лицо. Брошенная пригоршня попала ей в широко открытые глаза. Она взвизгнула так, что вороны слетели с тополей, и с плачем убежала, домой. Мы замерли, потом фальшиво заржали, но быстро разошлись по домам — все знали, что могут быть неприятности из-за таких шалостей.
Через десять минут ее старший брат Вовка, красный от ярости, ворвался к нам в дом. Он даже не стал кричать — просто с порога влепил мне «леща», от которого в ушах зазвенело. Бабушка, недолго думая, запустила в него жестяной кружкой — та со звоном покатилась по коридору. Вовка кинулся на утек, бормоча что-то про «уродов», а я сидел, держался за затылок, и плакал от стыда и боли. Понимая, что завтра во дворе, бабками, будут обсуждаться вечерняя выходка соседских «хулюганов».
Глава 9.
Создание дворовой площадки для бадминтона
Решив обустроить настоящую площадку для бадминтона, мы вооружились номером «Техника молодежи», где были напечатаны правила и схема разметки корта.
Для начала подготовка территории. Выбрали ровный участок за сараями, где обычно хранились дрова. Расчистили его от веток и крупного мусора, выковыряли из земли торчащие гвозди и кирпичи. Самые упорные неровности засыпали песком, который таскали ведром из дворовой песочницы.
Потом разметили поле. Достали из дома кусок мела и бельевую веревку. Сначала отмерили длину корта, как в журнале, растянув веревку между двумя палками. Потом прочертили боковые линии, медленно отступая и оставляя на земле кривоватый, но гордый меловой след. Поперечные линии для зон подачи нарисовали с особым тщанием — сверялись с журналом каждые полметра. Далее натянули «сетку»
Нашли две относительно ровные палки длиной около полутора метров. Вбили их в землю по краям площадки, предварительно полив грунт водой из чайника, чтобы почва стала мягче. Натянули между ними старую бельевую веревку, которую Чача стянул у своей бабки. Для веса, чтобы середина не провисала, привязали к ней ржавую гайку. Высота получилась примерно около метра с лишнем— мы мерили по самому высокому парню в нашей компании, им был Гоша.
Когда закончили с площадкой начали готовить инвентарь. Ракетки: две нашлись у кого-то дома — потрепанные, с потускневшими струнами. Одна даже была с трещиной в ручке, но ее обмотали изолентой. Волан: сделали из винной пробки, воткнув в нее 5 гусиных перьев, найденных в курятнике. Для веса внутрь пробки засунули большую гайку.
Тестовый запуск готовой площадки, по правильному корда. Первый удар показал, что, песок у линий быстро разметался — пришлось обозначить границы камешками. Ветер сносил волан в сторону сараев, поэтому договорились играть только в безветренную погоду. Веревка-сетка иногда запутывалась в ветвях яблони — Гоша назначили «судьей», чтобы распутывал. Наши турниры. Установили правила.
Подача — строго из «зоны» (между меловыми линиями). Если волан застревал на крыше сарая, подававший проигрывал очко. Спорные моменты решали голосованием или, в крайнем случае, «камень-ножницы-бумага».
Играли до темноты, пока мамы не начинали звать домой. На следующий день все начиналось заново — подправляли разметку, крепили оттяжки для сетки, а иногда и чинили волан, добавляя новые перья вместо потерянных. Это был наш Уимблдон, и мы чувствовали себя чемпионами, даже когда просто перекидывали волан через веревку, смеясь над неуклюжими падениями.
Эти игры были нашей академией жизни. Здесь учились дружить, враждовать, проигрывать и побеждать. И пусть наш инвентарь был кустарным — страсть к игре делала его лучшим в мире.
Глава 10.
Рынок и подработка
Конный рынок по утрам гудел, как растревоженный улей. Но самая жизнь начиналась у арбузных загонов — там, где фуры с юга складывали свои зеленые бомбы прямо на асфальт. Загоны были отдельно для дынь и арбузов.
Грузины в кепках-«аэродромах» командовали процессом, сверкая золотыми зубами:
— Давай, малчик, лови!
И мы, пацаны, выстроившись в цепь, начинали свою первую в жизни работу. Спелые арбузы, тяжелые, как пушечные ядра, летели из рук в руки. Главное — не зевать: промажешь — хруст, брызги алого сока по ногам, и тут же крик торговца:
— С твоей зарплаты вычет!
Но мы были ловкими. Руки сами запоминали вес, кожура скользила в пальцах, нагретая солнцем. Иногда кто-то специально бросал криво — чтобы проверить, поймаешь ли. Поймаешь — уважение. Нет — смех и обидное прозвище до конца дня.
Арбузные горы росли на глазах. Мы, потные, с липкими от сока руками, чувствовали себя важными. Это был не просто заработок (три рубля за большой прицеп!) — это была игра на выживание, в те не сытые времена.
— Смотри, как Гоша кидает! — восхищенно шептали пацаны.
Гоша, самый жилистый из нас, умел ловить одной рукой, не моргнув. За это грузины иногда подкидывали ему полтиник (50 копеек) за ловкость.
А потом — награда. Разбитый арбуз (брак же!) поедали тут же, на борту прицепа. Сладкая, зернистая мякоть заливала рот, сок стекал по подбородку. В эти минуты мы чувствовали себя королями рынка.
Но к полудню, когда последняя фура уезжала, оставались только лужи сока да потрескавшиеся корки. Мы пересчитывали мелочь в карманах и бежали к ларьку «У Соньки» — покупать газировку за свой трудовой рубль.
