14.
Серёга.
Они уже долго шли по просёлочной дороге. Молчали, каждый по-своему переживал и обдумывал произошедшее. Но вдруг Женька, не поворачивая головы, сказал:
- Не понимаю: там же были укрепления, я же сам по телеку не раз видел репортажи с этими «зубами дракона»! Говорили же, хвалились, что, мол, пусть только сунутся...
Он как бы и не спрашивал ответа, но Никита всё-таки решил поддержать разговор:
- Да, я тоже видел эти репортажи!
- Ну вот как, Ник? Как они прошли? И ответит ли кто-нибудь за это?
- Не знаю. - ответил Никита. - Скорее всего, всё на войну спишут.
- Стой! - вдруг воскликнул Женька. - Слышишь?
- Нет, ничего не слышу.
- Машина вроде..., - предположил Женька и они стали прислушиваться.
- А не дрон? - спросил Никита.
- Нет, звук неровный...
В этот момент из посадки, из которой они вышли и которая осталась далеко позади, выскочила серая «десятка» и на всех газах, поднимая клубы пыли, понеслась на них.
- Это ж Сергей! - воскликнул Никита. - Он нам дорогу показывал сюда.
- Верно, Серёга! - подтвердил Женька. - Знаю его. Вывозит, наверное кого-то из своих.
Сергей видимо тоже узнал их обоих, он остановился и крикнул откуда-то из клубов пыли:
- Запрыгивайте скорее! И с дедом там поосторожней!
Женька сел впереди, Никита - на заднее сиденье, где оказался рядом с Серегиным дедом, которому было, наверное, лет под девяносто, и его костылями. Дед зло зыркнул на Никиту, что-то пробурчал, но как только Никита захлопнул дверь, Серёга со всей дури дал по газам, и ничего не стало слышно из-за рёва мотора и грохота подвески по кочкам.
- Деда забрал, - кричал Серёга Женьке, - а бабка - ни в какую! Поросята, говорит, гуси! Кому они нужны сейчас, её гуси!
- И не говори... - ответил Женька.
- У деда же - диабет, ему лекарства нужны, а где их в Судже взять-то теперь? Вот и везу деда в Курск, к правнучке. А бабку звал-звал, весь вечер вчера уговаривал - никак! Сама как гусь - такая ж упрямая!
- Суджанские бабки - они такие! - без улыбки отвечал Женька.
- А девушка где твоя? - полуобернувшись, крикнул Сергей Никите. - И иномарка, на которой ты...?
- Это была моя девушка. Ко мне ехала. - перебил его Женька. - ВСУшники её застрелили.
- Понятно. - печально сказал Сергей и замолчал.
Машину сильно трясло на ухабах, приходилось придерживать и деда, и разлетающиеся по салону его костыли, но для Никиты уже не существовало ничего кроме той надежды, которая появилась в тот момент, когда Серега остановился и посадил их в свою машину. Надежды на то, что он, может быть, вернётся домой.
На курскую трассу, по обочинам которой то и дело попадались остовы разбитых и сгоревших машин, пришлось выехать раньше, чем предполагали: Сергей заметил на дороге мину и стал, как вкопанный.
- Надо на асфальт. - задумчиво сказал он Женьке. - Здесь, на грунте я могу не заметить мину, чёрт знает, сколько их тут накидали. А на асфальте хотя бы видно...
Женька только кивнул.
Ехать по трассе было легче. Хотя мины и там тоже попадались, но Серёга видел их издалека и успешно объезжал. Про дроны же никто из них и думать не хотел. Или пронесёт, или не пронесёт, что тут думать!
Но самое главное - на асфальте машину перестало так жутко трясти. Никита откинул голову на подголовник и закрыл глаза.
Он вдруг отчётливо представил себе, что стоит в том самом огромном, блистательном, великолепном зале, в который мечтал попасть всю жизнь, с самого детства. Здесь всегда было шумно, умно и потрясающе интересно, потому что здесь обитали все те писатели и поэты, которых Никита с детства боготворил, все сразу! Они говорили блистательные речи, они читали свои гениальные тексты, они были окружены плотной толпой почитателей и последователей, но всё-таки были недосягаемы. И при этом - так близки, как самые родные люди! Он зачитывался ими всю свою жизнь.
