Но ведь я же люблю

      Бася, несмотря на юные годы, любила сразу  двух мужчин. Но кого любить сильней  – выбрать не могла. Учитель Мельников с его войной, седыми висками, с особым пониманием истории, покорил Басю сразу и навсегда. «Мам, дай водки», – негромко сказал за ужином он, только тем и выдал горечь. От песни «В этой роще березовой...» у нее на глаза наплывали слезы. Она твердо верила, что Мельников честно воевал, но это было давно, а теперь он был просто учитель. Очки, указка – ну что тут героического? Журналист Алябьев летал по заграницам, разговаривал с кинозвездами, не боялся никого. Он был красивый до сумасшествия, он влезал в окно к любимой, потому что ждать всю ночь до утра невозможно. Но какой же он герой? Просто озорник. Басю смущало то, что Мельников и Алябьев были из кино, не из жизни. Ей хотелось живых героев. На русском дали тему сочинения – «Герой нашего времени». И писать можно было про Печорина, а можно – на свободную тему. Это, конечно, интереснее...
– Мам, у нас кто герой нашего времени? – спросила Бася у матери.
– Кто умирает, но не сдается, – ответила мать, выжимая в ванной халаты и полотенца.
– На войне, что ли?
– Не обязательно на войне... На уборочной страде тоже.
– Но там никто не умирает!
– У каждого своя страда, – выпрямилась мать, – я молодая бегала по полям, проверяла глубину вспашки, простудилась, воспаление легких заработала.
– И что, доказала?
– Ничего не доказала, чуть на тот свет не ушла. А кто там пришел?
– Это папа! Из командировки! Чего привез-то? Ура!
– Это сласти, апельсины, подводное снаряженье Антону. Конфеты из министерского буфета, – шумно захрустели на кухне кульки.
– Степа, подожди с припасами. Ты чего это зеленый такой? Заболел, перенервничал? Сразу же видно, – мама вглядывалась в папу, будто он не рядом стоял.
– Да так, канудит* что-то. Ты завари мне травы, пройдет.
– Значит, была коллегия. – Мать посмотрела в окна как будто на коллегию. И нахмурилась. – Чего сказали? Бася, брысь.
– Сказали, что если не возьмусь делать машину «Вектру», то снимут с работы. И партбилет заставят положить и все такое.
– А ты?
– А я сказал, что не возьмусь. – Отец разделся, умылся и упал в кресло.
– Господи. – Мать долго молчала. – Тоже мне, герой нашелся. Чем уж она такая плохая?
– Да она не плохая, если на ней все импортное до последней гайки. А с нашими запчастями.… Да мы же считали все! Убыток прямой.
– Ну, так что, они не понимают?
– Понимают. Ваньку крайнего ищут. Лицензию купили, теперь куда ее.
– Ну, так ты не волнуйся, не сдавайся тогда. Я тебе чай с травой дам лечебный, отойдешь... – Мать убежала.
      Бася, взяла апельсин и ушла к себе. У нее герой нашего времени  нашелся. Поэтому она села и написала сочинение про своего отца.
      Про его тяжелое детство, про тюрьму, куда мальчонкой попал за собирание колосков, про то, как он мечтал стать танкистом, но учиться пришлось в сельхозинституте. Кажется, он мог стать ученым, но бросил город и уехал поднимать МТС, так назывались тракторные станции...
      «Важней всего для него было слово «надо»: надо ехать жить в деревню, надо доставать  запчасти, чтобы трактора не стояли. Во всех МТС «СТЗ Нати» стояли, а  у него нет. Надо выводить из прорыва  завод, который много лет не давал  план. Надо не спать, день и ночь мотаться, а потом приезжать домой больным и падать без сил.
      Когда он стоит на трибуне, над ним в  солнечном ветре бьются знамена, а на груди светлой точкой вспыхивает орден. И достался он не просто так. Да, война давно кончилась. Но герои  бывают не только на войне. Есть герои каждого дня, и их победы никто не знает. Но сколько же надо честности и мужества, чтобы победить...»
