Глава III http://proza.ru/2025/05/08/1627
IV
Он сам удивился, насколько был прав. Праздники быстро пролетели, и снова нужно было на работу. Неделя обещала быть сокращенной, но оттого насыщенной и сумасшедшей. Никита ощущал себя скорее уставшим и злым. Хотя отпуск и удался, но выдался слишком коротким. К тому же все эти перелеты, акклиматизация. Он чувствовал, что ему нужен еще денек, вот этот последний выходной, просто отлежаться, выспаться, побыть в тишине и одиночестве. Отдохнуть от отпуска.
Никита разлепил глаза ближе к обеду. Эмилии не было в постели. Был запах кофе. Вокруг кровати валялись в полном беспорядке раскрытые накануне чемоданы, вещи были раскиданы. Как они вчера всё бросили, так оно и лежало. Как он вчера себя уронил на кровать, так и нашел с утра. Неотъемлемой деталью всего этого хаоса постотпуска. Он закрыл глаза. Зевнул и сладко потянулся. «До чего же хорошо. Хорошо бы еще пару часов поспать и проваляться до вечера. Может, Эмилия забыла...»
- Я вижу, ты уже проснулся?
- Я на полпути к цели.
- Вставай, соня. Ты же не забыл?
- Что именно?
- Про театр.
- Нет, конечно...
- Надо уже ехать. В три начнется репетиция. А я тебе еще хочу успеть показать выставку. Это часть общего перформанса.
Никита внутренне съежился. Она не забыла. Он обещал. Но сейчас больше всего на свете хотелось закутаться в одеяло и провалиться дальше в сон. Он открыл один глаз и вгляделся в окно.
- Там дождь, что ли?
- Да, прикинь! Вот тебе и май. После Норта это особенно удручает.
Никита очень хотел отказаться, сослаться на погоду, на самочувствие. Но какое-то внутреннее чутье, которое его еще не подводило, настаивало, что надо преодолеть себя и выполнить обещание данное девушке. Ведь потом неизвестно когда у него будет время. А у нее через неделю уже премьера. Она обидится. Этого нельзя было допустить.
Он отодрал себя от постели. Резким рывком. Так менее болезненно и травматично. Кофе, душ, и через час они уже мчались, рассекая зазевавшиеся лужи, по Тверской-Ямской.
Эмилия подвела его к массивным красивым резным дверям какого-то старинного московского особняка. Вроде бы раньше, еще в советское время, здесь тоже был театр. Постоянный театр имени кого-то великого, в котором регулярно играли хорошие известные актеры крепкие классические постановки о вечном и насущном. Чехов, Островский, Достоевский, Шекспир, Диккенс… Теперь же это стало арт пространством, помещения которого снимались разными свободными художниками под современное искусство. Инсталляции, стендапы, иммерсив, перформансы, вербатим, хеппенинг…
Она распахнула двери и жестом пригласила его войти первым. Никита зашел внутрь темного пространства, освещенного у порога лишь уличным светом из открытых дверей. Он лишь успел обратить внимание, что тут все обито или окрашено в глубокий черный цвет, как вдруг двери захлопнулись, и он оказался в абсолютной тьме. Как в вакууме. Лишь наличие земного притяжения и вестибулярного аппарата подсказывало, что где-то есть низ и верх.
- Эма, где тут свет включается?
В ответ тишина.
- Эма, ты тут? - Никита развернулся и протянул руки перед собой. Двери, в которые он вошел, оказались задернуты тяжелым вельветовым занавесом и заперты.
- Эмилия, это не смешно.
Он пошел дальше осторожно переставляя ноги короткими шажками, стараясь нащупать хоть стенку, хоть шторку, за что можно было уцепиться и понять направление, куда двигаться и как отсюда выбраться. Звать Эмилию было бесполезно, он это понял. Видимо, это игра какая-то либо уже часть перформанса. Почувствовался душноватый густой запах смеси сандала, пало санто, чернозема, кедра и ладана. И пространство постепенно наполнилось таким негромким расслабляющим звуком, словно со дна бассейна или моря, когда ныряешь с маской, задержав дыхание. Спустя пару минут Никита наткнулся рукой на что-то мягкое и бархатистое. Судя по всему, это была обивка противоположной стены. Поэтому и звук тут был такой приглушенный. Не самая удачная мысль промелькнула, что гробы тоже внутри обиты бархатом и, пожалуй, именно так должен чувствовать себя состоятельный мертвец — комфортно, уютно и мягко, если бы он мог что-то чувствовать. Никита прощупывал стену на предмет двери, но ничего такого, ни ручки, ни петель, не находил. Зато руки коснулась какая-то веревка. По ощущениям она была похожа на витой атласный шнурок с кисточкой, которыми обычно украшают занавесы или гардины. Никита дернул. Ничего не открылось, зато на него сверху и со всех сторон посыпались и полетели перья и какие-то меховые клочки. Запахло корицей и кофе.