Конечно, зала-то такого не существует, он был, понятное дело, только в его воображении. Но Никита, тем не менее, сейчас ощущал себя именно в нём: вот, вошёл. Стоит. Смотрит.
Но вот, что странно: в зале этом почти нет никого. Те, кто раньше задавал настроение и тон - ушли, а пришедшие им на смену задают какой-то другой, совсем не тот тон: то ли слишком слабый, то ли фальшивый... И, самое интересное, что их, этих новых, на самом-то деле много, очень много, но в зале, тем не менее - устойчивое ощущение пустоты.
Пыль. Какие-то тени кучкуются в углах, перешёптываются.... Позолота на стенах потускнела. Тёмная паутина в углах. И даже нет того великолепного яркого света: люстры горят не все. Сумерки какие-то, серость, почти потёмки...
«В потёмках освещать...», - вспомнилось Никите.
«А что случилось? Где все? И почему за главным столом многие места свободны?»
Это он, оказывается, спрашивает у кого-то. И ему отвечают:
«Свободны? Ах, да..., есть места-с. Так, занимайте, если хотите. Подходите, занимайте любое место. Если сможете усидеть на нём - оно ваше! Сколько у вас подписчиков, дорогой автор?»
«У меня? Не знаю... Мало, наверное.»
«Тогда, боюсь, эти места не для вас! Впрочем, вы же можете купить. Любое из них! Есть у вас бюджет-с?»
«Нет! - отвечает Никита. - Я сам - бюджетник!»
«Тогда эти места точно не для вас. Прошу вас, отойдите, пожалуйста, не загораживайте обзор другим!»
«Так вы, - советует им Никита, - дайте объявление на «Авито»: так мол, и так, продаются места... Три абзаца, не больше!»
«Нет! - отвечают. - Нельзя-с! Это же - литература!»
«Литерату-у-ура! Вона чо!» - съязвил Никита.
«Да, именно, литература! Вот вам же здесь хорошо? Конечно, вам здесь хорошо, потому что здесь - все свои! И пишется здесь легко, и дышится легко! Попробуйте, как легко дышится: дышите, дышите!»
«Я дышу! - отвечает Никита, только не кричите так громко, здесь нельзя так громко кричать, это же - храм литературы!»
«Дышите! Дышите!»
«Да не орите вы!»
«Дышите! Дышите! Открывайте глаза!»
- Дышите, дышите! Откройте глаза! Глаза открываем, Никита, дышим! - кричала ему на ухо женщина в белом халате.
Это она ему? Зачем?
Боль. Разрывающая всё тело, отдающее в мозгу ярко-красными вспышками. Хочется дышать, хочется пить, но в рот вставлена какая-то трубка, которая даже сглотнуть не даёт, а дышать через неё, кажется, вообще невозможно. Но он как-то дышит...
- Пить! Да...йте... пить! - вроде бы говорит он, но она его не слышит, а только ходит и кричит:
- Дышим, дышим! Никита, Евгений, Сергей, дышим, открываем глаза! Не спим, не засыпаем! Сергей, Евгений!
- Да не ори, не сплю я! Попить дай! - издалека и глухо, как сквозь толстый ковёр, послышался Серёгин голос.
«Где я? Что это? Зачем меня вытащили из того прекрасного зала, отпустите меня обратно туда!» - от яркого света он закрывает глаза.
- Никита! - тут же орёт медсестра благим матом. - Не спать, я кому сказала!
Горло саднит, как будто он жевал и глотал наждачную бумагу. По всему телу пульсирует тупая боль..., по всему телу, кроме ног. Болят руки, болят рёбра, раскалывается голова. Ноги - не болят. Ноги... Он не чувствует ног!
- Ноги! Ноги! Есть ли у меня ноги? - опять как будто говорит он, но его опять никто не слышит.
- Дышим, дышим! Сергей, Никита, Евгений, дышим, не спим, открываем глаза, не засыпаем! Просыпаемся!
- Пить хочу! - снова кричит из-за ковра Серега.
- Серёга! Дрон! Гони! - услышал Никита Женькин крик.
В ту же секунду «десятка» взревела и рванулась вперёд. Как потом рассказывали, это их и спасло.