      До  победы с «Вектрой» отцу было далеко. Зато мужества понадобилось очень много, и не только ему одному. Вскоре после  этого Басена прочитала другое «сочинение», пришедшее по почте в твердом конверте. Там, наоборот, выходило, что ее отец Бубенцов С. А. унес с завода много мебели и ковров, на складах посадил своих, «не своих» всех уволил, что он самодур и подлец. Бася вспомнила только старые батареи, которые протекали и потолок в прихожей, под который подставляли тазик в снег и дождь. Она вспомнила задушенных во дворе щенков, которые так и не успели вырасти в собак. И еще как они с Антошей просили отвезти их на речку, и никто не вез, а потом отвез шофер, отцу было некогда. И еще самого отца, у которого после Москвы вечно болел живот, и мама его отпаивала травой. Самодур и подлец? Согнувшись у себя в кровати, Бася долго пыталась плакать и не могла. Мать пришла с работы и обо всем догадалась.
– Я тебя понимаю, – сказала она. – Людская ненависть – страшная вещь. Ты сама видишь все наше «богатство». Ты видишь, я даже ремонт не могу сделать в этой хибаре. Анонимка пришла домой, это хорошо. Печать стоит. Значит, прочли и отцу вернули, чтобы в курсе был.
– А его выгонят за «Вектру»?
– Посмотрим. Он начал другую машину делать, «Пестра» называется.
– Почему так смешно?
– А потому, что Пестиков главный конструктор. Машина будет еду для песцов молоть... Это громадная мясорубка, вроде той, что мы пельмени делаем...
– Мам, а давай отсюда уедем? – вдруг сказала. Бася. – К нам никто не ходит в гости, все ненавидят. И все завод этот.
– Кто умный, тот все понимает, а кто дурак, того не слушай...
– А идейный – это умный или дурак?
– Научили уже?.. – Мать поцеловала Басю. – Смотря какая идея.
      Идея  отца сделать машину для песцовых ферм в Москве понравилась. Там стали торопить отца. Зимой он повез чертежи, и их приняли на «ура». Мать долго говорила с ним по телефону, улыбалась и потом закатила ужин: сделала пирог из манки с вишнями, сварила крюшон. Потом позвонила Пестиковым и они пришли отметить новость. Ну и пошло...
      Стол  отодвинули, танцы устроили. Конструктор  Пестиков ростом громадина, в сером  колючем свитере случаи смешные  рассказывал, как они с отцом  машину придумывали. Выходило, что они  не мучились, не рвали зубами чертежи, а игрались... А как он танцевал! Но Пестикова, географичка Басина, еще, оказывается, умела петь тонким голоском, закатывая глазки и подыгрывая себе на пианино. Мать летала бабочкой в бордовом платье.
– Вы рождены не для этого, – говорил Пестиков жутким басом, – Вам ли, Раиса Климовна, сидеть в глуши? Маруся, вспомним «Скажите, девушки, подружке вашей». Давай... Да я никогда не поверю, что кроме Степан Алексеича, у вас  не было вариантов. Вы там, наверное, весь институт с ума свели...
      Антоша, пользуясь обстановкой, быстро доедал пирог, а Бася навострила уши.
– Не знаю, – смеялась мать, – я была суровая. Когда поступала, про меня шептали, что демобилизованная. Сидела на первом столе и первая отвечала. А косы в руку толщиной вот досюда. Да меня и в летное не взяли, потому что была в оккупации. Зря я волю закаляла…
– Не хитрите, Раиса Климовна, я о поклонниках...
– Да был, был у нее какой-то медик, – вмешалась Пестикова, листая Басины ноты, – скажи, Рая?
      Но  мать отмахнулась и Пестиковы  запели «Скажите девушки» в два голоса... А мать им подтянула.
      В эту ночь Бубенцовы оказались в беде. Разбудил их страшный грохот. В морозной ночи им били оконные стекла. Камень упал на Антошин стол, разбил лампу. Другой достал чешскую вазу и она, гулко окнув, развалилась. Мать схватила телефон – трубка молчала.
– Врете, не возьмете... – Мать достала из шкафа сувенирный топор, подарок чешской делегации, и велела детям лезть в гардероб. И встала, откинув голову, спиной к дверце... Несмотря на красоту и черные косы, она и правда была суровая.
– Что ж вы не празднуете? – донеслись с мороза пьяные голоса. – А то выйдите сюда...
– Неужели эти гады подсматривали, как мы за столом сидели? – яростно шептал Антоша. – Мам, да пусти же.
– Мам, – плакала Бася, – это, кажется, Фени Лесницыной отец...
– Молчи. Все они с… дети, страны нашей дети. На кого полезли, на беззащитных...
– Выйди, начальничек, выйди. Скажи, зачем жизнь поломал? Зачем приехал сюда? А мы тебя сейчас, как щеночка того...
