Для игры Светлой Ночки
«Слово за слово» 16. ГИТАРА—АРАБЕСКА—СКАЗКА
http://proza.ru/2025/03/09/181
«Чтобы полюбить музыку, надо прежде всего её слушать» Д.Д. Шостакович
Жена попросила отвести нашу пятилетнюю дочь в музыкальную школу. Утро было свободным — и, признаться, я даже любил бывать там. В отличие от других родителей, что скучали в вестибюле, уткнувшись в экраны телефонов, я предпочитал неспешно бродить по коридорам, прислушиваться, вглядываться, вдыхать воздух, наполненный музыкой — пусть и нестройной. Разглядывал вырезки из старых программ, детские рисунки, фотографии концертов.
Вот и в этот раз, передав дочь преподавателю, я по привычке отправился на прогулку.
Музыкальная школа располагалась в старинном особняке с высокими потолками, лепниной и широкой деревянной лестницей — словно из страниц купеческого романа. Скрипучие полы, стены, увешанные афишами и фотографиями, и вездесущий шум: фортепиано, скрипка, баян, флейта — всё сливалось в глухую какофонию, приглушённую тяжёлыми дверями. Но даже в этой нестройности было что-то трогательное — ощущение процесса, движения, роста.
Проходя мимо двери концертного зала — того самого, где проходили ученические вечера и стоял большой рояль, — я вдруг остановился. Просто… замер. Из-за двери звучала музыка. Не гаммы, не упражнения, не случайные фразы, а нечто целое, живое. Кто-то играл. По-настоящему.
Всё остальное исчезло — словно мир выключили тумблером. Остались только звуки — волшебные, завораживающие, почти нереальные.
Я узнал пьесу сразу: за роялем исполняли «Арабеску №;1» ми мажор Клода Дебюсси. Тонко, сдержанно, но с теплом. Одно из первых серьёзных сочинений композитора, написанное в двадцать пять — задолго до того, как его назовут реформатором музыкального языка. Но уже здесь — настоящий Дебюсси: утончённый, свободный, как будто сочинявший за пределами времени. Музыка была соткана из воздуха: минорный мотив едва слышно нашёптывал печаль, а поверх него — мажор, как весенняя капель: звонкий, чистый, колышущийся. Казалось, рояль не звучал, а дышал.
Я стоял, прислонившись к двери, боясь вдохнуть. Там играл не просто ученик — играл мастер. Сдержанно, но страстно. Точно — и с подлинным чувством. Переливы, пассажи, арфические движения — всё звучало так, словно инструмент вспоминал музыку сам, без усилия. Сложность исчезала, оставляя только лёгкость восприятия. Я словно проваливался в мир восточной сказки, где Дебюсси возводил невесомые дворцы — из крещендо, диминуэндо и хрупкого воздуха между ними.
Чем дальше шло исполнение, тем сильнее становился один-единственный вопрос: кто играет? Я знал — это не ребёнок. Но и среди преподавателей, казалось, не нашлось бы того, кто играл бы с такой безукоризненной свободой.
Когда музыка стихла, я решился. Осторожно приоткрыл дверь.
Зал был пуст. Одиноко возвышался рояль.
Я шагнул внутрь — и только тогда заметил её.
За инструментом сидела девочка. Маленькая. В платье с бегемотами. Две тонкие косички, в руке — белый платочек, которым она аккуратно вытирала пальцы, будто те всё ещё помнили прикосновение к чему-то хрупкому и важному. Лицо — спокойное, почти равнодушное, как у человека, только что закончившего обычное дело. Она взглянула на меня и едва заметно кивнула.
— Это… вы играли? — спросил я, не узнав собственного голоса.
— Да, — просто ответила она. И снова занялась пальцами, будто всё уже случилось, и теперь — неважно.
Я вышел, не зная, что думать, что сказать. В коридоре всё выглядело немного иначе, будто время на мгновение сбилось с хода. Я вернулся в класс: моя дочь нахмурившись боролась со скрипкой. Я взял её за руку и направился к выходу.
— Пап, мы ведь ещё не закончили, — удивлённо сказала она.
— На сегодня — закончили, — ответил я тихо. — А завтра… завтра начнём с фортепиано.