Утро следующего дня началось с того, что карта исчезла.
Нет, не совсем исчезла — просто половицы решили, что им холодно, и слегка сдвинулись, смешав тщательно выверенные серые узоры в нечто, напоминающее абстрактное искусство. Или мои жизненные планы.
— Ты же говорил, что это подарок! — возмутилась я, глядя на размазанную пыль. — Подарки не должны исчезать на следующий день!
Кошмар, успевший за ночь дорасти до размеров небольшой тыквы, виновато заклубился.
— Технически, — начал он голосом существа, готовящегося к долгим объяснениям, — она не исчезла. Она ... реорганизовалась.
— В кашу?
— В более компактную форму!
Он подлетел к дальнему углу, где серая пыль действительно собралась в плотный комок размером с кулак. Комок слабо пульсировал, словно дышал.
— Это что, живое? — я отступила на шаг.
— Это карта. Просто... переносная версия.
Я осторожно подняла комок. Он был неожиданно тёплым и слегка щекотным, как будто держишь в руках спящего хомяка из праха и несбывшихся надежд.
— И как мне её читать?
— Сожми и подумай о месте, которое хочешь найти.
Я сжала.
Пыль мгновенно потекла между пальцами, формируя в воздухе трёхмерную проекцию — серебристые линии очертили соседний остров, мельницу на холме, и даже маленький пунктир, обозначающий... что?
— Это тропа по льду, — пояснил Кошмар. – Карта резонирует с...
— Неважно. Мне нужен завтрак.
Чайник в то утро был особенно болтлив. Он пересказал мне сон, который видел ночью, поделился мнением о качестве воды из колодца (низкое, разочаровывающее) и трижды уточнил, действительно ли я ухожу надолго.
— Просто на соседний остров, — успокоила я его. — Туда и обратно.
— Это то, что они все говорят, — мрачно булькнул чайник. — А потом — письмо с континента, «извини, нашла другой чайник».
— У меня нет привычки заводить романы с чайниками.
— Пока нет.
Турка ехидно фыркнула. Я проигнорировала их обоих.
Кошмар весь завтрак провёл у окна, наблюдая за погодой с выражением полководца перед битвой. Погода, надо сказать, выглядела недружелюбно: низкие серые облака, лёгкая позёмка, и тот особый оттенок неба, который обещает «может, снег, может, град, а может, просто буду давить на психику».
— Идеально, — объявил он наконец.
— Для чего?
— Для путешествия! Никого не будет на улице в такую погоду.
Логично. Я допила кофе и начала собираться.
Рюкзак ворчал, что его слишком туго набивают. Шарф утверждал, что в прошлый раз я его неправильно сложила. Варежки спорили между собой о том, какая из них левая. Обычное утро интроверта перед нежеланным выходом в мир.
— Карта, — напомнил Кошмар.
Я сунула пыльный комок в карман пальто. Пальто немедленно возмутилось появлением «постороннего жильца», но я пообещала ему чистку после возвращения, и оно смирилось.
Путь до залива занял полчаса. Полчаса тишины, нарушаемой только скрипом снега под ботинками и периодическими комментариями Кошмара из моего капюшона о красоте зимнего пейзажа.
— Смотри, какой иней на ветках!
— Угу.
— А облака! Как серебряные!
— Угу.
— Ты всегда такая разговорчивая?
— Только когда восхищена до глубины души.
Залив действительно замёрз. Лёд был матово-серым, с молочными разводами и редкими пузырьками воздуха, застывшими в толще. Выглядело это красиво — в том специфическом смысле красоты, который включает возможность провалиться и замёрзнуть насмерть.
— Карта говорит, что безопасно, — напомнил Кошмар.
— Карта — это кучка пыли с претензией на всезнайство.
— Обидно, но справедливо.
Я достала комок, сжала. Пунктирная линия послушно засветилась в воздухе, уходя к противоположному берегу.
— Ладно, — сказала я. — Если провалюсь — ты обязан доставить моё тело домой.
— Я бестелесный. Я ничего не могу доставить.
— Тогда хотя бы оплачь меня красиво.
Я ступила на лёд.