– Мам, – ломился из гардероба Тоша, – я мужчина. У меня пугач есть.
– Я тебе дам пугач...
      Но  Антоша все равно вывернулся и побежал в прихожую на четырех ногах. На кухне уже кто-то лез в окно, поэтому Антоша крикнул: «Ложись!» и пальнул. Потом прибежал Пестиков в пальто на голое тело, потом милиция приехала...
      В общем, живы остались. Пока закрывали  фанерой окна, пока записывали все, стало совсем светло. Отец узнал обо всем только после приезда.
      На  Новый год мать никуда в компанию идти не захотела. Она доказывала, что это опасно: машину запустили, кого надо посадили. Чего, ей-богу, всю жизнь  теперь сидеть под одеялом?
      А кто не сидел под одеялом, так  это Бася. Она бродила по елкам, позабыв домашние трагедии. Ее на вечере пригласил сам Андрис Петронис, да еще в такой момент, когда у  нее были локоны на пиво завиты, а  светлое платье сверкающими бисеринками  вышито. Андрис подошел к ней при всех и первый, так что весь танец они были одни посреди зала, никто еще не танцевал. Зосимова и Лары Дыхановой сестра шептались с Антошей. Андрис сказал, что в Семиреченске он подрабатывал на почте и привык дружить через письма. Он напишет ей письмо. И не обманул.
      А романтично получить письмо от человека, которого видишь каждый день! В письме он был совсем другой – не высокомерный умник, каким его считали все, а слабый, обидчивый мечтатель. Совсем как Бася.
– Теперь мне даже кажется, что он младше меня, – сказала Бася Ларке. – Только ты ничего Лильке не говори, не надо. А то они расстроятся зря – Лилька и Зосимова.
– Ты даешь, – Ларка подышала в варежку. – С чего это они расстроятся, ты же маленькая для них. Замерзла я порядком. Погреемся в библиотеке. За углом клуб, там мама моя работает.
– Пошли. Они подошли и ткнулись в запертую дверь. Погрелись, называется. Заглянули в окно, забранное решеткой... Ахнули. Там прямо за окном начинался длинный яркий стол, весь в яблоках, колбасах и бутылках. Плавали руки с рюмками, отводили висящие нитки серебряного дождя.
– Все понятно, – сказала деловито Ларка, – отмечают они, не откроют. Я в таких случаях не пристаю. Там вон отец твой.
– Пусть сидит, – разрешила Бася. И они побрели по домам.
      Мать дома разбирала холодец. Бася побаловалась сладкими косточками и потом, поддавшись какой-то смуте, сказала:
– Ты тут хозяйничаешь, а папка празднует в библиотеке. Шла бы к нему.
      Мать  молча вынесла холодец на веранду, потом накинула пуховый платок и  вышла.
– Мам, а платье? Мам!
      Но  той уже не было. Бася, чуя недоброе, побежала следом. Так и есть... Силуэт матери мелькнул у библиотеки… Она  нагнулась и бросила что-то... Прямо  в окно! И пошла прочь. Окно вдребезги, свет погас. Хорошо, что там решетка... Никого не убило?.. «Как ей, так и она...» – подумала Бася, вспоминая жуткую ночь, битые окна, и ошалевая от страха, от непонятного, колющего восхищения.
      Родители  так никогда еще не ругались. Отец кричал, что не может на старости лет ходить, пристегнутый к юбке, а мать кричала, что он без юбки ничего не может, он – про то, что надо верить людям, а она – про то, что люди гады и что она их видит заранее, как и его, лопуха.
– Знаю я всю твою компанию. Мягко стелет, твердо спать. Олух!
      Отцовы  подарки полетели в окно. Бася их подбирала и прятала, счищая варежкой снег. Как жалко было лаковые чудесные коробки. Кусочки невероятной, шикарной жизни. И все из-за Баси. Зачем болтала про библиотеку? Ничего бы не было. Бася не могла среди ночи бежать к лучшей подруге Ларине. Антоша смылся на каникулы в лыжный лагерь. Какое одиночество!
      Новый год начался холодно, голодно, скучно. Ма собирала чемодан и велела готовиться к новой жизни, они поедут к  бабушке. Отец, молча топил сам  плиту и варил на ней единственное варево, которое умел: густой кулеш из картошки и пшена, заправленный салом. Это он варил маленький, когда работал на поле. Ма ничего не ела, только плакала. Бася вообще не знала, что ей делать – есть или не есть. С кем она? За кого? Ларка принесла ей холодную котлету, потом тайком отрезала холодца. Кошмар вместо Нового года. А она еще со своим «героем нашего времени» раскукарекалась. Андриса вообще спрашивать про родителей нельзя. Он делает вид, что их нет.
