В самом деле, бежали, сами не зная почему – сначала потихоньку, налегке, притворяясь, что едут в отпуск, по делам или в гости. Принаряжались, покупали сувениры и путеводители, громко кричали «до скорого» случавшимся по дороге знакомым и слали им воздушные поцелуи. Так уехали Гаучи, Палкины, Туххлеры. Прынцев-Пак укатил, одолжив на три дня у соседа старенькую карету-самокатку. Потом, когда вести об этих отъездах «наверху» просочились в подозрительные «низы» и, не выдержав, прямо со службы (как был, в пижаме) удрал Барабанко, бегство стало всеобщим.
Теперь бежали не таясь. Торопясь и толкаясь, заваливали багажники наспех увязанными узлами, всей роднёй набивались в какую-нибудь крошечную машинку – и с рёвом срывались с места. Улицы превратились в столпотворение капотов, колёс и надрывных клаксонов: автомобили, велосипеды, телеги, детские коляски, тачки, самокаты; тут же с лаем носились обезумевшие собаки. Задыхавшиеся от пыли постовые регулировщики тщетно добивались порядка. Никто их не слушался. Несколько школьников разбили витрину в «Охотнике & Рыболове» и, вытащив выставленную там надувную лодку, уплыли на ней по Званке. Прогремели на угнанной из Музея Востока арбе сёстры Тычинские, все три, – и тренер «секции гиревого спорта» Снохачев, запряжённый в эту арбу, бичом отгонял от неё желавших проехаться на дармовщинку. К вечеру Бел-Горюч опустел наполовину. Но это было ещё не всё: оставшиеся торопливо набивали рюкзаки, собираясь с рассветом покинуть город на своих двоих.
Неприятные творились дела, что и говорить. Даже Иван Януарьич, вспомнив о них перед сном, поплатился за это бессонницей и, пока он, в мыслях о явном риске дальнейшего пребывания в Бел-Горюче, беспокойно ворочался с боку на бок, ему даже показалось, что из апартаментов Селиванова доносился подозрительный, странный звук: словно кто-то тихонько пилил железо…
Но сам Селиванов в это время сидел на заднем крыльце – снисходительно поглаживал примостившегося рядом соседского кота. Под нажимом селивановской лапы котяра трещал и сыпал бледными искрами.
– Глупое ты создание, – говорил Селиванов… – Пустое…
– Майя, – солидно возражал ему кот… – Майя. Майя…
Кронпринц спал спокойно, однако еще до рассвета его разбудил взмыленный гонец из королевского дворца: «Срочно! Отечество гибнет! Повелеваем немедленно принять решительное решение! Лично подскажем правильный вариант! Обнимаем! Целуем!» Кронпринц поморщился, но все-таки повиновался. Не дожидаясь завтрака, (крокусы в белой вазочке, салфетки «Дом повешенного», овсянка «Сэр») он взялся за оставленную королем коробку…
Тут были газетные вырезки, книги, брошюры, фотографии, диски, медалька в футляре с гербом, несколько юбилейных значков, трёхвершковый бюстик в специальной коробочке, – всё заботливо упакованное и ревниво помеченное королевским вензельком, ибо тут, запечатлённая, как прекрасное мгновение, всевозможными средствами, безраздельно царила она, причина всеобщего переполоха – принцесса Ульрика Ахтунг-Хальтская.
Это была набирающая силу наследница свежереставрированной ее заслугами монархии «новой волны», поднявшейся, впрочем, на старых дрожжах: культе власти, гипердержавности, шовинизме, интеллигентофобии – словом, на всякой гадости, – и без сомнения, это была грядущая чума. Она появилась неизвестно откуда (факт, с лихвой обеспечивший ее той зловещей таинственностью, какую раболепная толпа превыше всего ценит в своих тиранах) – и с ужасающей быстротой оказалась главным политическим лидером Ахтунг-Хальта. Столбики диаграмм, отмечавшие ее политический рост, – всегда красные, – грозно поднимались, как ртуть в термометре: 38… 38,5… 39… 42... – а потом и совсем немыслимое: 50… 60… 80… 90… – неуклонно, неотвратимо, без малейшей надежды на спасительный кризис.