- Да чтоб тебя… - он отплевывался от перьев, прилипших к губам и начинал уже злиться на Эмилию и ее дурацкие шутки.
Ничего не оставалось, кроме как продолжать дальше изучать пространство вокруг. Теперь в руках его оказалось что-то, тактильно и запахом напоминающее кожаную плетку. Двусмысленная штуковина. Он не сразу решился потянуть. Можно было представить, что последует, если дернуть такой шнурок. Но выбирать особо не приходилось, и он осторожно потянул.
Никита даже не сообразил, что произошло, так как ему пришлось резко зажмуриться от ослепительного света. Когда он открыл глаза, не было уже ни шнурка, ни плетки, зато он стоял на пороге в белоснежную ярко освещенную комнату яйцеобразной формы. Он стал продвигаться дальше. Глаза постепенно привыкли, и свет уже не казался таким обжигающим. Хотя и было ощущение, что вдруг оказался в заснеженном поле в солнечный январский полдень. В комнате стали угадываться разные предметы, и всё белоснежные, мягкие и крупные. Белое на белом: крылья ангелов, здоровые перья, зефирки, бархатистые подушки в виде зефирок, пушистые меховые шары, сладкая вата, крупная новогодняя снежная мишура, огромный плюшевый полярный медведь, воздушные занавески из фатина и органзы, сдержанно украшенные мелкими, но ярко сверкающими кристаллами. В воздухе пахло мандаринами, клубникой и ванилью.
Он прошел и этот путь, оказавшись перед полупрозрачной стеклянной овальной дверью, зашторенной висящими до пола плотными гирляндами из ракушек, хрустальных бусинок и мелких светодиодов в пуховой опушке. Никита оглянулся, обозрев белоснежную комнату ещё раз, которая, по-видимому, была олицетворением рая после смерти. Затем, ни о чем не жалея, раздвинул причудливые гирлянды и вошел в следующее помещение не задерживаясь.
Тут уже всё оказалось более привычным, этот зал напоминал типичную художественную выставку. Стены светлого серо-мятного оттенка, направленный точечный свет, на полу крупные, в человеческий рост, рамы. Никита пригляделся, чтоб разобрать, что там происходит в ближайшей раме, но вдруг неожиданно откуда ни возьмись рядом с ним возникла Эмилия.
- О! Ты здесь уже, - дернулся Никита.
Эмилия счастливо улыбалась его реакции и эффекту от своих шалостей.
- Ну как? - теребила она его за рукав, сияя как страз Сваровски.
Никите захотелось выругаться матом и сказать что-то язвительно-ироничное. Но он понимал, что художника легко обидеть, тем более от этого художника зависело его благосостояние, положение в обществе, да и успех на ближайшее будущее в целом.
- Эффектно.
- Ты понял, что это было?
- Сначала была тьма. А потом наступил свет. Это какая-то отсылка к сотворению мира?
- Ну… кстати, да, интересная мысль. Вообще это был процесс твоего рождения. Сначала ты находишься в тесном темном пространстве. Ты дезориентирован, не знаешь, что еще ожидать. Как младенец. Ты помнишь свои ощущения в утробе матери?
- Смутно.
- А я помню.
Никита с неподдельным интересом взглянул на свою сожительницу. Но она, не замечая его взгляда, самозабвенно продолжала погружаться в самые ранние воспоминания:
- Как там было тепло и уютно. И эти ласкающие слух и убаюкивающие звуки сквозь толщу воды. Ты паришь как в невесомости и купаешься в абсолютной любви мамы. И ты не знаешь ни боли, ни страха, ни обид. Совершенно релаксирующий первый в жизни вайб. Мир снаружи тебя пугает и кажется смертью. Но тебе становится все теснее, тебе становится душно. И затем ты уже хочешь выйти. Это получается не сразу, но в конечном счете, ты выходишь на свет. Ты рождаешься. Ты ослеплен этим миром. Сначала неприятно, затем ты ослеплен его красотой. Детство, первые воспоминания — всё такое белое, пушистое и огромное. Счастливое безмятежное время.
