В семь лет всякая шантрапа и мелюзга собирается в школу.
Я помню ещё этот потемневший от времени, обшарпанный
деревянный дом в два этажа.
Легенда сообщала нам о том, что когда-то это была красивейшая
усадьба одной барыни-помещицы.
Широкие оконные проёмы этого терема восторженно смотрели на мир
второй половины 19 века, на землю перламутровых стрекоз
и янтарных пчёл. Белокаменные фонтаны извергали во все стороны
радостные струи прохладной воды. Оранжереи с тропическими
растениями и цветами завивались в причудливые лабиринты.
Таинственно–игривые статуи дочерей Зевса на гранитных постаментах
сопровождали гостей в глубину старинного фруктового сада.
Водяная мельница сутки напролёт наматывала
на своё деревянное колесо серебряную пряжу прохладной реки,
будто подбирая нужные звучные рифмы для своей нескончаемой поэмы.
Но это было так давно…
Сейчас же, от этого поместья остался только, уставший от сырости
и затхлости, призрак.
Сто лет назад новая власть, разогнав с насиженных мест занятых
делом людей, развесила красные флаги у парадного крыльца и
прибила табличку «ДОЛОНЕГРАМА», что означало с языка дураков
на нормальный - «Долой неграмотность!»
Через год здесь открылась школа-четырёхлетка.
Ещё мотая срок в детском саду, я с завистью смотрел через дырку
в дощатом заборе на этот островок свободы. Сейчас там,
на школьном дворе порхали, как бабочки-капустницы, девчонки
с белыми бантами и вологодским кружевом на воротничках и рукавах.
Между ними скользили, как краснопёрые окуньки, чистенькие шкеты
со звёздочками на лацканах серых пиджачков.
С кровавыми галстуками под воротниками накрахмаленных рубашек,
как гуси после купания, фланировали и гоготали недотёпы-старшеклассники.
- Вот это жизнь! – думал я. И моё маленькое, хрупкое тельце
рвалось туда, в этот центр взбалмошного мира!
С полгода мне ещё пришлось терпеть это надзорное заведение
и крепко сбитых воспитательниц с их лужёными глотками.
И почему этим рыцаршам коммунизма, задавался я тогда
риторическим вопросом, не давали в руки «шмайссеры» и поводки
с овчарками, не понимаю.
Моя первая вылазка из застенок детского сада была прямиком через окно.
Я как-то уже пробовал один перелезть через забор, но острые когти
кухарки сильно сжали мою плоть и повели на растерзание к «главной».
Главная, доедая свой борщ и, звеня мельхиоровой ложкой по
глубокой тарелке, посмотрела на меня из-под лобья своими
холодными глазками анаконды и прошипела:
– Маршшш в кладовку, шушера!
Кладовка! Для неискушённого обывателя это слово покажется
пустым, никчемным звуком. Но для нас…
Сколько в нём было несуразного смысла и чёртовой, необузданной глубины!
Там, в тёмных шхерах этого закутка уже были приготовлены
для меня все улётные предпосылки, чтобы стать неординарной личностью.
С кромешной «тьмой египетской» мы быстро свыклись и почти не боялись
эту липкую дочь ночи назло нашим «коммандос».
Наши глаза становились всезрячими, как у диких волчат. Наши уши
претворялись всеслышащими, как у таёжных рысей. Там, в нашем
маленьком чёрном раю, со стеллажей и полок, мы, без всякого спроса
дерзко хватали плюшевых зайцев и медведей и сражались ими
друг с другом до полного изнеможения.
А потом, утомлённые смертными боями, мы начинали рассказывать
друг другу страшные истории о привидениях и покойниках-детях,
что умерли в детском саду прошлым летом. И как самых непослушных
отпрысков кухарка зажаривала на чёрной сковородке и приносила
«главной» на съедение.