Переход занял около часа. Час балансирования, осторожных шагов и параноидального прислушивания к каждому скрипу и треску. Лёд, к его чести, держался молодцом, хотя пару раз издавал звуки, подозрительно похожие на хихиканье.
— Он над нами смеётся, — обиженно заключил Кошмар и зарылся в капюшон глубже.
Философия серой кляксы. Мой день определённо становился всё страннее.
Мельница стояла на холме, как и положено приличным мельницам. Её силуэт вырисовывался на фоне серого неба — знакомый, но странно молчаливый. Крылья давно остановились; одно сломано, другое провисло под тяжестью снега.
Я помнила, как она выглядела раньше. Красная черепица, белые стены, вечно скрипящий флюгер. Жернова пели — низко, утробно, как будто вся мельница была огромным музыкальным инструментом.
Теперь — тишина.
— Ты готова? — спросил Кошмар.
— Нет. Пошли.
Дверь мельницы открылась неожиданно легко — я-то готовилась к драматическому взлому или хотя бы героическому пинку. Но петли просто скрипнули, выпустив облачко снежной пыли, и я оказалась внутри.
Холод. Запах старого дерева и чего-то металлического. Серый свет из окон с выбитыми стёклами.
И полная, абсолютная тишина.
— Ничего не слышу, — прошептала я.
— Потому что ничего не говорит, — Кошмар клубился рядом, заметно потускневший. — Это место... оно как я. Незаконченное. Серое.
Я медленно двинулась вглубь. Жернова — огромные, каменные, покрытые инеем — молчали. Мешки с остатками муки сгнили в углу. Лестница на второй этаж выглядела ненадёжно.
И тут я её увидела.
Шкатулка.
Маленькая. Деревянная. С резьбой, которую я не могла разобрать в полутьме.
И она пела.
Не словами. Мелодией. Тихой, заунывной, похожей на колыбельную для чего-то очень старого и очень опасного.
— Это что? — Кошмар завис над моим плечом.
— Понятия не имею.
Я осторожно взяла шкатулку. Она была тёплой — неправильно тёплой для вещи, пролежавшей в снегу неизвестно сколько времени.
Мелодия стала громче.
Крышка приоткрылась сама — совсем чуть-чуть, на толщину волоса. И изнутри выглянул глаз.
Один. Янтарный. С вертикальным зрачком.
— О, — сказал кто-то из шкатулки голосом, похожим на скрип несмазанных петель. — Наконец-то. Я ждала тебя. Ты опоздала, — добавил голос укоризненно.
Я посмотрела на Кошмара. Кошмар посмотрел на меня.
— Если вы закончили переглядываться, — сказал она с достоинством, которое совершенно не вязалось с её положением, — то я готова рассказать вам, почему магия умирает, кто в этом виноват, и как вас всех спасти.
Я захлопнула крышку.
Глаз возмущённо заверещал изнутри.
— Это грубо! Очень грубо! Я, между прочим, древний артефакт!
— Древние артефакты, — сказала я, — не вываливают экспозицию в первые тридцать секунд знакомства. Это подозрительно.
— Я просто ценю эффективность!
— А я ценю обед. Который давно пропустила. Так что мы сейчас пойдём домой, я поем, выпью чаю, и тогда — может быть — выслушаю твою историю. Без драматических пауз и многозначительных взглядов.
— У меня только один глаз, — обиженно донеслось из шкатулки. — Как я могу делать многозначительные взгляды?
Я сунула шкатулку в сумку (сумка охнула от неожиданности), подхватила полы пальто и зашагала к берегу.
Кошмар летел рядом.
— Это было впечатляюще, — сказал он с уважением. — Ты только что заткнула древний артефакт.
— Древние артефакты — как родственники на праздниках, — ответила я. — Если дать им разговориться, потом не остановишь.
Я шла по льду, и лёд жаловался на холод, и шарф ныл о сырости, и где-то внутри меня тихий голос напоминал, что я подписалась на спасение мира, имея в арсенале социальную тревожность, хроническую усталость и теперь ещё говорящую шкатулку с одним глазом.
Классический набор героя. Абсолютно классический.
Из сумки доносилось приглушённое ворчание.
Продолжение: http://proza.ru/2025/12/12/692