Собачий рефлекс

                                                               
   Расскажу один дурацкий случай. Мы с товарищем совершили должностное преступление, даже два. Ради Владимира Семёновича Высоцкого, который был тогда в дефиците не меньше, чем хорошие товары в магазинах. Сразу скажу, срок давности и неотвратимости наказания истёк. Было это в те ругаемые времена, когда у всех была работа, с которой можно было сбежать или опоздать на неё и тебя за это не били, а как бы не замечали такой мелочи. Мы с Никанором, интеллигентным созерцательным казахом, тогда работали в лаборатории генетики: он младшим научным сотрудником, а я лаборантом. Правда, платили в науке мало, поэтому у нас с Ником была подработка в посёлке Элитное: я охранял зернофабрику, а он МТС (не путать с нынешней, тогда были машино-тракторные станции, а не мобильной телефонной связи). Радищев когда-то совершил и описал путешествие из Петербурга в Москву, мы с моим товарищем в один прекрасный зимний вечер совершили путешествие между тремя посёлками Краснообском, Мичуринским и Элитным ради любимых песен. Вот его я и опишу, только короче, чем Радищев и не всё, а только обратную дорогу.
   Сбежали мы ещё до конца рабочего дня из нашего васхниловского НИИ растениеводства в Мичуринский, где в сельском ДК был вечер, посвящённый опальному барду, и хотели ещё успеть на свои сторожевые смены. Опаздывали, конечно, потому что ведущие увлеклись и вечер затянулся буквально дотемна. 
   И вот мы с Никанором, культурно просвещённые и морально удовлетворённые, быстрой, почти спортивной ходьбой, идём через заснеженный лес вдоль электрических фонарей по асфальтированной дороге на автобусную остановку, а поскольку червячок совести нас всё-таки подъедает, иногда переходим на вполне спортивный бег.
   Обгоняем какого-то местного, пьяного, в дурацких ботах, в чёрной кожаной куртке и шапке-формовке, который бредёт, покачиваясь и дымя вонючей папиросиной.
   - Куда бежите? – спрашивает любознательный местный.
   - От милиции, конечно, - отвечаю, не задумываясь, и мы огибаем его, на ходу делясь впечатлениями, потому что залётные ребята рассказывали много интересного и даже неизвестного о Высоцком. 
   - Слушай, Антоха, а он ведь за нами увязался, - встревожено говорит через некоторое время мой товарищ.
   - Ну и пусть себе,  - беспечно отзываюсь я. – Всё лучше бегать, чем водку пьянствовать.
   И вот глупейшая картина: мы мчимся почти километр по заледенелой дороге, а сзади молча, тяжело бухая ботами и хрипло дыша, этот в чёрном кожане. Догнать, правда не может, всё-таки выпивши, да и лёгкие прокуренные… Но упорный, не останавливается, только папиросину выбросил.
   В общем, опередили мы его изрядно, а на “Мостике” притормозили и стали ждать автобуса. Продолжая беспечно трепаться о о прошедшем вечере.
   Местный подбежал, потоптался поодаль, но почему-то сразу не подошёл, наверно, его смутило наше спокойствие, да и народ вокруг... Потом присмотрелся, стоят два интеллигентных очкарика, лохи, как говорят по современному, и подгрёб-таки.
   - Эй, земляки, вы чё, в натуре, бегаете?
   - А мы за здоровый образ жизни, - отвечаю я к ужасу осторожного Никанора, который не любит никаких острых ситуаций и считает, что их не нужно провоцировать.
   - И чё? – тупо спрашивает пьяный. И уже как-то недобро оскаливается, и зубы у него через один металлические и зловеще поблескивают в свете фонарей.
   - Да ничё, живы-здоровы, чего и вам желаем, - отвечаю.
   - Ты чё, земляк, наглеешь что ли? – зацепляется за мои слова местный. Ну, не за эти, так за другие бы уцепился. - Я здесь в Мичуринском  мазу держу, всех гоняю, понял, да?..
   А чего не понять, подумаешь, бином Ньютона. Дальнейший разговор происходит на разных языках, с его стороны на фене, а с моей на великом, могучем, но литературном языке, которому учили нас наши русские классики. Никанор благоразумно отмалчивается за моей спиной.
