I
...
Прежде чем начать, в целях обеспечения безопасности этого повествования и его составителя сообщаю: все совпадения случайны, а высказывания, порочащие честь и достоинства как отдельных граждан — пусть даже верующих, — так и объединений, включая государственные, не соответствуют действительности, поскольку являются вымыслом.
Ко всему прочему прошу учесть, что литература для меня — скорее увлечение, и я буду стараться не допускать грубых ошибок, дабы истинные ценители Слова понимали, что имеют дело, в лучшем случае, с неграмотным графоманом. И так…
Из письменного обращения
Спешу сообщить Вам, что южное солнце — а сегодня у меня 12 августа 2025 года — не щадит ни меня в целом как кожаное изделие, так и не мою внутреннюю организацию, которую в народе называют ничем иным, как душевной сферой.
Мы — изделие и организация — по-прежнему смотрим в будущее с вызовом, несмотря на то, что напор уже не такой тугой, как в дикой юности, и его давление уже не в состоянии толкнуть струю настолько высоко, чтобы Ваш покорный слуга совершил нечто такое, о чём свидетели произошедшего будут вспоминать долго: мужчины — с завистью, а женщины — с неопределённым чувством. На подсознательном уровне в образе исполнителя у них будет присутствовать безупречная мускулатура, кубики с полусферами, дерзкий взгляд и — непонятно почему — грива арабского скакуна.
Совершить такое, о чём Олег Иванюк, когда от него требовалось больше, чем того подразумевает ситуация, поднимая густые брови и тон, заявлял:
— Может, тебе ещё «польку-бабочку» на канате станцевать?!
Между тем я всё так же стараюсь поддерживать полуспортивное телосложение и не выделяюсь в общей массе прогуливающихся по улице Красной, в районе Драмтеатра, самцов.
Речь идёт о простой прогулке по твёрди земной, а не по канату, как многие тут уже себе представляют.
Мой, скажем так, нескудный опыт подсказывает: в летнее время надо держаться той стороны улицы, где растительность — аля каштаны — прячет самцов от прямых ударов звезды по имени Солнце, либо планировать маршрут с учётом городской архитектуры, либо выдвигаться на ежедневные прогулки уже после захода.
О Драмтеатре я упомянул в качестве примера, ибо читающий нынче интеллект «пасётся» в городе, где тень вдоль тротуаров образуют аля каштаны, сосны и платаны; где для того, чтобы заработать на хлеб насущный, необязательно обильно проливать пот и брать с собой на службу, завязанный в платочек, серп.
Тот читатель, что вынужден пользоваться исключительно тенью от кукурузы или подсолнуха, читает быстро и коротко — в основном заголовки TikTok’а. И в предложении со словом «челн» не сразу поймёт, почему под синим небом в неподвижном состоянии находится морская гладь. Не поймёт — и перечитывать не будет.
Короче говоря, у меня всё по-старому.
Скоро будет уже год, как мы с Татьяной Викторовной осиротели.
В прошлом году, двенадцатого августа, не стало Риммы Емельяновны — моей тёщи. Пусть ей будет хорошо и на том свете.
Каждый месяц, двенадцатого числа, мы с Татьяной Викторовной покупаем чебурек за сто двадцать рублей и отвозим на кладбище — на могилку тёще. Она их очень любила.
Каждое утро я отжимаюсь по пятьдесят раз, приседаю столько же, читаю молитву «Отче наш» и молюсь за здравие Анатолия Чубайса.
Нет, я не иностранный агент — упаси Боже! Я православный человек, а как каждый православный, молюсь за врагов, чего бы это ни стоило той самой «организации», о которой говорилось немного выше.
Кроме Чубайса, вспоминаю Аллу Борисовну и её Максима — ибо тоже считаю их врагами. Друзья ведь не оставляют тебя в тяжёлые минуты, недели, месяцы, годы; не смеются над твоим языком, происхождением, заработной платой и налоговым бременем.
Татьяна Викторовна просит меня простить хотя бы Максима. Но каждый раз, прежде чем попробовать простить его, я вспоминаю его концерт в Прибалтике, где Максим начал выступление на языке страны пребывания, издеваясь над русскими зрителями, которые успели купить билеты, но не успели выучить прибалтийский язык.
Это, несомненно, смешно. Но учитывая гибридные методы насилия правил Третьей мировой, весьма очевидно: это очередное изнасилование русского человека. Боже, прости Максима — даже если он ведает, что творит!
Не исключаю, что в будущем в каком-то городе России появится статуя Аллы Борисовны, а на концерте Максима в самом главном концертном зале страны, под занавес, кто-то из народа с большим букетом голубых роз поднимется на сцену и попросит прощения от имени всех тех, кто своим присутствием в стране пассивно формировал повестку о коллективной ответственности.
Мужественное лицо делегата от народа будет безупречно спокойным. Отдав букет и взяв в руки микрофон, он поднимет его до уровня, где волевая ямочка на подбородке скроется от многочисленных видеокамер, но под их прицелом окажется его высокий лоб и испещрённое морщинами лицо.
Мягким баритоном делегат скажет:
— Максим, я обращаюсь от имени всех, кто тебя проклинал за бегство в Израиль в далёком двадцать втором году. Прости нас, ибо большое видится на расстоянии, и сейчас мы понимаем: это не ты убежал из России — а мы!
