Валентин Нервин. 45-я параллель
«В добрый путь»
Вот улица с названьем «В добрый путь».
Неподалёку – станция Отрожка,
где я, бывало, принимал на грудь
и направлялся под её окошко.
Одноэтажный домик в три окна,
персидская сирень, как подобает…
Там проживала девушка одна,
да и сейчас, пожалуй, проживает.
Наверное, горит на кухне свет
и девушка…
О чём я вспоминаю? –
да я её не видел столько лет,
что и при встрече даже не узнаю!
А, может, и меня когда-нибудь
помянут по канону и по ГОСТу
на улице с названьем «В добрый путь»,
ведущей к недалёкому погосту.
2
«Улыбка»
Около фонтана, в чебуречной,
где всегда роились алкаши,
говорили мы о жизни вечной,
в плане трансформации души.
Атмосфера этого кружала,
не переходя на эпатаж,
в некотором роде, освежала
серенький воронежский пейзаж.
Разливное пиво, чебуреки,
водочка, нечёрная икра
и чудные люди-человеки,
не особо трезвые с утра.
Но… уже давно, по всем приметам,
жизнь пошла по новому пути:
боулинг стоит на месте этом,
алкашей в округе не найти.
Если наше прошлое – ошибка,
если даже горе не беда,
вспомните название «Улыбка» –
это у фонтана, господа.
Божья коровка
Столовка в деревне Покровка
и церковка невдалеке.
Залётная божья коровка
сидит у меня на руке.
Поэтому чувствую кожей,
какие миры надо мной;
но я почему-то не божий,
а самый-пресамый земной.
Покровка стоит на отшибе –
дорога ведёт в никуда,
а в этой столовке паршивой
водяра течёт, как вода.
Я сделаю татуировку,
в натуре, на левой руке –
залётную божью коровку
и церковку невдалеке.
* * *
Если мир устроить набело –
без наветов и химер –
каждый будет вроде ангела,
даже муха, например.
Станут все морально стойкими,
благодушными сполна
и за нами с мухобойкою
будет бегать сатана.
* * *
Есть у меня одна знакомая
и – говорю без дураков –
я для неё, как насекомое,
в её коллекции жуков.
Поскольку силой убеждения
не усмирить живую плоть,
ей доставляет наслаждение
мужское сердце проколоть.
Пришпилит маленькой иголочкой,
не хуже всякого врача,
и будешь ты лежать на полочке,
закрылками не стрекоча.
Поэтому, во избежание
того, что не произойдёт,
я разлюблю её заранее
и полечу, как самолёт.
* * *
Жизнь устаканилась и понемногу
определилось её существо:
я направляю послания Богу
и получаю ответы его.
Если идти по течению Леты,
то получается, как ни крути,
что доставляются эти ответы
через людей незнакомых почти.
Вон, рыбачок у причала шаманит,
я подойду, за спиной постою;
он обернётся и запросто глянет
с облака
в самую душу мою.
2
За пару дней до Рождества
За пару дней до Рождества,
прогуливаясь возле дома,
я встретил русского волхва,
бегущего из гастронома.
Какие звёздные миры
ему провидятся в тумане,
какие чудные дары
лежат во внутреннем кармане?
Он остановится, когда
пересечёмся временами,
и Вифлеемская звезда
закупоросится над нами.
Из детства
Ю.Кублановскому
На фоне железнодорожных путей,
согласно церемониалу,
калека безногий в тележке своей
с утра колесил по вокзалу.
Душа на пропой и медаль посреди,
а за отворотом бушлата –
согревшиеся у него на груди,
скулили слепые щенята.
А он, бедолага, шутил невпопад
среди суеты балагана
и водкой выкармливал этих щенят,
бутылку достав из кармана.
Хорошие граждане средней руки,
забаву ценя лобовую,
охотно кидали свои медяки
в тележку его гробовую.
В шалмане водяра текла, как вода,
навстречу собачьему веку,
кого мы сильнее жалели тогда –
щенят или всё же калеку?
