Для игры Светлой Ночки «Этюды 7», тема 6
http://proza.ru/2025/09/19/178
***
Цилиндрические обстоятельства
(или как легко вылететь из расписания и попасть в междустрочье)
День начинался вполне обычно, почти лениво. Пропел будильник, но Матильда ещё понежилась несколько минут в кровати, не спеша вставать, прислушиваясь — к шорохам дома, к тиканью радио, к редкому вздоху ветра за окном. Всё было на своих местах, но в этом обычном утре чувствовалась какая-то неуточнённая готовность — словно мир слегка приоткрыл дверь, ожидая, кто войдёт первым.
Ну конечно, вспомнила она, ведь именно сегодня она отправляется в небольшое путешествие.
Она встала, прошла босиком по мягкому ковру, щекотавшему ступни, открыла окно и вдохнула воздух — влажный, пахнущий глицинией и чем-то едва уловимо сладким.
И вдруг ей захотелось мороженого. Достав его из морозилки и присев к столу, она полила его сиропом из забытых снов — другого не нашлось — и стала есть медленно, глядя на то, как по краям стаканчика собираются капли. Она подумала, что, может быть, всё необходимое в жизни именно так и устроено — вот оно, рядом, потом сладко тает, а в конце остаётся лишь лёгкое воспоминание, вкус которого невозможно забыть. Суть не уходит — oна просто остаётся внутри.
Воздух за окном чуть дрогнул, словно мир, услышав её мысль, кивнул в ответ.
На вокзале было тесно. В воздухе смешались запахи железа, пыли и тепла — с горечью кофе, с суетой первых отъездов.
До отхода поезда оставалось ещё десять минут, но, как водится, истории не любят ждать — проводник в монокле, в котором отсутствовало стекло, объявил, что посадка переносится на пять минут раньше.
Он говорил на каком-то журчащем языке — певучем, как ручей, и удивительнее всего было то, что ей почему-то было понятно каждое слово. Через свой монокль проводник видел одним глазом факты, а другим — вероятности, ловко маневрируя в толпе провожающих. Он был одним из самых опытных проводников — это угадывалось по крошечным цветным ленточкам, прикреплённым к петлице: казалось, за каждую поездку ему вручали не поощрение, а кусочек палитры.
Когда она подошла к вагону, он вдруг поклонился, обхватил её за талию — она даже не успела охнуть — и легко поднял её на подножку. Не чемодан, не багаж, её саму.
— Осторожнее, — сказал он, ставя её на место у окна. — Ещё немного, и вы вылетите из расписания.
«Расписание — всего лишь одежда для порядка, — подумала она и улыбнулась. — Похоже, сегодняшний день где-то потерял свой галстук.»
Матильде пришлось вернуться снова на перрон, чтобы забрать свой багаж, и когда, наконец, ей удалось пробиться сквозь пассажиров, проводник, как ей показалось, подмигнул и добавил на своём журчащем языке — что-то вроде:
— Держитесь за чудеса.
Сказал он это тихо, как человек, который только что намекнул на что-то важное.
Поездка прошла славно, будто вне времени. За окном тянулись поля — ровные, как буханки хлеба в булочной. Матильда разглядывала пейзаж и своих попутчиков. В купе напротив расположилось милое семейство уток: мама в кружевном чепчике и три утёнка в полосатых шарфиках. Они чинно вертели головами, как пассажиры, давно привыкшие к поездкам в поезде.
Утки вели себя так уверенно, что ей захотелось спросить, не выйдут ли они с ней на одной станции. Но потом она решила, что, может быть, именно те, кто не задаёт вопросов, всегда приезжают туда, куда нужно.
Поезд остановился, и Матильда вышла на перрон, немного растерянная от множества встречающих.
Неожиданно кто-то тронул её за рукав — мужчина в серой форменной фуражке. Он взял её за руку и повёл за собой. После долгого сидения в поезде, ей было непривычно идти так быстро, но приходилось поторопиться, чтобы не отставать: несмотря на лёгкую хромоту, он шёл удивительно резво. Сначала она подумала, что он просто стар, но, приглядевшись, поняла причину хромоты: на нём были женские бальные туфли, обе на правую ногу и на пару размеров меньше. Он явно шёл по жизни правой ногой, но, похоже, это ему совершенно не мешало.
Чтобы не смущать его своим любопытством, она сделала вид, что всё в порядке.
У машины он сунул ей в руки котёнка с жёлтым бантом, но чемодан забирать не стал — не открыв двери, легко перебрался в салон и вмиг оказался за рулём.
Котёнок был совсем крошечным, с глазами разного цвета — один цвета утреннего неба, другой — тёплый, как расплавленный мёд. Он представился как Зигмунд и смотрел на неё пристально — будто видел не поступки, а их причины. Но он был милым, как оправдание для счастья и у Матильды не осталось сомнений, что их знакомство не случайно.