Максим в этот момент будет улыбаться. И после паузы, протянув руку за микрофоном и всё так же улыбаясь, ответит в зал:
— Дорогие мои, не надо извиняться. Просто в первую очередь надо оставаться людьми — и тогда у нас всегда всё будет хо-ро-шо.
По большей части я ничем не отличаюсь от общей массы верующего населения. Так же, как многие, верю в чёрную кошку и пустое ведро, плююсь через левое плечо и в минуты опасности держу в кармане дулю. Но случаются моменты, которые не объяснить словами — их надо прочувствовать нутром.
Как порядочный христианин, я стараюсь соблюдать правила Церкви. В этом предложении основным словом считается слово «стараюсь».
Бывают моменты, когда я становлюсь очень набожным: перестаю употреблять мясомолочные продукты, яйца и всю прочую «запретёнку», читаю Писание и непрестанно молюсь — даже за рулём.
Это у нас, у православных христиан, называется постом.
И если я случайно в пост съел чего-то запрещённого — не стыжусь этого. Ни того, ни этого, ни ещё того, что сначала выпил, к примеру, стаканчик вина, с которого всё началось, а потом вспомнил, что сегодня была среда.
Человеку надо во что-то верить. Без веры во что-то — никак. И я для себя решил: лучше верить в Любовь — хотя бы потому, что когда тебя любят, ничего не требуя взамен, тебе приятно и радостно.
Ну и скажу вот ещё что: вы, наверное, тоже были маленьким ребёнком, и с вами, скорее всего, тоже в детстве случалось счастье.
Счастье — в том смысле, что как бы ничего особенного не происходит, а вам шибко зашибись.
Что-то внутри маленького туловища щекочет и просится наружу — но не как всегда снизу, а откуда-то из груди.
Вроде и Солнышко светит на закате так же, и закат такой же, как всегда — нежно-розовый. А «ни фига»: Солнышко не такой, и светит Оно чуть-чуть по-другому — как-то по-особенному.
И закат — не то чтобы нежно-розовый, а с голубоватым оттенком, что ли. Такой, наверное, каким его видел Леонардо.
Счастье — еле уловимое ощущение. Действует точечно: вроде «хоп — зашибись!» — и тут же опять всё по-старому. Внезапная, еле уловимая радость ускользает, как песок сквозь пальцы.
Где-то сбоку, вроде бы, произошло что-то необычное. Вроде как Карлсон машет тебе рукой: «Малыш, иди сюда, я вернулся!» Ты поворачиваешь голову — а там стоит полицейский и смотрит.
Так вот, про счастье: заметил я, что православие временами действует на мою психику, вызывая позывы счастья, не нарушая при этом Конституцию Российской Федерации в целом и Уголовный кодекс Российской Федерации в частности.
Ты дней сорок практикуешь только пост и молитву, а потом, например, стоишь летом в душной пробке где-то под Краснодаром, а кто-то прёт в наглую справа по обочине, поднимая клубы пыли. И на тебя счастье внезапно снизошло! В другой момент ты бы этого «пидораса-обочечника» обозвал как-то по-злому: «Куда прёшь, сука?!»
А счастье тебя внезапно защекотало и улетучилось. Солнышко посветило как-то так — не так, как всегда, — и ты понимаешь: чтобы было радостно, никуда торопиться не надо. Не ты к счастью приходишь — а оно к тебе.
И вместо злости приходит сочувствие к ближнему твоему, который удаляется в голубоватый закат, оставляя справа клубы пыли, которые осядут — в ожидании следующего возбудителя общественных ценностей.
И да, прежде чем я продолжу, хочу сделать одно ударение: в православие я окунаюсь не ради наживы или чего-то материального.
Во-первых, я уже говорил: православный путь делает меня счастливым.
Во-вторых, в голове наступает порядок.
Беспорядка в моей жизни было достаточно — и на физическом плане, и на духовном. И к моим честно отжитым пятидесяти годам сформировалось некое правило, которое выступает в роли регулятора: ты берёшь ответственность за свои мысли, а регулятор обязуется нейтрализовать негатив в твоей жизни.
В-третьих, православие — это оружие Любви. А каждый мужчина должен быть вооружён. И поскольку Василий — далеко не женское имя, то Василию лучше вооружиться. Ибо жизнь — это борьба, и Василий (то есть я) намерен бороться и умереть — не обязательно здоровым, но обязательно счастливым.
Вы слышали мнение о том, что если Божественное обращает на человека внимание, то человеку лучше приготовиться к переменам?
Не знаю, как вы, а я это слышал. Более того, я также слышал, что там, где смеются боги древнегреческой мифологии, люди обычно скорбят — а некоторые даже умирают. Такая вот сатира у богов древнегреческой мифологии.
Православие, как я уже говорил, иногда падает на меня сверху, и я становлюсь набожным и кротким, как Билли Биббит.
Начинаю молиться, поститься, не даю волю рукам и языку и держусь за духовное, как четырёхлетний ребёнок на базарной площади держится за мамину юбку, пока она рассказывает подруге, в каком именно ряду и у какой именно торговки надо покупать маринованные огурчики для салата — и обязательно проследить, чтобы она (торговка) взвесила именно те огурчики, которые лежат в рассоле, а не на воздухе.
На воздухе они впитывают кислород, от которого потом могут быть газы.
И так.
Дело было аккурат в начале Рождественского поста, а именно 28 ноября, во вторник. Я вспомнил о своём наследии и вошёл в Рождественский пост, как образованные люди входят в здание филармонии.
Продолжение:
http://proza.ru/2025/10/07/940