Новая повесть

Вчера завершила "карагандинскую повесть" "Плавильная лодочка". Работала над ней с перерывами с сентября 2014 года. Среди тысячи дел ускорилась в 2017, ибо уже в 2016 году два издания "Дружба народов" и "Лиterraтура" указали мою незаконченную повесть среди главных книг 2016 года (фрагменты повести появлялись в Интернете). В моей «карагандинской повести» все сложные для российских немцев времена протекают одновременно, меняются только пространства, их декорации и одежды. Повествование всегда идёт в настоящем времени и синхронно, будь то изображение эмиграции из Германии в Россию, раскулачивания, войны, депортации, трудармии, эмиграции из России в Германию. В повести высокая концентрация метафоры в сочетании с фактографией. Документ и история раздвигают метафорику повести. Порой комментарии к повести показывают читателю, что он воспринял как метафоры реалии. Главный герой здесь – язык с его метаморфозами, метафизикой и способностью к рождению. Повесть написана на русском языке, но герои говорят на немецком языке 18 века (Люка и его семья), на диалекте поволжских немцев (Марийка, Лидия, Марк Феликс, Фридрих и другие), современном немецком языке (Юлиан). В постраничных примечаниях я даю перевод их диалогов на русский язык. При лирической густоте тем не менее есть и общая фабула, и отчётливые фабулы-прожилки частных судеб. Люка Зигфрид приезжает с семьёй в Россию, морем из Любека, попадает в Ораниенбаум, затем обозом идёт через Москву в Поволжье. По дороге умирает его сын Пауль. Чужая земля принимает в себя первую жертву. Но она становится родной. В 1914 году в бедной немецкой семье в Донецке растёт Роза. В 1931 году семья Лидии в процессе раскулачивания попадает из поволжского села Лилиенфельд в Караганду. Здесь у Лидии рождается и сразу умирает ребенок, её бросает муж, она одна. В 1941 году шестилетняя Марийка (Йекель) из села Гларус попадает в Караганду, она теряет маму, судьба её отца и братьев неизвестна. Марийка – из рода Люки Зигфрида. Лидия берёт её жить к себе, становится ей мамой. В трудармию (Карлаг) попадает из Поволжья Марк Феликс, он сходит с ума, его бросают умирать в посёлке Транспортный цех. Здесь ему помогают выжить. В Карлаге оказывается и брат Розы, Фридрих, бывший боевой лётчик. Он изувечен пытками, гниёт рука, ему её отнимают, он при смерти. Тоже «списанный» в Транспортный цех, Фридрих приходит там в себя и становится пастухом. Появляется родная мать Марийки с младшим сыном. Изгнанников в Караганде окормляет батюшка Севастиан. Сердце Лидии мечется между Марком Феликсом и Фридрихом. Роза и Фридрих, сестра и брат, находят после войны друг друга. В дальнейшем сын Марийки и дочь Розы станут мужем и женой. Внучки Анна и Йоханна выберут разные страны для проживания – Анна Россию, Йоханна Германию. В Германии протекает любовная линия Йоханна (она потомок Люки) – Юлиан (у них рождается мальчик Люка.). В России любовная линия Анна – Кирилл.
По жанровому объёму повесть тяготеет к роману, занимает мерцающее положение между романом и повестью.
Марийка здесь – важнейший персонаж: через неё вводится многоплановая фабула, именно её глазами мы впервые видим трагедию.
Повесть пронизана мотивами младенца, рождающегося вовнутрь. Проследим появление этого мотива повести:
«Советские немцы как царственный гротескный младенец. С лицом Екатерины II, он возлежит на красной бархатной подушке. Две причудливые изумрудно-красные птицы смотрят ему в рот. В его пухлой ручке – цветы с розовыми лепестками, пелёнки и чепец расшиты серебром. В жёстком коконе возлежит он, пеленальщик постелил под ним горностаевую мантию. Не двинуться, не вздохнуть ребёнку в серебре. Грубая рука пеленальщика похожа на кнут. Кокон пелёнки как тигель, узкий, жарко-пламенный, графитовый мешок. Ребёнок ждёт рождения вовнутрь, повитуха бродит в его недрах».