   В ходе непродолжительной беседы местный блатарь слегка теряется, вроде бы его не боятся и ему это странно. Долго и мучительно он что-то соображает. Слышен шум ветра, проезжающих машин и поскрипывание его мозгов, а может это скрипит снег под нашими подошвами, мы все переминаемся на морозце. Подъезжающий 45-й подстёгивает решительность пьяного.
   - Так, пацаны, вы в натуре, никуда не поедете, - заявляет он и загораживает грудью заднюю дверь.
   - В натуре не поедем, а в автобусе поедем, - отвечаю я, не показывая, что всё-таки напряжён, и мы неторопливо идём к передней двери.
   - Я вас не пущу.
   - Попробуй.
   На всякий случай держу его в поле зрения, пока мы с маленькой  толпой забираемся в автобус, вначале Никанор, потом я.
   Он не решается нас остановить и не лезет за нами. Моё поведение сбивает его с толку.
   Мы рассчитываемся с кондуктором, устраиваемся впереди, в тесноте да не в обиде, и несколько успокаиваемся. Волнуемся уже о другом – опаздываем на смены почти на полчаса! Ладно, хоть начальство к вечеру обычно уходит…
   - Слушай, Антоха, а он, кажется, тоже зашёл, - через некоторое время робко сообщает Никанор, который стоит лицом к задней площадке.
Оглядываюсь внимательно: народу много, блатного не видно.
   - Да ну, Ник, тебе показалось.
   Через остановку - Элитное. Мы вырываемся из переполненного автобуса, как из трясины, часть пассажиров гурьбой идёт на Краснообскую остановку, а мы быстро переходим дорогу и через пустынное заснеженное поле спешим в Элитное. Туда ведут две тропинки, постепенно разбегаясь в разных направлениях. Здесь дорогу нам освещают уже не фонари, а появившаяся луна.
   - Он за нами идёт, - вдруг заявляет Никанор, который беспокойно оглядывался всё время, и в голосе его звучит паника. Может, у моего товарища мания преследования?
Действительно, какая-то фигура маячит сзади, но издали не разобрать, кто это.
   - Ну-ка, побежали, - предлагаю я, и мы опять мчим за здоровым образом жизни. Никанор чуть впереди и, кажется, довольный моим предложением. Через минуту я вижу, что погоня возобновляется. Значит, это и в самом деле тот из Мичуринского. Только на этот раз топает решительнее, потому что не отстаёт, а даже догоняет.
   Что ж, всё прояснилось, и я молча разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов навстречу нашему преследователю. Никанор сноровисто бежит дальше, ничего не заметив, а я жду, сунув очки в нагрудный карман куртки, слегка согнув и напружинив ноги, готовый к труду и обороне.
   Пьяный блатарь не успевает перестроиться в азарте погони, алкоголь ведь он не только на печени, но и на соображаловке сказывается. Он не успел или не захотел задумался - и чего это я так спокойно стою? - наскочил, не останавливаясь, и ударил с правой. Думал, наверно, что снесёт меня, как Теофило Стивенсон, был тогда такой знаменитый кубинский боксёр, который почти все свои бои заканчивал нокаутами. Но вместо этого полетел в снег сам, потому что я поставил под удар одну руку, а другой в варежке даже не ударил, а просто зацепил его в скулу по ходу, и гроза Мичуринского нырнул в снежную целину, не успев понять, что произошло.
   Я возвышаюсь над ним на тропинке, а он барахтается где-то в снегу и пытается подняться.
   - Ты чё, земляк, я же тебя порву, в натуре, - доносится до меня снизу, но уже  не очень убедительно.
   - Давай, попробуй. Я каратэ занимаюсь, чтоб ты знал, – сообщаю я блатарю. Может, это надо было раньше сделать?
   Он встаёт, топчется метрах в трёх от меня, по колена в снегу, и не торопится выполнять свою угрозу. Сзади осторожно подходит Никанор. Мы  возвышаемся над поверженным преследователем уже вдвоём… Ему это, наверно, страшно действует на нервы.