– Мам, когда мы поедем? – спросила Бася еле слышно.
      Мать  сидела возле открытого чемодана на полу и смотрела в окно.
– Да мам! Ты чего не собираешься-то?
– Ты помнишь, Пестикова Маша говорила про медика?
– А то нет. У вас была любовь!
– У нас было подано заявление в ЗАГС. Приехала твоя бабушка с ним познакомиться. Обняла, поцеловала: «гарный хлопчик». Он был такой хорошенький, ласковый, на артиста Гусева похож... Фотографии нет, не сохранила, все порвала. Подали заявление. Он на практику укатил. Оттуда знакомая девчонка пришла в общежитие и сказала, что он в деревне на сенокосе со всеми в стогу лежал, и с ней лично тоже. Мол, повезло тебе, Рая, с Антоном, все его любят, а он тебя одну. Приехал, а я его погнала. Говорю, суровая была. Он и так, и сяк – бесполезно все. Я заявление забрала, порвала. Друг его каждый день ходил, говорил, что девчонка из мести оговорила, но я не верила. Я отвечала: «Про меня никто сказать не может, что я в стогу лежала». Пить начал. Ко мне с его группы народ приходил, чтоб простила, а то жизнь человеку ломаю. Но я еще хуже заводилась, потому что пьяных ненавижу... На вечерах парни ко мне опасались подходить. То ли Антошу жалели, то ли на меня сердились. А у меня гонору было! Косы в руку толщиной, дверью хлопну – и пошла.
      А тут глянула – идет ко мне сумасшедший, да белобрысый, да сам покраснел, как рак. Слышно было, что приятель одергивал его: «Не ходи!» А он пошел! Молодежь дорожку от него ко мне сделала, как от космонавта. Комедия... Подошел приглашать, а сам и танцевать не умеет, все ноги мне отдавил. Но я потом научила его танцевать, мы были лучшей парой института.
      Нам дали приз, ложку серебряную. Ты маленькая  ее потом в пол бросила в  щелку.
– Как? Ты и этот белобрысый?
– Это был Степа Бубенцов, так-то. Подойдет к калитке, сноп цветов отдаст, поцелует неловко, потопчется и назад уйдет. Мы уже были женаты, мне стало пора в роддом ехать, а он так и не мог сказать, что любит-то. «Ох, Рая...».
      В роддоме лежу, кричу, приходит врач, да и говорит: «Не кричите, Раечка, вам еще не скоро». Я глянула, а  этот врач и есть мой медик. То есть Антон. Видеть его не захотела, а тут рожать при нем...
– Ой, ну я бы ни за что на свете! Ну, это вообще!
– Ой, ну ничего бы ты не сделала. Он мог бы подмениться и уйти, раз такая история. Но он не ушел, а мне тем более деваться некуда... Родился мальчик, и мне показали его. «Назовите Антоном, Рая». Я и назвала.
– А папе ты рассказывала?
– Сто раз...
– Так ты будешь складываться или нет?
– А тебе уехать не терпится?
– А то. Сиди себе у бабушки, разлупай** абрикосы.
– Интересно. Значит, мы с тобой уедем, а он тут торчи один. Да ты хоть понимаешь, что он сразу пропадет?
– Ну вот, простила!
– А ты?
– А я за тебя!
– Ну, тебе-то он ничего не сделал, Бася! А я... – чужим голосом, – люблю этого человека. Понимаешь?
      Бася  выскочила из спальни как ошпаренная. За дверью стоял отец с тарелкой своего кулеша.
– Ох, Рая...
      «Как  договорились! Только мне не знали, как сказать!» Так вот загадка  и разгадка тайн. Вот она, взрослая правда, простота и жуть одновременно! Бася бежала, сама не зная куда, в расстегнутом пальто, плакала... От этого невозможно никуда уехать. Мать всегда будет терпеть это захолустье, этот завод, этих страшных людей... И в новой жизни ей не надо, и абрикосов. Лишь только шевельнет губами – «люблю» – и спадет любое заклятие.
* канудит – изводит, мучает, болит.
** разлупать (абрикос) – очищать (абрикос) от косточек.