- Угу, - кивнул Никита.
- Но правда ведь, здорово придумано, глубоко?
- Да уж, пробирает до костей. Там в темноте я правда ощутил себя маленьким, потерянным и беспомощным. И надеялся, что хоть кто-то явится и поможет мне. Но пришлось выкручиваться самому. Дернув за плетку, я ожидал уже, что на меня посыпятся гвозди.
- Нет, что ты. У нас тут никакого насилия.
- А это значит, - кивнул он на выставку, - мы теперь в настоящем?
- Это жизнь. Идем дальше.
Жизнь поражала своей натуралистичностью и откровенностью, правда несмотря на это, представлялась весьма однообразной и бесцветной. Как и в нормальной картинной галерее здесь вдоль стен располагались рамы с направленной подсветкой. На том, пожалуй, нормальность этой экспозиции и заканчивалась. Так как вместо картин или экспонатов в багетах находились самые настоящие живые люди. Практически голые, загрунтованные в светлые тона, и лишь символично прикрытые полупрозрачными набедренными повязками из той же органзы или фатина, правда уже не белоснежного цвета, или фиговыми листами, неизвестно на чем державшимися. Но Никита не собирался занимать свой разум разгадыванием подобных секретов производства. Женщины и мужчины, молодые и старые, одни с прекрасными подтянутыми формами и стройными фигурами, а другие с дряблыми отвисшими грудями и раздутыми пивными животами. Но все они одинаково были практически неподвижны. Лишь изредка кто-то плавно менял позу. Содержание большинства порталов было полупустым и однотипным: там находилась только однотонная обнаженная фигура и куб, накрытый тканью, для возможности присесть герою живописного полотна. Некоторые персонажи стояли во весь рост, другие - облокотившись о рамку, иные сидели на задрапированном кубе, а кто-то даже прилег округлым животом кверху, как малёк, выкинутый прибоем на солнцепек, и докуривал сигарету, уставившись в потолок. Но часть «полотен» повествовала более насыщенный сюжет: в них люди были с ног до головы выкрашены яркими красками, наряжены во всевозможные тряпки и одежду, держали в руках или во рту разные совершенно неожиданные предметы, некоторые даже двигались, выполняя однообразные движения, как механические куклы. Между рам неспешно прохаживались зрители или организаторы, человек восемь, как он успел заметить.
Прямо сейчас один молодой человек, сам весь по уши в краске, в креативном забытьи расписывал пузатого серого дядьку из рамки в оттенки сиреневого, затем брызгал на него позолотой и обсыпал мелкими цветными перьями и конфетти, которые частично прилипали к свежевыкрашенному произведению искусства. Автор то и дело отбегал назад, прищуривал левый глаз и затем бежал вглубь галереи, принося новые предметы и материалы для гармоничного дополнения своего незаконченного шедевра. Сразу становилось понятно — за работой великий мастер. Никита лишь приподнял бровь.
- Я так понимаю, вы тут не закончили ещё оформлять, - уточнил он у Эмилии.
- Нет, это уже действующая инсталляция.
- И в чем суть? Наблюдать за процессом творчества современных художников? Типа мастер-класса?
- Нет. Смотри глубже, раскройся и окунись в этот вайб, - с улыбкой совершенно счастливого ребенка просияла Эмилия. - Каждый входящий здесь художник! Как и в жизни, каждый свободный разум - творец своей судьбы и судеб окружающих.
Никита стал прохаживаться между рамками, в которых уже счастливые представители ясного разума запечатлели «судьбы». Приглядевшись к отдельным «полотнам», он был поражен некоторыми воплощенными фантазиями: в резном багете справа молодой мужчина, с головой замотанной в женские черные чулки в мелкий игривый горошек и с надетыми поверх белыми заячьими ушками, был весь исписан красной губной помадой одним женским именем «Лиза». На его маскулинной груди вместо кулона на цепочке болталась… повешенная за какие-то свои игрушечные преступления кукла Барби. Он монотонно рубил тупым топором по маленькой фотографии, закрепленной кнопкой к задрапированному кубу. Напротив этой ожившей картины стояли две девушки, видимо, одна из них Лиза, и с упоением наблюдали, как полуголый дровосек с идеальной фигурой дорубает, судя по всему, портрет той, которая где-то перешла бедной Лизе дорогу. Никита внутренне содрогнулся.
