ЭГРАНТ - http://proza.ru/avtor/zinata88 - ТРЕТЬЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 81» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
(Рассказ моего деда Якова)
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, — так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Осип Мандельштам «Ленинград».
Приказ о демобилизации застал меня в августе 1945 года, через 2 месяца после официального окончания войны, в столице Австрии, Вене, где я, в воинском звании старшина, служил комендантом обувной фабрики, представителем советских войск. Я отвечал за демонтаж и отправку оборудования той фабрики на Родину. А в коменданты я попал после ранения: осколком мины мне почти оторвало кисть правой руки. Огромное спасибо хирургу, который виртуозно провёл операцию. Он смог сохранить мне руку, пусть и изуродованную, с плохо гнущимися пальцами, но я мог всё же ею как-то пользоваться. После долгого лечения в госпиталях, я уже не вернулся в свой танковый полк. Какой уж из меня танкист с изувеченной рукой? Я был направлен в тыловую часть. А вскоре и войне конец. Поскольку до войны я, как и мой отец, работал механиком по обувным машинам на ленинградской фабрике «Скороход», был откомандирован в Австрию.
Примерно за полгода до этой даты я получил от мамы письмо. Оно, судя по штемпелям на конверте, было отправлено ещё год назад и гуляло за мной по госпиталям, и лишь здесь, в Вене, нашло адресата. В письме мама сообщает, что эвакуировались они с отцом из блокадного Ленинграда в первую страшную зиму. Их, вместе с другими работниками фабрики «Скороход», где и в блокаду города работал отец, вывезли на большую землю по льду Ладожского озера в кузовах грузовиков. Дальше мама пишет, что перед самым отъездом, папа простудился, у него началось сильнейшее воспаление лёгких. В поезде ему стало совсем плохо, на вторые сутки он умер. Папино тело сняли с поезда на безымянном полустанке, объяснив маме, что в вагоне и живым-то нет места. Она порывалась выскочить из поезда вслед за папой, но люди удержали её силой. Мама пишет, что не помнит, как оказалась в городе Борисоглебске, где находится и сейчас.
Из Вены, я прежде поехал за мамой в Борисоглебск. Её было трудно узнать. Ведь когда я уходил на фронт, это была молодая черноволосая женщина, теперь же меня встретила скукоженная седая старуха. Все в округе считали её немножечко сумасшедшей. Жила мама в маленькой комнатушке-чуланчике. Нет, нельзя обижаться на людей, которые её приютили, они, эти простые русские люди, и сами жили очень стеснённо.
Наконец, мы с мамой вернулись в Ленинград. Наш дом война пощадила. Мы надеялись, что теперь-то все беды закончились. Но радость была преждевременной. Наша квартира оказалась занятой чужими людьми, которые нас даже на порог не пустили. Мы зашли в жилищную контору. В кабинете, на противоположной от входной двери стене, висел большой портрет Сталина. Под портретом, за столом, сидел мужчина. В нём мы сразу узнали нашего управдома. Виктора Павловича. До войны он приятельствовал с моим отцом. Виктор Павлович подтвердил, что в нашу квартиру, действительно, въехала по ордеру семья директора какого-то склада. По старой памяти, управдом дал нам ключи от пустующей квартиры, находящейся в полуподвале одного из домов на нашей улице, бывшей дворницкой. Но предупредил, что долго мы там оставаться не сможем, посоветовал ехать в жилищный отдел исполкома, попытаться вернуть наше жильё или получить какое-то взамен.
Следующим же утром, я, как был в солдатской форме, другой одежды у меня просто не было, направился в райисполком. Там толстомордый начальник заявил, что не в их компетенции выселить жильцов, поскольку нашу квартиру они заняли законно, т.к. никаких известий о нашем местонахождении предоставлено не было. И наплевать ему было на то, что я воевал, что у меня вся грудь в боевых наградах, что кисть правой руки изувечена на фронте, что из этой самой квартиры я уходил в 39-ом году и на финскую войну (которая называлась «финской компанией»), и то, что не имея прописки, мы не могли получить продуктовые карточки. Он талдычил одно, что по документам нас в Ленинграде нет. И прописать он нас не может, поскольку мы не имеем жилья. А жильё дают только людям имеющим прописку.
Всё это мы рассказали Виктору Павловичу, когда он зашёл к нам в подвал, узнать о результате нашего похода в исполком. Он совсем не удивился, и, понизив голос до шёпота, сказал мне доверительно, мол, существует негласное постановление, бывших ленинградцев еврейской национальности, вернувшихся с фронта или из эвакуации, не зависимо от звания и наград, под любым предлогом не прописывать в Ленинграде.
На следующий день я поехал в райком партии нашего района, как коммунист я был обязан встать на партийный учёт. Там мне сообщили - на партийный учёт встать нужно по месту прописки. На все мои доводы, секретарь райкома лишь разводил руками. Посоветовал обратиться в военкомат.
В военкомат мама пошла вместе со мной, поскольку кроме отметки, что я прибыл, мы надеялись разузнать что-нибудь о судьбе моего младшего брата. От Ильи не было сообщений с самых тех пор, когда он ушёл на фронт добровольцем. Чтобы ответить на наш вопрос, где сейчас находится Илья Высокодворский, призванный из этого райвоенкомата в июле 1941 года, дежурный лейтенант стал просматривать какие-то списки, при этом повторяя одну и ту же дежурную фразу: "Пожалуйста, напишите ваш адрес, и мы вам сообщим. Пожалуйста, напишите ваш адрес и мы..." - И тут он оборвал себя на полуфразе. Мама объяснила лейтенанту, что у нас нет адреса и, что наша квартира занята посторонними людьми. Лейтенант, извинившись, куда-то ушёл. Но вернувшись вскоре, он попросил нас пройти в комнату военкома. Когда мы вошли в кабинет, навстречу из-за стола поднялся подполковник и успокаивающе сообщил: "Высокодворский Илья Абрамович жив, но пока не может вернуться домой, поскольку выполняет особое государственное задание. Мне доложили, что кто-то занял вашу квартиру. Не волнуйтесь, это мы быстро решим. У вас есть где пожить пару дней? За это время ваша квартира будет освобождена".
Не прошло и суток, как к дому, где мы временно проживали, подъехал грузовичок с тремя военными, которые должны были помочь нам перевести вещи в нашу квартиру. А что там перевозить? Из всех вещей-то у нас были лишь: мой вещевой мешок с бритвенными принадлежностями и запасными портянками, да узелок с мамиными двумя платьишками.
Когда мы вошли в нашу квартиру, то в первый момент было ощущение, что мы попали не туда. Стены были не крашеные, как до войны, а оклеены немецкими красивыми обоями, на окнах тюлевые немецкие занавески. Стояла хорошая мебель. А в кухонном шкафу были оставлены кое-какие продукты, что в период существования продовольственных карточек, было огромной радостью. Лейтенант НКВД, сопровождавший нас, заверил, что всё это, включая и еду, принадлежит теперь нам. И, что предыдущим жильцам это не понадобится, их теперь будут кормить за казённый счёт.
Нам очень повезло, что наш Илья в то время занимал высокий военный пост в польской армии
Крайовой. Но об этом мы узнали лишь через 3 года, когда брат демобилизовался и вернулся домой. До этого времени мы не знали где он, хотя мама регулярно получала от него, так называемые, денежные аттестаты".
Вечером к нам зашёл Виктор Павлович. Мы с мамой пригласили его к столу. Открыли банку консервов с ленд-лизовской американской ветчиной, оставленную прежними жильцами, разлили по стаканам водку из купленной мной накануне чекушки. Управдом, подняв стакан, обведя взглядом стены, посмотрев на меня, беззлобно произнёс: «Везёт же вам, .., — он сделал паузу, очевидно, решая, произносить или нет, крутящееся у него сейчас на языке слово, закончил фразу, — в общем, с возвращением вас в родной Ленинград!
На фото, взятого из интернета, Ленинград, Невский проспект 1947 год.
На Конкурс - "Лауреат 81" - http://proza.ru/2025/03/25/1687 Международного Фонда ВСМ