Вокзальные слёзы легли про запас,
бухло переполнило чашу.
Кого мы сильнее жалеем сейчас –
себя или Родину нашу?
* * *
Кладбище. Чугунная ограда
на могиле божьего раба.
Облака расплывчаты, как правда,
и необратимы, как судьба.
На задворках памяти короткой
люди обустраивали рай.
Тишина, разбавленная водкой,
безотчётно льётся через край.
На периферии христианства
два тысячелетия подряд
узники трёхмерного пространства
молча за оградами парят.
Муравей
Галактика всегда наедине со всеми,
кому не по зубам загадки бытия:
Что знает муравей
о солнечной системе,
что ведомо звезде
о жизни муравья?
Планета своего пути не выбирает,
поэтому летит по замкнутой кривой,
а муравей сидит
и спичками играет
на маленькой своей
Земле пороховой.
* * *
На площади возле вокзала,
где мается пришлый народ,
блажная цыганка гадала
кому-то судьбу наперёд.
И было, в конечном итоге,
понятно, зачем и куда
по Юго-Восточной дороге
ночные бегут поезда.
Когда,
на каком полустанке
из полузабытого сна,
гадание этой цыганки
аукнется, чтобы сполна
довериться и достучаться,
и чтобы – в означенный час –
по линии жизни домчаться
до линии сердца, как раз!
* * *
Л. Аннинскому
Не избами, не сеновалом
и не перегаром печали –
Россия пропахла вокзалом,
где мы провожали, встречали;
где были победы, обиды,
разводы на лагерных зонах
и где посейчас инвалиды
поют на холодных перронах.
А мы в привокзальном буфете
сидим посредине Отчизны,
как будто никто не в ответе
за все инвалидные жизни.
* * *
Небеса населены богами,
а внизу – по контуру земли –
бегают короткими ногами
бедные, как люди, муравьи.
Обитая прямо по соседству,
зная друг о друге без прикрас,
мы похожи, если приглядеться,
только боги разные у нас.
Говорят, мы созданы из глины,
остальное не про нашу честь,
но в моей повадке муравьиной
что-то человеческое есть.
И пока мы делим крошки хлеба,
принимая их за божий дар,
в апогее солнечного неба
боги дегустируют нектар.
* * *
Ночной трамвай
По следу ночного трамвая
летят золотые огни,
до самого Первого Мая
продлятся пасхальные дни.
А воздух пропах куличами,
поэтому тошно чертям
шататься такими ночами
по нашим трамвайным путям.
Гуляй, чернозёмная рота! –
любая душа, на пропой,
усыпана до поворота
яичной цветной скорлупой.
Я даже не подозреваю,
что время глядит на меня
с подножки ночного трамвая,
на стыках пространства звеня.
* * *
Облака
Человеческим законам
неподвластные пока,
над Кожевенным кордоном
вечереют облака.
Собираясь у излуки,
вечереют надо мной –
выше боли и разлуки,
выше радости земной.
Если к облаку подняться
по закатному лучу,
то такие песни снятся –
просыпаться не хочу.
То ли эхом, то ли стоном
отзывается строка:
над Кожевенным кордоном
вечереют облака.
* * *
Погребки
Полустанок-полустаканок
называется Погребки.
После пьянок и перебранок
маринованные грибки.
День пройдёт, поезда промчатся,
Бог не выдаст – жена не съест,
никакого тебе начальства
на четыреста вёрст окрест.
Не железная ли дорога
устаканила горемык? –
здесь от стрелочника до Бога
получается напрямик.
…Пассажирский проходит рано.
Закобенившийся чуть свет,
я бы вышел на полстакана,
только тут остановки нет.
Просвистели… А за составом
те же, времени вопреки:
будка стрелочника, шлагбаум,
за шлагбаумом – Погребки.
* * *
Под комариный перепляс
и стрекозиное кокетство
я понимаю, сколько в нас
от насекомого соседства.