Но мама, узнав про эти «подвиги» и стараясь уберечь от влияния рынка, тут же на лето записала меня и брата в пионерлагерь «Юность». Бесплатная путевка от завода ХЭЛЗ по профсоюзной линии была ее спасением — хоть на лето вырвать меня из этой базарной вольницы.
Глава 11.
Пионерлагерь "Юность": дни, которые запомнились навсегда
Первое утро в лагере начиналось с громкого горна. Звук, будто рвущий уши, вырывал из сна, и мы, еще не проснувшиеся, строились на линейку. Вожатые в белых рубашках и красных галстуках проверяли наш внешний вид: "Галстук должен быть завязан правильно, как у настоящего пионера!" А я, вечно неловкий, никак не мог запомнить этот узел, и мои концы всегда торчали в разные стороны.
Завтрак в столовой - это отдельное приключение. Длинные деревянные столы, покрытые клеенкой, пахнущей хлоркой. Тарелки с манной кашей, которую мы называли "кизель", и обязательный компот в алюминиевых кружках. Самые находчивые прятали хлеб с маслом в карманы - на случай, если до обеда станет совсем голодно.
День в лагере был расписан по минутам. Первым делом утренняя зарядка под бодрую музыку из репродуктора. Особенно смешно было смотреть, как все пытаются повторять движения за физруком, еще не до конца проснувшись.
После побудки и зарядки трудовой десант - мы собирали мусор на территории, пололи клумбы. На самом деле это было весело, потому что превращалось в соревнование: кто больше мешков наполнит.
После завтрака в лагерной столовой купание в речке. Вожатые выстраивали нас парами и вели к воде, как утят. В воду для купания заходили строго по свистку и только на мелководье.
Особое место занимали в лагерном распорядке тихий час. Мы должны были тихо лежать на кроватях и спать, но никто не спал. Шепотом обменивались впечатлениями, играли в "морской бой" или рассматривали журналы, которые привезли из дома.
Вечером - самое главное: костер или вечерние танцы под музыку Ободзинского. Старшие отряды неделю готовили дрова, складывая их особым образом, чтобы пламя было высоким. Когда зажигали огонь, все замирали. Пели песни под гитару: "Моя дорогая картошка в мундирах", "Если в друг я заболею, к врачам обращаться не стану". А потом рассказывали на ночь, историю про ВИЯ, от которых даже самые смелые прижимались друг к другу.
Отдельная история - походы в ночную столовую. Мы пробирались туда тайком, чтобы стащить сгущенку или хлеб. Вожатые делали вид, что не замечают, но иногда устраивали "облавы" - тогда приходилось прятаться в кустах.
Прощальная линейка в конце смены всегда была грустной. Даже самые бойкие плакали, когда спускали флаг. Мы обменивались адресами, клялись писать письма... А потом автобус увозил нас обратно в город, но частичка пионер лагеря "Юность" оставалась в сердце навсегда.
Глава 12.
Школа №83: первый класс и первый казус
Лето 1962 года. «Детский мир» в центре Харькова — целое приключение. Пять этажей игрушек, но мы с мамой искали школьные принадлежности:
- Набор «Все для первого класса» — гордость любого советского ребенка.
- Пенал с перьевыми ручками, чернильница-непроливайка.
- Портфель с блестящей застежкой — казалось, в него вместится весь мир.
- Форма: френч, фуражка с кокардой, черные туфли.
На первом этаже игрушки сводили с ума: немецкая железная дорога с паровозиком, который гудел, как настоящий. Мама пообещала купить, если буду хорошо учиться.
Утро 1 сентября. Я в новой форме, с портфелем, но… брат спрятал букет. Он закатил истерику: «Почему он первый идет в школу, а не я?!» Мне снова сказали: «Ты старше, не спорь». Так началась моя школьная жизнь.
Послесловие
Глава последняя.
Стеклышки в песке
Сейчас на месте нашего двора — стоят многоэтажки общежитий. Конный рынок давно стал супермаркетом, а на месте ветлечебнице открыли кофейню. Пацаны больше не роют землю в поисках шестеренок — они тыкают в экраны, даже не зная, как пахнет ржавое железяка на солнце.
Но когда я закрываю глаза, все еще слышу:
Звон молота по наковальне у кузнеца. Хруст арбузной корки под сапогом грузина-торговца. Восторг Чачи, которого «запятнали» в «квача».
Эти воспоминания — как те стекла от бутылок, что мы закапывали в песок. Казалось, это все уйдет навсегда. Но стоит копнуть глубже — и они слепят глаза, вновь и вновь, как новые.
Мы не были особенными. Просто нам повезло: мы застали последнее поколение, которое играло в реальности. Где боль от ссадин была настоящей. Где друзья приходили не «в онлан», а под окно с криком: «Выходи!» Где первый заработок пах не пластиком карты, а арбузным соком на потных ладонях.
Спасибо, что прошли этот путь со мной. Если после чтения вам захотелось выйти во двор и крикнуть: «Кто выйдет играть в войнуху?» — значит, я смог оживить то время. Хотя бы на этих страницах.
P.S. А если вы из тех, кто рос с гаджетами, — не спешите жалеть нас. Мы вас тоже не жалеем. У каждого поколения своя войнуха. Только у нас она была с деревянными автоматами. И поверьте: это куда круче, чем кажется.