Повернув голову налево, можно было насладиться процессом «творчества» другого «гения». Мужчина лет сорока уже закончил забинтовывать молодую рыжую девушку, заклеил ей рот крест на крест бактерицидным пластырем, связал сзади руки новогодним дождиком, приклеил ее фигурку к рамке черными полосками скотча, поместив как куколку шелкопряда в центр черной паутины, и теперь самозабвенно выводил на ее животе красной краской круги мишени.
Погружение в глубины изящного искусства, наполненного высокими и непреходящими смыслами, было внезапно прервано странным звуком, словно из-за ливня прохудилась где-то крыша или кто-то решил прямо на большом вернисаже справить малую нужду. Никита в замешательстве обернулся на источник журчания. В это трудно было поверить, но он видел то, что видел. Действительно, потекла не крыша, а субтильный юноша лет от силы восемнадцати, учитывая царящий «вайб», хотя ему максимум можно было дать шестнадцать, весь в позолоте и абсолютно голый. Из одежды на нем были только сверкающие носки с эмблемой надкушенного яблока и роскошный футуристический шлем, скрывающий верхнюю часть лица, весь обтекаемый, светящийся тонкими линиями подчеркивающими изысканную форму, с зеркальными и голографическими элементами, видимо очень дорогой и высокотехнологичный. Не исключено, что с таким шлемом можно было в одиночку ракеты в космос запускать силой мысли, но мальчик просто хохотал и писал из своей рамки, целенаправленно попадая на соседних персонажей женского пола.
«Что за...» - пока Никита подбирал приличные слова, чтоб сформулировать вопрос, счастливая Эмилия уже опередила его, взяв под руку:
- Это просто бомба! Правда ведь!?
- Зачем он это делает?
- Это же «писающий мальчик»! Как в Брюсселе, только лучше. У нас настоящий. У нас всё тут живое и настоящее. Я всё время в поиске нового искреннего слова в искусстве. Уже давно существует такое направление — табло виван или «живые картины». На мой взгляд, устаревший вайб. Но мы сделали прорыв! Шаг в будущее. Даже Марк так не шагал! - расхохоталась она своей внезапной шутке. - Ты понял?!
- Понял. Даже Марк Шагал так не шагал.
- Точно! Это надо тоже как-то изобразить, - вовсю веселилась Эмилия.
Никита не мог припомнить, чтоб раньше видел ее в таком приподнятом взбудораженном и счастливом состоянии. Будто она успела уже принять что-то. Хотя, вероятно, ее личным допингом как раз и было искусство, возможность творить и воплощать самые свои дикие фантазии, использовать живых людей в качестве податливого неприхотливого материала.
- Кстати! Вот ты давай и изобрази это! - не унималась она.
- Что? Я?
- Да. Ты только ходишь и наблюдаешь. Выбирай холст и попробуй себя.
- Так это… я же не художник. Я зритель. Наблюдаю выставку.
- Нет, в том и смысл этого многомерного пространства, отвоеванного в центре привычной дремлющей Москвы. Ты родился — ты ворвался в жизнь. Теперь надо не наблюдать, а жить, творить. По максимуму. Я хочу, чтоб каждый почувствовал себя здесь творцом, раскрылся, раскрепостился. Я дарю свободу. Любой посетитель может не только любоваться произведениями, но и проявить творчество, найти себя, давно потерянного. При этом происходит полная инклюзия: ты создаешь свой индивидуальный мир, но он становится неотъемлемой частью всего этого шедевра. Мы призваны не только нести искусство в массы, но и дать возможность каждому почувствовать себя мастером, художником. В некотором роде это терапия, возможность снять стресс и зарядиться. Когда приходишь в обычную галерею, ты и так зашоренный по жизни и там ходишь как истукан в этой гнетущей тишине под надзором смотрителей, да еще и по строго заданному направлению. В итоге лишь испытываешь давление от картин великих художников, понимая свою ничтожность в тени их гениальности, смотришь с завистью на всю изображенную красоту, чтобы еще острее осознать, что у тебя никогда не будет такого тела, таких нарядов, такого дома, такой еды. Это слишком контрастирует с жизнью обычного москвича, тем более провинциала. Слишком оторвано от современной реальности. Эти классические выставки лишь уничтожают личность морально.