Украинский оператор FPV-дрона*, гадина, целился в заднее стекло. Если бы попал, рвануло бы внутрь салона, и тогда бы всем четверым - неминуемые кранты. Но машина сделала неожиданный для дроновода рывок как раз в тот самый момент, когда камикадзе пошёл в атаку. Удар и взрыв пришёлся под багажник.
От взрыва зад «десятки» взлетел, машина, ударившись капотом об асфальт, перевернулась, и, крутанувшись два или три раза, грохнулась оземь и кверху колёсами сползла в кювет. Единственное, что Никита помнил - как, инстинктивно обхватив деда, вцепившись мёртвой хваткой в спинку сиденья и в ручку двери, он, рыча от напряжения, сколько мог удерживал и старика, и себя вместе с ним от того, чтобы их не кидало по салону. Но в какой-то момент перенапряжённые руки разжались сами собой, и на Никиту рухнуло всё: и дед, и его костыли, и спинка сиденья...
Дикая боль пронзила всё тело...
Взрыв услышали на блок-посту, подскочили на «буханке»* с РЭБом*, выдрали их из лежащей на крыше «десятки» и сразу же повезли в госпиталь.
Большая светлая палата. Тишина. Чьи-то гулкие шаги в коридоре. Боль пульсирует, не даёт заснуть. Капельница. Он уже знает, что в результате травмы позвоночника у него отказали ноги. Ему говорили, что диагноз еще не окончательный, но...
Доктор ободряет:
- Знаете, Никита Борисович, сейчас медицина такие успехи делает, даже рак отступает, не то, что ваши дела! Мы сейчас вас подлечим, а в реабилитационном центре уже будут пытаться вас на ноги поставить...
«Будут пытаться..., - с горечью думает он. - Будут пытаться...»
Он просто лежит и смотрит в потолок. День за днём.
Рядом лежит Женька. Ему повезло больше, он уже встаёт. У него всего лишь переломы и ЗЧМТ - закрытая черепно-мозговая травма. Шандарахнулся, значит, Джон обо что-то котелком... Его оперировал какой-то московский выдающийся доктор. Всё обошлось.
Серега вообще сбежал. Как был - в трениках, в сланцах, в гипсе - сбежал. Как смог, никто не знает. Ну, это же Серёга!
Дед Серёгин - в другом отделении. Он же диабетик, его в эндокринологии выхаживают. Говорят, Никита Борисович его спас, удержал от ударов и сложных переломов. «Если бы не вы, Никита Борисович, - говорят, - то дед этот уже бы с архангелами беседовал!»
Правда, говорят, и тех переломов, которых не удалось избежать - более чем достаточно, ибо дедок-то древний, кости срастаются плохо... Но - живой дед, а это главное!
А вот у Никиты Борисовича из-за этого деда - полная амба! Потому как ведь этот самый дед, придавив своим весом Никиту Борисовича, хряснул его позвоночник, как говорится, вдребезги и пополам. И теперь инвалид Никита Борисович, инвалид первой группы. По-жиз-нен-но! Костыли, инвалидная коляска.
Хотя, конечно, есть еще небольшая надежда на центр реабилитации... Но пока - белое безмолвие наспех крашеного водоэмульсионкой потолка над головой и горький привкус безысходности, грызущей Никитину душу. И как с этим жить?
Жить! Жить?
«Надо как-то жить!» - снова сказал его внутренний голос.
- Жень!
Молчание.
- Жень! Джон!
- Что?
- Чего не отвечаешь?
- Отвечаю.
- Поговорим?
- О чём?
- Да обо всём. Невозможно вот так лежать, свихнуться можно!
- Ты хотя бы живой! Лежи и наслаждайся жизнью, это, увы, не всем дано!
- Джон, ну прекрати!
- Прекращаю.
- Жень! Джон!
Молчание.
Жэку попросили прекратить, он и прекратил. Дальше - бесполезно, Никита это хорошо знает.