   - Ну, иди сюда, падла! – в истерике кричит блатарь. – У меня нож, я тебя порежу, понял, да?!
   Вообще, у меня дурацкие жизненные принципы, за которые мне всегда достаётся от моего тренера: я никогда не бью первым и не добиваю поверженного противника. Это не по-восточному, это меня так неправильно воспитывала наша русская классическая литература.
   Но если блатной не врёт, и у него на самом деле нож, это несколько меняет дело, потому что шансы наши уравниваются, да ещё с моим неважным зрением. Щурюсь, но ножа не вижу. Бить или не бить – вот в чём вопрос. Наверно, можно не миндальничать и свалить его ногой в прыжке, а потом вырвать нож и акцентированным цуки ему в морду?.. Попрактиковаться, как призывает тренер, если есть такая возможность. Правда, далековато, страшновато, да и жалко пьяного дурака. Он боится меня, я опасаюсь его. И вообще, бить человека по лицу я с детства не люблю, перефразируя Высоцкого. Поэтому и каратэ занялся, как это не парадоксально. Когда умеешь драться, чувствуешь себя увереннее, и реже приходится свои умения применять. А тренеру я говорю в его же понятиях: «Володя, лучший бой – это несостоявшийся бой». Он злится, смеётся, и лупит меня во время спаррингов.
   А время идёт, и наше опоздание потихоньку перерастает в должностное преступление.
   Уже, кажется, целую вечность мы стоим в нерешительности: блатарь не хочет ко мне, я к нему… Патовая ситуация. Он, наверно, завыл бы на луну, но ещё не хочет терять остатки своего блатного гонора. Ему хуже, у него боты полны снега, и уши замёрзли на ветру. Он уже не кричит, не дёргается, не пугает, молчит. Всё понял.
Никанор притопывает рядом, у него ботиночки на тонкой подошве… И никого кроме нас в этом сумеречном заснеженном мире.
   - Слушай, а с чего он за нами увязался? – недоумевает мой товарищ, у которого страх постепенно проходит.
   - Ник, - говорю я ему, как будто мы одни. – Это собачий рефлекс. У собак и блатных он срабатывает, когда им кажется, что их боятся. Бежишь, значит боишься. Боишься, значит, ты слабее и в тебя можно вцепиться. Он же за нами бегал, когда мы бежали, правильно?
   - Ну, правильно, - соглашается Никанор.
   - Это ты меня собакой назвал, падла? – с опозданием доходит до нашего преследователя. – Сам ты, падла, собака!
   Но он уже сдался, голос дрожит - наглость его сдулась, как воздушный шарик.
   Развязка неожиданна. Со следующего автобуса, слышно по выкрикам и гоготу, вываливается компания элитновской молодёжи. Она идёт по второй тропинке, почти параллельной нашей, и вскоре оказывается в пределах видимости.
   - Эй, парни! – внезапно хрипло орёт несчастный блатарь, махая руками, в которых всё-таки нет ножа. – Выручай! Двое на одного, палы, наскочили!
   Молодняк останавливается, оценивает ситуацию. Вот ещё не хватает, чтоб какие-нибудь его кореша оказались! Я объясняю, в чём дело. Молодняк всё понял – это мы свои, а блатной забрался на чужую территорию.
   - Братишка! – кричат нашему снежному пленнику, - ты бы дул отсюда, пока ребята добрые, может они тебя и не тронут!
   Блатарь сложным зигзагом, как заяц, огибает нас, выскакивает на тропинку метрах в десяти.
   - Мы ещё встретимся, палы, я вас запомнил! – дрожащим голосом пугает он нас. Я делаю вид, что шагаю к нему, он позорно бежит. Это его ошибка. Внезапно молодые, до этого не слишком агрессивные, срываются с места и с улюлюканьем бросаются за ним.
   - Ни фига себе! - говорит интеллигентный Никанор. - Не понял он ничего про собачий рефлекс!
   Вот такая история про наше должностное преступление, любовь к Высоцкому, из-за которой мы на него пошли, и про собачий рефлекс.
   А нашего опоздания, кстати, так никто и не заметил…