Насладились

Солнечным утром в квартире с высокими потолками послышался сильный бряк! Откуда он шел, сразу понять было нельзя. Из спальни родителей? Там никого. Только тюль на окнах качался как снеговой. На трельяже светились флакончики, на темной этажерке — безрукая Афродита. Мама сказала, что руки отвалились не у живой, у каменной фигуры, но все равно Афродиту было жалко.
В большой зале зевали ротиками игластые алые рыбки, они висели в аквариуме как елочные игрушки. Народу тоже никого. Пошли дальше. Холодно, теплей, тепло. Еще теплей? Теперь горячо. Ближе к кухне все понятно.  Здесь уже прошел снегопад и на полу сугробы от рассыпанной муки. Одуванчиками расцвели разбитые яйца. Брякнул большой тяжелый бидон на желеную подставку! Двое серьезных детей как раз наклонили бидон, чтобы налить в миску мед. Широкая чайно-золотая полоса, ослепительно сверкая, поплыла через край. В черных глазах детей полный восторг, для них настал праздник. Потому что свобода, делай, что хочешь.
— Что ж ты, Бася, край качнула? — закипятился старший. — Да еще пальцы облизываешь! Нашла время, вон сколько пролили.
— Никак отлипнуть не могу, — понурилась Бася. — А ты тоже качнул, спорим, у тебя больше пролилось...
— Ну, ничего. Зато будет сладко до потери сознания. Насладимся!
Старший бухнул на огонь большую зеленую кастрюлю, велел шарики из теста скатать. Но пока с шариками возились, кастрюля стала чадить.
- Антош, у мамы такого не было...
- Какого такого? Кха.
- Ну, с дымом...
- А что я сделаю? Ма шарики прямо в меду и варила. Может, водички подлить?..
Тут опять пш—ш! Кха! Кха!
— Вот видишь, сам дышать не можешь. Я боюсь.
— Да ты девчонка, трусиха, что с тебя взять. Ты любишь сладенькое есть. А я сказал, что сделаю —  так сделаю.
Он бросил шарик в мед и задумался.
— Долго с ними прокопаемся. Давай что-то одно большое слепим, в духовку сложим и хана. Ты, например, косу можешь сплести?
— Да я только наизнанку, как у рыжей куклы.
— Можно наизнанку, — разрешил Антоша.
Бася подпрыгнула весело, плетеный ободок свалился с волос, и она кое-как пристроила его обратно. И опять мукой на волосы.
— Здорово мы тут... Насорили. А вдруг до мамы не успеем?
— Успеем и сделать, и съесть.
Они скатали из теста неровные веревки, и Бася стала плести. Как вдруг эта «коса наизнанку» свесилась и поползла со стола.
— Держи, а то уползет! — закричала Бася. — «Растим косу до пояса, не выроним ни волоса...»
— Какая она коса, раз живая? Змея. Давай про змею.
Антошка загремел железным подносом в духовке.
— «Ах, это я, ах это я, пришла очковая змея...»
Они шлепнули желтое тесто на черный противень и защелкнули дверцу. Все, можно упасть на табуретку и перевести дух.... Оглядеться...
— Ничего себе, — подняв мучные брови, сказал Антоша. — Побоище. Сходи за веником.
— А ты сам—то? — Басе стало обидно.
— А мне некогда, буду следить, чтоб не сгорело.
— Хитренький. Себе полегче, мне потруднее.
— А ты не мелочись. Будь выше этого.
Бася была ростом маленькая, но как быть выше здоровенного Антоши - знала. Поэтому тяжело вздохнула и потащила в кладовку бидон. И веник принесла, и тряпку, и начала все сметать в кучу.
— Бась, тебе воды принести?
Бася гордо молчала. Антоша фыркнул. 
— Вроде уж пахнет жареным, а?
Бася мела и молчала. Он достал противень, обжигаясь и строжась, потыкал спичкой. Тесто к спичке прилипало. Эх, рано еще... Он захлопнул духовку, а во дворе захлопали дверцы машины.
— Приехали! Ну, атас, сейчас нам будет.
А бежать некуда! Бася ползала на коленках, пытаясь смыть  пол.
— Бась. Давай выкинем?
— Ты что! В ведре- то сразу увидят. А сколько меда, яиц потратили...
— Плевать! Или спрячем... — Антоша схватил тряпку, противень и кинулся вон.
— Да куда ты? Не выбрасывай, ни за что! Под стол хотя бы...
Тут вошла усталая мама и разогнулась от тяжелых сумок. Она все увидела. Сразу.
— Зачем брали мед? Я прятать от вас должна?
— Да мы хотели сделать твои пампушки с медом... Чтобы ты обрадовалась... Я даже пол мыть начала...
— Спасибо, конечно. — Мать посмотрела на Басю очень пристально. - А про посуду не подумала? 
— Да я просто не успела...
— Простодушная. А где Антон? Наверняка он затеял и смылся. Как всегда.
Ма начала разбирать посудный завал и греть воду. Бася стояла столбом, не смея удрать, как Антоша.
— Когда я была маленькая, на мне был весь дом, — бросала мать отрывисто. — Родители работали дотемна, я варила борщ, лущила кукурузу, рвала траву кроликам, мыла двор, а уж уроки само собой.