Из дневника Никиты:
«16 августа. Начал писать дневник, чтобы хоть чем-то отвлекаться от дурных мыслей. Мой мозг, который во время нашей с Альбиной поездки в Суджу только реагировал на происходящее и оценивал окружающую обстановку, а потом был занят исключительно борьбой с болью, теперь, когда боль отступила, начал осмысливать произошедшее. В отсутствии каких-либо других занятий и забот тяжелые воспоминания о пережитом заполнили всё моё сознание и начали давить на душу, на совесть, на здравый смысл: «Зачем поехали?», «Дурак, в героя решил поиграть!», «Не поехали бы, Альбина сейчас была бы жива!», «Машину почём зря угробил!». И самое главное: «Как мне теперь жить?» и «Кому я теперь нужен?» На фоне этих двух вопросов все эти прочие «если бы не...», «чем ты думал...» и «только я виноват...» - меркнут, ибо как только я представлю, что меня выписывают из реабилитационного центра, и я качу на своей коляске по окружающей меня и абсолютно равнодушной ко мне действительности - мне хочется уже сейчас свести все счёты с жизнью, как я хотел этого тогда, восьмого августа, в той лесополосе, где умерла Альбина. Тяжело. Очень тяжело.»
«17 августа. Даша, одна из девушек, которые ставят мне капельницы, рассказала, что она - студентка второго курса Курского медуниверситета, их тут человек двести выходит ежедневно в смену. Здесь они - с 7 августа. Насмотрелась многого, но и научилась такому, чему в универе у них не скоро научат. Говорит, что когда Женьке делали трепанацию (слово-то какое «шариковское»), то операцию делал известный нейрохирург из Москвы (не запомнил его мудрёное имя-отчество, поэтому пишу: Манускриптович), а зашивала её сокурсница Ира, так как Манускриптовича этого срочно вызвали на другую операцию.
«Он отошёл от стола, - рассказывает Даша, - и просто сказал Ирке: чего стоишь, шей! Ирка сначала оторопела, а потом, дрожащими руками... »
Смеётся: «Мы же, - говорит, - швы только сейчас проходить будем, на втором курсе, а здесь уже шьём вовсю!»
Их тут много, студентов-медиков, они повсюду. Очень смышлёные и заботливые ребята. Яркие.
Рассказал Женьке про Иру. Он не отреагировал. Молчит, что-то своё перемалывает мозгами. Я иногда за него больше боюсь, чем за себя...»
«18 августа. По выходным в открытые окна слышно, как веселятся люди в Курске: празднуют что-то, гоняют на машинах с музыкой, пьют и песни орут во всё горло... А я вспоминаю, как я прятался за кустами и кочками при каждом звуке, когда пробирался к Женьке в Суджу с раненой ногой, и думаю: как разнообразна ты, дорогая моя сударыня Жизнь, так тебя растак!»
«19 августа. Женька всё время молчит, всё думает о чём-то. Иногда пытаюсь его разговорить, но - тщетно. Понимаю его: мне и самому бывает так тошно иногда, что не только разговаривать - жить не хочется!».
«20 августа. Был консилиум. Много разных врачей приходило. Ничего нового, ничего утешительного. Всё вылечили, весь здоров. Только ноги...»
«21 августа. В моей жизни всегда, если что-то случалось, то потом было понятно, зачем. Вот это все, с ногами моими (точнее, без ног) - зачем?»
«22 августа. Только закрою глаза - вижу окровавленные пальцы Альбины, а в ушах слышу её бесцветный, шелестящий голос: «Странно. Совсем не больно!». Не знаю, как с этим жить. Джон с утра уходит из палаты на улицу и торчит весь день там, появляясь только на процедуры.»
«23 августа. Что там на линии фронта - непонятно. Никак не прогонят хохлов из Курской области. А на Донбасе - наступают. Здесь в Малой Локне большие бои. Малая Локня, как сказал Женька, это возле Суджи где-то.»
«24 августа. Одних выписывают, других привозят... По мере знакомства с новыми обитателями нашей палаты я узнаю всё новые, и очень тяжёлые истории людей, которые потеряли родных и близких, или до сих пор не знают, где они. Да и потеря дома со всем нажитым за долгие годы - тоже ведь горе немалое: ведь это - не просто дом, вещи или хозяйство, это же - вся жизнь: и результат прожитой жизни, и сам смысл этой жизни! И вот всё это, всё нажитое во всех смыслах - в один момент у человека отнимает война. Да, это очень страшно!»
«25 августа. Замечаю, что стал больше думать не о своём, а о том, что рассказывают мне другие больные и раненые. Моя боль как будто растворилась в том огромном море страданий, которыми сверху донизу пропитана вся наша больница. Моя боль не стала меньше, просто теперь она - часть общей боли».