А бедных родителей извещали, что их чадо прорыл тоннель
из песочницы детской лопаткой в Африку и убежал строить социализм.
Не от того ли я не стал ярким представителем неоромантизма
в литературе и никогда не писал свои рассказы в духе Стивенсона
или Марка Твена?
Всё было уже рассказано там, в чёрной кладовке моими,
без царя в голове, корешами.
Второй вылазкой из застенок детского сада произошло через другое окно,
в кубовой, и я до сих пор этим особенно горжусь.
Вначале мне пришлось провести большую диверсионную работу.
Без всякого труда я завербовал в свои ряды соседа по кровати Вовоку.
Так он представился кратко – Вовока, сжимая мне изо всех сил мою ладонь.
Сразу же он был посвящён в мой план побега. Идея ему понравилась,
и Вовока сразу же на себя начал натягивать под одеялом сатиновые шаровары.
Я учтиво, насколько позволял мне в то время мой нравственный кодекс,
попросил его не спешить и привёл ему по этому поводу веский аргумент -
сначала надо притвориться спящим и замереть, пока между кроватей два раза
не пройдёт Фрекен Бок в скрипучих туфлях.
Вовока уже знал несколько слов из обсценной лексики, один раз
за сараем докурил, выброшенный у конторы, окурок папиросы «Север»
и даже умел хорошо плеваться через зубы.
Было видно сразу - он тоже, как и я, любил свобода слова,
печати, собраний, совести, право на неприкосновенность личности
и жилища, а также право на участие в управлении государством и свободу передвижения!
Спецоперация по самоосвобождению наших субтильных тел
и нетленных душ из затхлого советского учреждения была успешно
завершена в середине двадцатого века во время дневного сна.
Долгожданная свобода радостно трепетала в наших объятиях и
уже через несколько минут
мы нашли достойный предмет для нашего научного исследования –
огромную пожарную бочку-цистерну у кирпичного зернового склада!
Несколько раз обойдя её по кругу, нас охватил научный интерес –
залезть на верхотуру и посмотреть оттуда на этот ничтожный мир.
Обстукав палками со всех сторон эту махину, я сделал предположительный
аналитический вывод – цистерна с водой до половины!
Мой научный сотрудник, напротив, настаивал, основываясь на два
свои высокопарных слова, что в бочке ни h…, b…, воды нет!
Истина, по-видимому, лежала только в эмпирическом подходе
к этой проблеме.
Притащив длинную доску от сарая, мы подставили её к цистерне и,
помогая изо всех сил друг другу, стали карабкаться,
как два жука скарабея, наверх.
После нескольких неудачных попыток, вершина была взята и
мы ликовали свою победу. Бочка была наполнена водой наполовину.
Мой научный прогноз, всё-таки, был вернее!
Но, к нашему удивлению, заглядывая через большую горловину в
тёмную пустоту этого монстра,
мы обнаружили, что в ней есть не только вода, там ещё жило
самое настоящее эхо!
Это был настоящий прорыв в естествознании!
Нам же об этом никакая зараза до сих пор не говорила!
А мы с Вовокой были в сплошном восторге.
Как интересно и забавно играть с нашим эхо!
Вероятно, от силы этих чувств, мой эмоциональный коллега так
сильно крикнул ещё раз в чёрную бездну, что нечаянно свалился в неё.
Я не мог ему помочь, только успел позвать на помощь проходящего
мимо какого-то колоброда.
- Ну, что, фраеры ушастые, допрыгались! – блеснув стальной фиксой
на передних зубах, заорал наш спасатель.
Он резко вытащил незадачливого лягушонка за ноги, и отвесив мне
жёсткий щелбан по лысой голове, повёл плачущего Вовоку к его матери.
Скандал был будь здоров!
После этого занятного инцидента «Садик» категорически отказался
принимать меня в свои тёплые пенаты, и тема была закрыта навсегда.
Только немного жаль было тех кроликов, что остались в его застенках.