— Как «мыла двор»? Землю? — Не поняла Бася.
— Двор, мощеный красным кирпичом. Его мыли ве¬ником и ходили босые.
Бася в страхе представила себе худенькую девочку с черной косой, которая работала, как в сказке, на злую волшебницу. Бася поняла свою вину, и собралась уда¬риться в слезы.
— Если бы я такое сделала... — Начала ма и сама себя оборвала— Иди с глаз!
Бася выскочила из кухни, а мать остановилась с тряпкой в не отмытой зеленой кастрюле, но засмотрелась в беленую стенку. Она там увидела свое далекое жаркое детство. Как кто-то шел на водокачку в парк, а она полола огород. Как кому-то наглаживали платье и ленты, кого-то ждали у ворот, а ее ждали только окрики и пьяный отец. И как она делала ночами уроки, а он гасил керосинку...
Мать  помедлила, потом  решитенльно шагнула  на кирпичи  родного двора. Прошла острожно вдль всего дома, неслышно растворила окошко и подрутила  фитиль  лампы. Лампа  засветилась  ярче, и девочка,  сидящая около стола с  учебником  в руках, ошалело помотала  голоовой. Она же  только  что  притуила  мпу, а тут  вдруг лампа  сама  загорелась! И около нее пряник. Девочка быстр его уплела… Снова уставилась в учебник. А женщина  прошла обратно  к  воротам и исчезла… Этаженщина  вновь очутилась на  своей неубрнной  кухне и вздохнула. Мыслеено она  ного  раз перелетала в прошлое, чтобы  помочь  себе  маленькой, но это были толко  минуты.
Ну вот, была маленкая девочка,  а  теперь она выучилась,вышла же в люди, не хуже многих. Значит, и спасибо родителям за суровость. А что взять с этих?  Нахлебники, вруны, неумехи. Их жалеешь, а они...
Поздно ночью, когда по детской заплавали пятна от уличного фонаря, первой встала в тиши партизанка Бася. «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше...»
— Антош, вставай. Надо косу съесть.
— А-у-эх! — Зевнул сонно Антон.
— Ешь сама.
— Нет уж, нетушки. Вместе!
— Выбросить лучше.
— Ничего не лучше. Сам знаешь, что за это будет. Они, бедные, вытащили противень с косой — медленно, не так, как из духовки. Отломили по кусочку, по второму. Сверху была корка запеченная до хруста, а под ней тягучка сладкая, даже горло защипало. Да, не пропеклось...
— Больно сладко.— Вздохнула Бася.
— Да, с водичкой бы. На еще.
— Не. Никак. Все слиплось.
Через две ночи терпенье кончилось, а косы все еще оставалось много. Приходилось вдобавок перепрятывать противень от ма... Вся комната пропахла медом — и стол, и шкаф, и кофты в шкафу. Басе приснился сон: в темном лесу пряничный дом с шоколадной крышей. Только хотела Бася отломить кусок, как из окошка выползла жареная коса и зашипела в масле по-змеиному. Бася подскочила на кровати, схватилась за голову.
— Антош, вставай.
— Да надоело, уйди.
— Не уйду. Быстро ты насладился. А говорил...
— У меня от нее живот болит.
— А у меня, думаешь, нет?
— Ну и плюнь. — Антоша отвернулся к стене.
— Тебя никто не заставляет.
— Тогда пойдем и скажемся, — тормошила Бася.
— Охота тебе нарываться.
— Хитренький. Сам затеял, а я расхлебывай. А как же ты на войне-то?
— Не сходи с ума. Войну с плюшкой сравнила.
— Раз тут боишься, значит, и на войне забоишься.
И Бася с вытаращенными глазами опять начала жевать эту косу. Ей казалось — она ее туда, а она оттуда. И от чего ей стало хуже — от косы или от Антоши?
 В этот жуткий момент в детской загорелся свет. Его включила вбежавшая в ночной рубахе мать. Она увидела сына, который лежал, отвернувшись и уронив одеяло. Она увидела дочь, которая сидела на корточках и жевала какую-то веревку, причем со слезами на глазах.
— Что это за гадость? — Закричала мать, шатаясь и держа себя обоими руками.
— Это не гадость, а сладость... Мы пекли, не допекли. Но больше мы не можем. Это есть. — Угрюмо проговорил партизан Антоша.
— Мы испортила много меда, но не съели. Живот уже болит... Теперь ругай...— Добавила Бася.
— Да кто... Кто вас заставлял это есть, я спрашиваю? — Ма чуть не упала.
— Никто. А то бы нас пороли. Мы думали — съедим, никто не узнает...
Мать широко открыла глаза и наверно, ей показалось, что все как в детстве — пьяный отец и летят табуретки.
— Вы уже сами себя выпороли, ребята... Нет ничего хуже страха... Хуже ожидания страха. Неужели я такая для вас страшная? Вы ж могли умереть от заворота кишок, вы понимаете? И я бы ничего не знала! — она закрыла лицо руками.
— Мама, отомри... — Испугалась Бася. Та резко подняла голову.
— Сейчас же марш на кухню. Руки мыть, молоко горячее пить... И чтоб ни случилось — все говорить по-человечески, слышали? А не так...
Тут она обхватила руками их головы и опять замерла. И они так стояли, дышали. Надышаться не могли.