«26 августа. Часто воют сирены. Иногда бабахает что-то в воздухе, аж стёкла дрожат. Женька продолжает молчать. По прежнему уходит на весь день на улицу и ходит там по дорожкам. Или на лавочке сидит.
Кабы не учудил чего...»
«27 августа. Женьку скоро выписывают. Швы снимают. И меня скоро в реабилитационный центр перевезут. Там меня реабилитируют, и буду я - реабилитированный! А раз буду я реабилитованный, то, значит, был я - репрессированный. Интересно, за что же и кто меня репрессировал?
Юмор, однако...»
«28 августа. Наступление ВСУ вроде остановили, ждём хороших новостей по освобождению наших сёл и деревень. Малую Локню сравнивают с Брестской крепостью и Домом Павлова».
«29 августа. Сегодня - прям событие! Виталик со Светкой бились к нам давно, но пустили их только сейчас. Пришли. Принесли апельсины, конфеты, печенье, компот. Ели всей палатой. Слушали новости.
Шубенины наперебой рассказывают, как в Курске много эвакуированных. Теперь не только из Суджи, но и из других районов. Многие жители из приграничья за один день потеряли всё: всё, чем жили, и всё, для чего жили.
«Это просто бесконечная река людского горя» - говорит Светка.
Говорит, много больных стариков, почти все пострадавшие находятся в состоянии глубочайшей депрессии, дети боятся любого громкого звука.... Им помогают психологи, среди которых много волонтёров.
Волонтёры, говорит Светка, вообще - везде, так как везде нужны рабочие руки: оказывать помощь, регистрировать, считать, разгружать, выдавать, направлять, возить, кормить, лечить и просто выслушивать... Волонтёров много: студенты прервали каникулы, вернулись в свои вузы и с 7 августа трудятся на самых тяжёлых участках.
Для тех эвакуированных, кто остался без жилья, открылись пункты временного размещения (ПВР). Пострадавшим выплачивают пособия, снабжают вещами, бытовой техникой, кормят. Словом - не бросают людей. Многие куряне участвуют в помощи: несут вещи, продукты, деньги, сдают кровь. Со всей страны идёт гуманитарная помощь, десятками тысяч тонн: везут вагонами, фурами, обычными грузовиками и автобусами, и даже на «легковушках» привозят.
Бушующая река людского горя усмиряется встречными потоками сострадания и помощи. Добром и милосердием лечат душевную боль, надеждой спасают от отчаяния. Для остального - медицина, гуманитарная помощь и пособия.
Эвакуированные, кто может, арендуют квартиры и дома, кто может - покупают. Светка рассказала, что на рынке недвижимости после вторжения резко взлетели цены. Она разозлилась, уволилась из своей конторы и теперь работает волонтёром. Бесплатно, естественно. С утра до ночи помогает пострадавшим на пункте выдачи гуманитарной помощи. Говорит, никогда не чувствовала себя такой нужной людям. Глаза горят.
А Витас с интонацией корпоративной печали в голосе рассказывал исключительно про всякие расследования, «громкие» дела и аресты в «верхах». У него через слово: «кому война, а кому мать родная». Больше его, как я понял, вообще ничего не интересует. Его корпорация, однако, мощную гуманитарную помощь людям оказывает.
Хотя помощи никогда не бывает много...
Виталий Павлович и мне «гуманитарку» приволок: презентовал планшет, отобранный у старшего сына. С него звонить можно, и писать на нём удобно, и интернет есть. А на чехле, гад, приклеил табличку с гравировкой «Писатель Ник Борисов». Без подколов Витас не может!»
«31 августа. Завтра или послезавтра Женьку выпишут, и я останусь тут один. Хорошо, хоть теперь есть планшет. А то ведь у меня даже и нормального телефона не было. Перенёс сюда весь свой дневник. Пробую писать на планшете какие-то отрывки, пока даже не знаю, о чём.»
FPV-дрон* - (First-Person View — «вид от первого лица») — это БПЛА, оснащённый камерой, которая передаёт видео в режиме реального времени на очки или монитор оператора («дроновода»).
«Буханка»* - автомобиль УАЗ
РЭБ* - устройство радиоэлектронной борьбы.
Продолжение:http://proza.ru/2025/11/05/1527