«Младенец, почти оформившийся младенец с алыми пяточками трогается в сторону своей родины».
«Рушится хрусталь; сколоты, звенят дни. Всюду взвесь, бред. Больно спелёнутый младенец заходится в крике. Люди! Бросьте мне с неба лодку, пусть она вывернется наизнанку в воздухе и упадёт на днище! Пусть упадёт на живот! Знает ли ангел эту глубокую точку в ритме, эту вмятину на собственной переносице, прыжок в рыхлую землю? На его лице семь печатей. Ему ли зализывать раны детям, развешивать грубые холстины и пелёнки на непросохшем небе, вить свитки? Ему».
«Ах, Роза, Роза, цветные лоскутки в волосах, маленькие руки. Живущий на небе растёт из-под земли, дым уходит в синь. Как кусок почвы, ангел встаёт и уходит в проём неба, корни свисают с его локтей, корчатся разбуженные им духи земли. Фридрих узнает вкус неба. Поверни голову, лётчик, увидишь, как шествует сильное существо. Хватаясь за волосы, ангел размыкается, и тысячи гонимых проходят в его глотку, создавая столпотворение, пробуя стены на вкус. Руки матери и младенец пока разлучены».
«Младенец Христос, дрожа всем телом, встаёт из яслей, он держит на руках другого младенца, у того жар. Праздник света. Во тьме неспасённого мира расцветает костёр. Луч бьёт в колодец сарая».
«Зигфрид не корни, а ствол дерева. Умершая веточка Пауля на обозе, дочка Эльзы на барже, сын Лидии и Виктора в саманном бараке: они часть младенца и весь он одновременно. Спелёнутые советские немцы неохотно ложатся в карагандинскую землю, их мышцы сводит до судорог, их гуленье и лепет поднимаются над землёй. Царственный младенец, достань мне с неба целую не расколотую звезду, побалуй меня подарком, я поцелую твою пяточку».
«Одно из самых приятных ощущений человека – прикосновение елея ко лбу. Когда тело отдыхает, это приятнее его труда. Когда душа трудится, это приятнее её отдыха. Алая пяточка сияет под потолком храма, и весь младенец, родившись, скоро воспарит к куполу».
Младенец в повести то проявляет себя как конкретный ребёнок – изображены три смерти маленьких детей (умирает сын Люки и Ханны – Пауль; умирает новорождённый сын Лидии и Виктора; на барже умирает дочь Эльзы), изображено спасение новорождённого Каспара в горящем доме в Гларусе, рождение ребёнка Йоханны и Юлиана – Люки; то сопрягается с образом младенца-Христа; то вбирает в себя всех депортированных советских немцев в условиях, в которых они скоро станут младенцем, ещё раз родятся, но теперь вовнутрь себя. Родившийся таким образом младенец тоже божественный.
Первая часть двухчастной повести называется «Пеленальщик». Пеленальщик здесь и тиран, и исполнители при тоталитарном режиме, и сами советские немцы, перерождающие себя в новых условиях.
Плавильная лодочка в моей повести не только форма для выплавки, роста, рождения человека вовнутрь, не только графитовый мешок с его несвободой, темнотой, смертью, но и подобие дома (лодочка) при вынужденной динамике изгнания.
К каждой главке своей «карагандинской повести» «Плавильная лодочка» даю два предложения, которые похожи и на фабульные подзаголовки, и на авторские эпиграфы, и на ключи, и на мистификацию:

Изгнанник укачивает в себе дом.
Марийка течёт жидкой металлической речкой.

Марк Феликс сжимался, проглатывал себя в кувырок.
На языке воя он говорил с существами гуманнее людей.

Вертикальный самолёт стоит в ангаре.
Мяч луны возвращён зрелому небу.

Ресницы его теперь цвета губ, цвета языка.
Если церквушку закопать в землю, можно ходить по небу и задирать к нему голову в поясном поклоне.

Человек и сам то драгоценен, то вторичен, как розовый лепесток в воздухе или в меду.
Марк Феликс жадно берёт в руки сухую землю, забивает ею себе рот.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 11.02.2018. Новая повесть