- Я думал, они прививают вкус и дают возможность прикоснуться глазами к прекрасному. У тебя довольно необычный угол зрения на многие вещи.
- Само собой. Я лишена рамок, ограничивающих полет моей души. А вот это, - она обвела тонкой белоснежной ручкой , украшенной сегодня парой золотых колец с крупными камнями, - это как раз и есть истинные портреты большинства — люди, заключенные в своих рамках. Ограниченные, лишенные свободы, даже свободы ума, полета, фантазии. Это все эти рабочие, продаваны, люди среднего звена и прочие.
Никита не ожидал такого оборота. Даже для него это показалось слишком:
- Тебе не кажется, что это отдаёт мизантропией? Какие бы они ни были, нравятся нам или нет, но всё-таки они работают, делают дело, мы едим хлеб, пользуемся вещами. Те же краски и рамки кто-то же производит.
- Да, конечно. Я и не умаляю пользу от них. Это как винтики в часах — каждая шестеренка необходима и находится на своем месте. Но будем честны, я не переношу всё это блаженное лицемерие нашего общества. В чём их смысл, как людей, как личностей? Они ровно столько же необходимы и полезны, как те вещи, которые производят. Но как личности — их просто нет.
Никита посмотрел внимательно ей в глаза. Он не мог понять, это шутка такая или она на полном серьезе? За год знакомства им не доводилось поднимать такие темы, и сейчас женщина, с которой он делил постель и на груди которой безмятежно засыпал, вдруг открывалась для него с неожиданной стороны. Он постарался выяснить мягко, с усмешкой:
- Ты так реально считаешь? Или это намеренный вызов обществу… как это сказать... провокация зрителя и попытка вызвать реакцию, вывести на рассуждения для осознания значимости любого человека и его права на свободную и полноценную жизнь?
Эмилия усмехнулась в ответ:
- А ты как считаешь?
- Я увидел в этих портретах отражение нашей неказистой реальности. Личность человека, не имеющего возможности получить образование, времени для творчества и реализации в том, в чем бы ему хотелось, но вынужденного пахать не разгибаясь, чтоб прокормить себя — эта личность замкнута в рамке, из которой не может вырваться. Да еще и сверху какой-то дрыщ поливает тебя с ног до головы.
Эмилия звонко рассмеялась.
- Никита, ты такой бываешь смешной! Но это очаровательно! Слышать от тебя такое. Ты стань перед зеркалом и расскажи своему отражению. Такие размышления о превратностях судьбы и бытия могут прийти лишь в головы особенных людей, таких как ты и я. В рамках нет личностей — там материал. Ты же понимаешь, что в головы этого малообразованного большинства такие мысли просто никогда не закрадутся.
- Откуда ты знаешь, как думают и что чувствуют эти люди? Я тоже когда-то работал разнорабочим на стройке, не мог купить себе хлеба на ужин…
- Я понимаю! - сжалилась Эмилия и взяла его за руку в утешение. - Я очень тебя понимаю! Когда-то за прогулы в школе отец сильно наказал меня. Не взял с собой на отдых, а дал денег только на бюджетку типа Турции, и мне пришлось в Стамбуле тусить в общем отеле, а еще он пересадил меня на старенький Лексус. И этот кошмар длился месяц, я не знала, куда провалиться от стыда перед одноклассниками. Я такой ужас пережила... Но я хочу сказать, что это просто было испытание от вселенной. Как и для тебя. Так бывает. Но ты себя не сравнивай с ними. Ты человек совсем другого происхождения. К тому же ты быстро поднялся. Потому что ты человек другого сорта. И твои терзания были временны, лишь для расширения кругозора. А для них, - она кивнула в сторону одного из рамки, корчащегося оранжевого человека, замотанного скотчем «осторожно! хрупкое» и в переднике с рюшами, - это закономерность, это их место в жизни.
Никита понял, что спор лучше не продолжать, иначе совместный поход на выставку грозил закончиться ссорой. Он шутя перевел тему:
- Сколько ты им платишь за всё это?
- Им норм, мне копейки. Дело же не в деньгах.
- А сколько стоят входные билеты? Окупается это?
- Никита, еще слово про деньги, и я …
- Ладно, умолкаю.
- Ты лучше скажи серьёзно, как тебе? Правда, потрясно?!
- Да, да… я потрясен. До глубины души.
Продолжение http://proza.ru/2025/11/15/1935