Она ехала к брату, которого не видела много лет.
Брат жил «за лесом, где дороги иногда решают отдохнуть», — так он писал в письмах. Ей всегда думалось, что это просто красивая фраза, пока колёса машины действительно не перестали касаться земли на пару мгновений — они проезжали арки радуги, иногда притормаживая в облаках.
В салоне пахло сладковатым табаком. И чем-то ещё — может, подсушенными письмами и свежей землёй.
Неожиданно с одной из веток ловко соскочил заяц в цилиндре — но Матильда ничуть не удивилась.
Водитель остановил мотор, открыл дверцу и пригласил его сесть на заднее сиденье, как старого знакомого.
Заяц кивнул, снял цилиндр, из которого высвободились длинные белые уши, и аккуратно положил головной убор себе на колени.
— Это Маршин, — пояснил водитель. — Сегодня снова опоздал из школы.
— В цилиндре? — уточнила она.
— Школьная форма, — серьёзно ответил он, словно это было очевидно.
Навигатор в машине вдруг ожил и заговорил на том же журчащем языке, на каком говорил проводник в поезде.
Водитель рассмеялся, отвечая ему весело, как доброму другу.
Казалось, они продолжили разговор с того места, на котором когда-то остановились.
Словно у обстоятельств давно всё решено, а мы — лишь случайные свидетели их замысла, — подумалось Матильде.
Заяц скромно улыбнулся, будто услышав её мысль, но, чтобы не ставить её в неловкое положение, достал из цилиндра две морковки, ещё влажные от земли: одну предложил Матильде и, не дожидаясь ответа, стал грызть свою, глядя в окно с видом усталого философа, который давно всё понял, но держит это при себе из вежливости.
Она спросила, далеко ли ещё, и навигатор не заставил себя ждать:
— Некоторые дороги ведут не туда, — сказал он, — просто чтобы показать, откуда они начинались.
Это показалось ей очень честным ответом. Не каждый день навигаторы признаются в своей предначертанности.
Дорога шла дальше — через вершины сосен, смешиваясь с морским ветром. Машина не столько ехала, сколько плыла — сквозь дыхание полудня, сквозь собственное отражение в ещё влажном мире.
Она подумала, что, может быть, навигатор вовсе не подсказывает путь, а просто напоминает места, где они уже когда-то бывали — то, чего порой не хватает.
И снова, словно услышав её мысль, вдруг заговорил заяц:
— Не всё новое и прекрасное ждёт за горизонтом. Оно просто дышит рядом, в тех вещах, что мы привыкли не замечать, — добавил он с видом философа.
Зигмунд в её руках потянулся и замурлыкал — будто подтверждая сказанное.
Когда они опустились во двор, заяц шмыгнул обратно в цилиндр. Цилиндр остался на сиденье, медленно покачиваясь, будто раздумывая, в каком измерении ему теперь быть.
— Он всегда так, — сказал водитель. — Важные дела. Иногда возвращается. Иногда пишет открытки. Цилиндр на сиденье покачнулся ещё раз — и машина мягко растворилась в воздухе.
Она обернулась к особняку: на веранде её уже ждал брат.
Он почти не изменился за эти годы, только в его улыбке появилось чуть больше воздуха, а в волосах — серебра.
На миг между ними повисла тёплая тишина узнавания — но брат уже распахнул руки, и, сама того не осознавая, она вдруг побежала ему навстречу.
Чай подали в прозрачных чашках, в которых отражалось небо; на вкус он был как клубника с базиликом и, возможно, с примесью утра, сваренного заново.
Возле чайника лежала открытка с кроликом в цилиндре и подписью:
«Здесь всё прекрасно. Скучаю. Даже если не сразу заметно». — Маршин.
Она обратила внимание на дату и время, поставленные на открытке: сегодняшний день, совпадающий с её часами.
— Ты всё так же веришь в чудеса? — спросил брат.
— Скорее, я просто не разучилась их замечать.
Он кивнул, глядя на чашку, где отражались облака.
— Тогда тебе повезло, — тихо сказал он. — Большинство людей ждут объяснений, а им достаются только отражения.
Она улыбнулась.
— И, может быть, именно для этого мы иногда возвращаемся — чтобы напомнить близким, насколько они нам дороги.
— А ты всё та же, — ответил брат, наливая ей свежую порцию только что заваренного чая.
Зигмунд зевнул и свернулся клубком у неё на коленях — как мягкая запятая в конце утра.
Будто подытоживая весь день, он тихо произнёс:
— День начинается тогда, когда чудесное перестаёт прятаться под обычным.
***
© Copyright: Лана Готтлиб, 2025