Есть в Петербурге особое время — тот миг, когда солнце уже ушло, но тьма еще не наступила. Город заливает фиалковым светом, и в эти минуты кажется, будто сама реальность истончается, открывая прорехи в иную действительность. Я хожу по городу в эти часы, и мне чудится, что за спиной у меня не просто тень, а еще одно — параллельное — существование.
Мой Петербург — не тот, что видят туристы. Это город-призрак, город-сновидение. Вот на мосту через канал замирает женщина в платье цвета увядшей розы. Она смотрит в воду, но видит не отражение фонарей, а что-то иное — может быть, свое прошлое, а может, чужое будущее. Ее пальцы в тонких кружевных перчатках сжимают перила, и кажется, еще мгновение — и она шагнет в темную воду, но не утонет, а перейдет в тот, другой Петербург, где дома выстроены из сгустившегося времени.
Фиолетовые ночи — они как страницы старого дневника, где чернила выцвели до цвета лаванды. В эти часы стены домов начинают дышать, а в окнах мелькают не жильцы, а тени тех, кто жил здесь сто, двести лет назад. Иногда я останавливаюсь у подъезда на набережной Мойки и слышу — сквозь шум машин доносится стук каблуков по булыжнику, и чей-то смех, и звук разбитого стекла. Это не галлюцинация — это город позволяет себе роскошь приоткрыть завесу.
Однажды в такую ночь я встретила старика с совой на плече. Он сидел на скамейке в Летнем саду и кормил птицу изысканными конфетами. «Фиолетовый час — единственное время, когда можно есть сладости из прошлого», — сказал он, не глядя на меня. Сова повернула голову на триста шестьдесят градусов, и в ее глазах я увидела отражение — не мое, а кого-то другого, в старомодной шляпе и с тростью.
В эти часы даже воздух становится другим — густым, насыщенным ароматами, которых не существует днем. Пахнет увядающими орхидеями и старыми книгами, фиалками и остывающим воском, пудрой и одиночеством. Этот воздух пьешь как вино, и он кружится голову, заставляя видеть то, что скрыто.
Как-то раз в фиолетовый час я забрела на Манежную площадь. Фонари еще не зажглись, и в сумерках я увидела, как из стены одного из домов начинает проступать образ — сначала смутный, потом все четче. Это была женщина в платье начала века, с трагическими глазами и тонкими губами. Она что-то говорила, но слов я не слышала — только ощущала их вкус на языке, горький, как полынь. Потом она растворилась, оставив после себя лишь легкий аромат фиалок и чувство щемящей потери.
Фиолетовые ночи в Петербурге — это время, когда город снимает маску и показывает свое истинное лицо. Не парадное, не официальное, а то, что скрыто под слоями истории, под толщей лет. В эти часы можно услышать, как шепчутся мосты, как вздыхают каналы, как перешептываются между собой фасады дворцов.
Иногда мне кажется, что в эти мгновения я сама становлюсь частью этого вечного города — не просто наблюдателем, а персонажем его бесконечной истории. Что где-то там, в параллельном Петербурге, есть моя тень, которая тоже ходит по набережным в фиолетовый час и смотрит в эту реальность, удивляясь моему существованию.
И когда наступает настоящая ночь, и фиолетовый свет сменяется черным бархатом, я всегда с легкой грустью возвращаюсь домой — словно просыпаюсь от прекрасного сна, зная, что завтра вечером снова наступит этот волшебный час, и город снова приоткроет свою душу для тех, кто умеет видеть.