В этом не было ничего удивительного, – система, в которой принцесса вызрела и сформировалась и чьим естественным напряжением была приведена к власти, только на всенародную поддержку и рассчитывала, не размениваясь на отдельные мнения, – и как это было скверно и как печально!..
Ведь оказалось, что теперь уже едва ли не в каждой сувенирной лавке Объединенного Зарубежья можно было наткнуться на одну из ее бесчисленных фотографий: папаха, белокурый чуб, сабля наголо… – и целая гильдия добровольных лжецов уверяла, что «что здесь такого».
– Ахтунг-Хальт с самого начала создавалось как кавалерийское государство. Это заложено в его генетическом коде! – восклицали они. – !!! В традициях! В менталитете народа! Плюс источники мертвой воды.
– …Конечно, – издали соглашалась с ними принцесса, – нельзя не понимать, что в определённые политические моменты кавалерия служит очевидно стабилизирующим фактором. Кавалеристу не нужно думать о ценах на нефть, где-то сливать по мелочи, как-то воздействовать на поставщиков. Он в это время может думать о судьбах своего народа и не отвлекаться на пустяки… Плюс источники мертвой воды. А кто не с нами, тот с динозаврами.
Так было найдено заклинание: «а кто не с нами», – отомкнувшее перед принцессой все умы и сердца, и мало кто не понимал под «а кто не с нами» наконец-то снова дозволенное. Вся страна дружно поднялась и поскакала в Великое Будущее, – ибо там, в возвращенной молодости, не было ни муки выборов, ни других государств, и было, кому пожаловаться, и феи были в белых форменных пелеринках, и чудеса были «наши, чистые», и пикнуть никто не смел…
Только с женихами была проблема. Несмотря на свой алый мундир и блестящие перспективы, принцесса была беспросветно сера. Да, это была волевая, упорная, властная и, в конце концов, преуспевшая серость. Да, она, если угодно, была выдающейся, идеальной посредственностью, знаменем (и знамением) массового сознания, – вот вам секрет ее популярности. Ее ждали тысячи продрогших на либеральном сквозняке тоталитарных гражданских эмбрионов по обе стороны оцепления – и она, конечно, пришла. И была именно такой, какой ее чаяли видеть. Как в древнем божестве, масса чтила в ней самоё себя – свою силу, свою агрессивность, свою жажду власти, свою историю, свою мораль, свои вкусы, свой юмор, свой язык… Родителей принцессы короновали при первой же возможности. Принцессу во все уши торжественно провозгласили наследницей славы и богатств будущей империи – и всем Ахтунг-Хальтом стали ждать Прекрасного Принца… Но все принцы один за другим уклонялись от этой сомнительной чести, и принцесса, обнаружив в Волшебном Зеркале «Самую Высокую Башню», взяла дело в свои руки…
–Мальчик мой, – умолял король… – Ведь теперь только вы можете нас спасти! Только вы! Ведь завоюют же нас к чертям собачьим! Погибнем же! Динозавров будем кормить!.. Ну, чего вам стоит?.. Пропадем ведь, как есть пропадем! Не хотите подумать о народе, так о нас подумайте! Мы ведь к Вам всей душой… Нам нельзя в изгнание! Никак нельзя! Нас там любить не будут! И ностальгия замучает… Ну, хотите, вот, на колени встанем!..
И, действительно, встал.
– Ну, что вы! – растерялся кронпринц… – Зачем вы…
– Только вы, – заклинал Теодор VII… – Только вы! На вас вся надежда!.. Помогите! Спасите!
– Ну, что вы… Нельзя же так, Ваше Величество! Встаньте! Встаньте, пожалуйста! Ну, встаньте же!.. Ну, хорошо, я согласен, только встаньте!
– Ну, вот и славненько, – бодро подытожил король, поднимаясь… – Теперь честным пирком, да за свадебку! А о помолвке объявим на балу. Непременно на балу!