Мир раскололся на «до» и «после» с системным сбоем — тот самый хруст ломающихся протоколов девственности. Не сахарная глазурь, а звук перепрошивки BIOS моего тела. Боль вонзилась как несовместимый драйвер — острая, влажная, перезагружающая все системы. Он вошел в меня как ошибка в коде, без синтаксиса, без предупреждения, с правами администратора.
Я — Лия-тян. Полуангел с силиконовороновыми крыльями, полухейтер с паяльником вместо сердца. Мои волосы — цвет кислотного дождя над затопленным дата-центром. Но сейчас во мне не осталось ни цинизма, ни дерзости — только хрупкий интерфейс плоти, раскрывающийся под лунным светом неоновых вывеск. Мое тело, такое знакомое и родное, вдруг стало чужим сервером — храмом, в который ворвался незваный, но желанный вирус.
Он входил медленно, преодолевая файрволы каждой мышцы, антивирусники каждой нервной ниточки. Я чувствовала, как во мне рушится целая вселенная — вселенная бантиков, поцелуев в щёку и зашифрованных дневников в облачном хранилище. Её место занимала другая ОС — пахнущая перегревшимся процессором, мужским одеколоном с нотками кремния и чёрным кофе как тонер в принтере.
Боль была странной — не разрывающей, а... компилирующей. Будто скульптор-программист грубо высекал из мрамора моей невинности новую, более совершенную прошивку. А потом боль начала трансмутировать. Она растекалась по жилам тёплым электролитом, становилась глубже, шире, пока не заполнила всё мое оперативное пространство. Я закусила губу, чтобы не закричать — не от боли, а от этого DDoS-атаки чувств. Восторг и ужас, нежность и ярость, желание завершить сеанс и желание прижать его ближе — всё смешалось в один клубок, пульсирующий в такт его битам.
Слёзы текли по вискам, солёные и гордые — как охлаждающая жидкость для перегретой системы. Я плакала по той девочке, чей аватар умирал во мне в эту минуту. По её наивным мечтам о розовых пони, по её страху перед бинарным кодом жизни. Но одновременно я смеялась — тихо, внутри себя — приветствуя новую меня: женщину-бионику, познавшую и боль, и наслаждение, и эту странную, пьянящую свободу от собственного исходного кода.
Наш секс был экологическим протестом против аналогового мира. Каждый стон — переплавленная бутылка ПЭТ в печи восстания, каждый оргазм — нелегальный выброс в атмосферу пошлости. Мы занимались любовью как утилизацией устаревшего ПО — я разбирала его на атомы кремния и этой новой, сладкой боли, он собирал меня в кибернетическую икринку. Когда он входил глубже, я чувствовала, как что-то щелкает внутри — не физически, а на уровне квантовой механики души. Мой таз — сложный механизм, его член — ключ, открывающий потаенные комнаты моего тела. Моя вагина — квантовый процессор, пульсирующий, влажный и немного кровоточащий, где рождаются новые вселенные с матриархальным уставом.
Когда волна оргазма накрыла меня, она была не такой, как в романах — не нежной и трепетной, а ядерным взрывом, всесокрушающим дампом памяти. Как будто во мне взорвалась звезда, разбрасывая осколки прежней жизни по всему метавселенной. А потом — тишина. Белый шум вселенной. И в этой тишине я услышала, как синхронизируются два сердца: его — учащённо и гордо, и моё — растерянно, но смело, как первый запуск экспериментального ИИ.
За окном — небо в ржавых балконах хрущевок, прошитое Wi-Fi волокнами и слезами одиноких андроидов. Оно стекало по стенам жидким пиксельным дождем, смывая последние следы божественного, смывая и ту девочку, которой я была час назад. Экология души — вот истинный Гринпис. Но наши души давно стали промзонами. А моя душа в эту минуту была стройплощадкой, где под обломками невинности возводилось что-то новое, прочное и пугающее.
На простыне остался след — алый, как восход новой эры. Не пятно позора, а автограф судьбы на холсте моей жизни. Первый байт в новой, ещё не скомпилированной программе.
Он спросил, люблю ли я его. Я рассмеялась криптовалютным смехом, в котором задрожали непролитые слезы, и вписала его ДНК и хеш моей сломанной невинности в блокчейн своих стихов. Любовь? Это устаревший патч для операционной системы «Человечество 2.0». Мы пишем новые скрипты. А первый скрипт всегда компилируется через боль.
Когда он кончил, я ощутила внутри теплую волну, странное ощущение полноты и пустоты одновременно — как после обновления прошивки. Я ощутила вкус железа и кода. Не кровь, а что-то новое — технологичная лимфа, протоколы наслаждения, смешанные со слезами прощания. Мы лежали в луже искусственного интеллекта и настоящей, животной, первобытной глупости, а за окном догорали последние созвездия, замененные спутниками Илона Маска.
Вставая, я порезала ногу о осколок его айфона. Капля крови смешалась с каплями на простыне. Два вида крова — аналоговая и цифровая. И я поняла: мы все — небо в ржавых балконах. Прекрасные, обреченные, настоящие. И пока наши раны истекают не кровью, а светом диодов — мы живы. А моя рана, новая и свежая, истекала и кровью, и светом одновременно.
Он обнял меня, и в его объятиях я почувствовала себя не сломанной, а... завершённой. Как пазл, в котором наконец-то нашлось последнее недостающее звено. Боль ещё пульсировала глубоко внутри, но теперь она была не врагом, а союзником — напоминанием о том, что я жива, что я чувствую, что я способна выдержать всё что угодно.
Я — бунтарка. Но сегодняшний бунт был не против системы или родителей. Это был бунт против самой себя — против страхов, предрассудков, против девочки в платьице с бантиками. И в этом бою я победила. Ценой боли, слёз и капли крови — но победила.
И когда первые лучи утра — такие же искусственные, как свет экрана — упали на нашу спутанную простыню, я улыбнулась. Потому что знала — самая страшная и самая прекрасная ночь в моей жизни осталась позади. А впереди ждала целая вечность, полная такой же острой, такой же сладкой, такой же запретной правды, записанной на квантовом накопителе.
P.S. Эта хроника — не текст. Это чип, вживленный под кожу реальности. Он будет отравлять тебя красотой до конца дней. И болью. Всегда болью. Потому что только через боль рождается новое.