Что мы талантливы, пока
Земля – как маленькая сцена,
где я играю то жука,
то мотылька, попеременно.
Душа по воздуху искрит –
наивная и слюдяная,
и даже бабочка ночная
со мной по-женски говорит.
* * *
Пройду с утра вдоль нашего квартала –
по достопримечательным местам,
где женщина безумная читала
свои стихи собакам и котам.
Предполагаю, что, по крайней мере,
имея первобытное чутьё,
все эти замечательные звери
беспрекословно слушали её.
Безумия таинственные знаки
и слова эмпирический закон
воронежские кошки и собаки
по жизни понимают испокон.
Как проклятый, карябаю бумагу,
а человеку надо по судьбе
найти обыкновенную дворнягу
и взять её в товарищи себе.
* * *
Светлячки
В буераках и дворах,
выгорая до нутра,
светлячки, на всех парах,
самолётят на «ура».
До утра туда-сюда
хороводят неспроста,
залетая, иногда,
в интересные места.
Если ты намерен быть
в этой жизни светлячком,
знай, кому и где светить
и подмигивать очком.
* * *
Солдатики
Если сверху лучше видно,
то из космоса – вдвойне.
Мы под Богом, очевидно,
как солдатики на пне.
Как он, бедный, различает
наши злые существа,
что для Бога означают
солдафонские слова?
Не без умысла, чего там? –
но случается и мне
притворяться идиотом
на какой-нибудь войне.
Только не судите строго
ни себя и ни меня:
человек похож на Бога,
потому что выше пня.
* * *
Стрекоза
Как будто звезда Голливуда
тебе заглянула в глаза –
чешуйчатокрылое чудо,
танцующая стрекоза.
Откуда на русской равнине,
где судьбы летят под откос,
берутся такие богини
с фасеточным взглядом стрекоз?
Она заглянула случайно
в таинственные времена,
где жизнь коротка и печальна,
когда улетает она.
* * *
То ли юность мою, то ли старость
разнесли по России ветра.
Кувыркаться по жизни осталось
на день меньше, чем было вчера.
Никогда никому не пеняя
на чудную планиду свою,
на окраине русского рая
с алкашами в обнимку стою.
Что за тень по земле распласталась
напоследок, сама посуди:
то ли юность моя, то ли старость,
то ли целая жизнь позади…
* * *
Что-нибудь о тюрьме и разлуке…
С. Гандлевский
Человек не имеет ни слуха, ни голоса,
но поёт вечерами, когда поддаёт.
А жена, расчесав перманентные волосы,
сочиняет закуску
и тоже поёт.
И подаст она мужу лучок да селёдочку,
завсегда понимая душой, почему
хорошо на Руси человеку под водочку
закусить на свободе
и спеть про тюрьму.
* * *
Эта бабочка порхает
без печали и забот
и не знает, и не знает,
что без памяти умрёт.
Эта женщина хотела
много дыма без огня –
пролетела, пролетела
между пальцев у меня.
Напоследок остаётся
только легкая пыльца
и беспомощно смеётся
маска женского лица.
* * *
Эта Родина проще простого,
эта правда, как небо, стара.
У кривого столба верстового,
наконец, оглянуться пора.
Сколько всякого было-случалось
и случается в ней до сих пор! –
и земля под ногами качалась,
и стреляли друг друга в упор.
Но, какого-то лешего ради,
представляется мне, например,
будто жили по вере и правде,
будто слушали музыку сфер.
У кривого столба верстового
подымается дым без огня.
Эта Родина проще простого,
эта вера от пули меня…
* * *
Я вовсе не пророк
и даже не философ –
на лаврах почивал,
на нарах ночевал –
по смутным временам
доносов и допросов
в сообществе своих
сограждан кочевал.
Я часть моей страны –
загульной и былинной –
и часть её любви,
не знающей границ.
Наверное, умру –
и в Книге Голубиной
добавится одна
из множества страниц.
Другие статьи в литературном дневнике:
