Письма

     Как часто мы произносим слово «любовь», что, порой, забываем смысл произнесённого. Да и что это такое? Наверное, каждый из нас будет это трактовать по-своему. И в чём-то будет прав. Ведь каждый человек - кусочек мироздания, а  следовательно,  он  вправе рассуждать  об этом так, как он это себе представляет. Вот и мне захотелось вам поведать небольшую историю….

     …Долгий, изнурительный рейс заканчивался. Мы прошли Гибралтар, а это уже ворота домой.   До страны, которая тогда называлась Советским Союзом, оставалось всего какая-то неделя  и всё….  Трудно понять простому человеку, живущему постоянно на берегу, что такое «путь домой». У каждого он разный, но когда моряк возвращается из дальнего рейса, эти чувства трудно передать словами.  Когда ты обогнул весь «шарик», побывал в сороковых широтах, пожарился на «сковородке» экватора, поспал в мокрых от 100% влажности простынях в Индийском океане и вот уже свернул в Средиземное море.  Ты понимаешь: до дома рукой подать. Восприятие, как у дачника, возвращающегося со своей «фазенды»   с наполненными доверху корзинами и вдруг  увидевшего впереди огромные трубы ТЭЦ  «Западного Бирюлева».
 
     Так и для нас, моряков дальнего плавания «Средиземка», ну это как некое озеро, а когда огибаем Пелопоннес и входим в Эгейское море,  тут  если на «земное» переводить, то МКАД пересекли. Кто-нибудь из команды начинает уже шутить: «Отсюда, братцы, я вплавь до Новороссийска за полдня доберусь. Не вопрос».  Чувствуется общая радость, приподнятость  в настроении экипажа. Как же, действительно, два дня пути и мы дома! Новороссийск, Одесса, Туапсе – без разницы – это моя Родина! Советский Союз!  А был 72-ой,   мне  всего 19. Я молод, счастлив и жизнь только начинается, а я уже почти весь мир повидал…. Любил и был любим. Нет, с этим погорячился. Был любим, это точно, а вот любил ли, это вопрос.

     А чему здесь удивляться? Три месяца в море, в отрыве буквально от всего, что у простых смертных жизнью зовется.  Даже берег и тот, только в бинокль виден…. И то  иногда.   При этом каждый день новые впечатления, работа, нагрузки, вахты и без всяких выходных. Не замечаешь, как день сменяет ночь. Не успеваешь переводить стрелки- так быстро меняются   часовые пояса. Живёшь только одним – сводками, сколько дней пути осталось до ближайшего порта.  Не то, что любимую девушку, мать родную забудешь, как зовут….
     А любил ли я её? Кого? Ой, только не надо. Дочь главного инженера Ростсельмаша.  Неужели вы думаете, что я Ленку забыл. Курсант Ростовской мореходки вхож в элиту первых людей   города. Коньяк, красная икра, шашлыки и Лена. «Крыша» у меня тогда поехала, это совершенно точно. Когда мои сокурсники на одной селёдке «сидят», а я по ресторанам «жирую». И всё-таки я её любил, а эти «штучки» всякие только  как дополнение  к основному чувству, не больше.

     Я стою на палубе. Любуюсь Грецией: острова, горы, селения разбросанные то тут, то там. Низко ползущие облака, которые закрывают половину пейзажа. Но что мне до какой-то Греции, когда через два дня Новороссийск наш, русский, с его цементными сопками, набережной, портом. Его сейчас приводят в порядок, моют, чистят. Должен приехать Брежнев. Будет  ходить по местам боевой славы. А городу от этого только лучше. Умоется и хотя бы какое-то время «чистеньким» постоит, пока не задует Норд-Ост и не принесёт с сопок цементную пыль и песок.
     А что мне, курсанту мореходного училища,  обошедшему почти весь земной шар. Я плевал с кормы в три Великих океана. Кто мне теперь указчик? Я «сам с усам»!  Так думал я, сидя на верхней палубе в шезлонге, глядя туда вдаль, на север, где, по моим расчётам, находился  «Союз»! Самая лучшая страна в мире, где жили мои родители, где была моя Москва, по которой я так соскучился и, конечно же,  Ленка, в своем Ростове-на-Дону, со своим влиятельным папой….

     «Саша, а не хотели бы вы бросить свою мореходку?…. Как  она у вас там, кажется имени какого-то Седого. Да, да, имени Седого..., - я хорошо помню разговор  с отцом Лены, почти дословно. – Ну так вот, я предлагаю перевестись к нам в «Машиностроительный».
     «Это что, комбайны делать?!» - рубанул я.

«Ну почему так сразу делать? Собирают рабочие на заводе, а ты будешь управляющим или ещё кем-нибудь, да мало ли должностей».

     И это всё он говорил мне, «просоленному» моряку, который без моря и жить-то не может. Сидеть в какой-то зачуханной конторке и постоянно созваниваться с высоко сидящим тестем. Нет уж, увольте.  Я что,  зря учился, горб гнул, проходил тернистый путь нелёгкой курсантской жизни? Когда уже всё намечено и «разложено по полочкам», и всё бросить? Нет, не на того напал. Таких Ленок у меня ещё столько будет….

     Через два дня пути был Новороссийск….  Ночь…. Стали на рейде…. Огни города разбежались по горизонту, уходя  высоко в небо, и вверху, где заканчивались сопки, соединялись со звёздами.  Причалы  были заняты. Ожидаем своей очереди. Пройдёт совсем    немного времени, и наш танкер заполнит свое «чрево» очередной порцией нефти, наполовину заменят экипаж, и «ту-ту-у», куда-нибудь на Кубу или  «короткий рейс»  в Европу, но меня это уже мало волновало. Мы, практиканты мореходного училища,  сядем в плацкартный вагон поезда Новороссийск – Ростов-на-Дону и со «скоростью света» умчимся на занятия. Нас заждались, мы и так уже на  две недели опаздывали. Теперь догонять придётся. Догоним. Что нам!?  Где наша не пропадала, какая-то там учёба! Когда наши сумки забиты импортными шмотками, я уже не говорю о жвачке, сигаретах и, конечно-же, виниловых дисках, которые были на вес золота в Союзе….

     Утром пришвартовались. Я ещё спал. Сквозь сон было слышно, как танкер наполняется различными звуками. Стали слышны женские голоса, детские крики. Началась «женская оккупация» теплохода.  Вот так, наверное, индейцы штурмовали корабли первых открывателей Америки. И то, наверняка, они делали это бесшумно. Что не скажешь о женах моряков. Мало того, что коридоры наполнялись криками радости, шумом, гвалтом, так потом  ещё все переборки в каютах тряслись, как будто бригада ремонтников разбирала судно на металлолом. Нас практикантов это не касалось. Мы были чужими на этом празднике любви. Мы знали одно: встречать нас никто не будет, мы самостоятельные взрослые мужчины. И нам осталось немного, всего лишь день перекантоваться,  потому что поезд наш уходил вечером.  А до вечера ещё долго. И мы здесь уже никто, на этом судне, списанный материал. Все отчёты подписаны, остается только ждать времени, когда нас интеллигентно попросят покинуть такой полюбившийся и ставший родным за этот долгий рейс борт танкера.

     «Эй, ребята! А кто тут у вас Воронков Александр? - ворвался в кают-компанию старпом. - Я  вам почту принёс, так ему больше половины всех посланий. Это ты Воронков? Помню, помню. На, получай!» - И он протянул мне увесистый свёрток с письмами.

     «Спасибо!»

     Все заохали, какой Воронков сердцеед. Так он всю женскую половину Ростова в своих руках держит.

     И действительно, краем глаза я видел, что мои сокурсники получили не больше,  чем по три письма, а у меня после несложного подсчёта оказалось 25!!!  Я быстро просмотрел адреса отправителя – одни и те же. Все это написала моя Лена….

     …Через минуту я был уже в каюте, раскладывая вокруг себя письма, чтобы отсортировать их по датам. Первое было написано в день моего отъезда в Новороссийск. Я тут же распечатал его….

     «Дорогой мой! Любимый! Единственный! Как же я тебя люблю! Я не знаю, как смогу прожить без тебя эти долгие три месяца! Это всего лишь три месяца, но для меня даже этот вечер без тебя кажется вечностью. Я не знаю что со мной?  Я всё время занимаюсь одним и тем же.  Думаю  о тебе и рассматриваю наши фотографии. Целую их, вспоминая твои глаза, твои ласковые руки, твой неповторимый запах…. Я, наверное, сойду с ума. Я не смогу ждать и ждать. Мне трудно представить себя женой моряка. Лучше, наверное, быть женой заключенного. Изредка можно видеться, приносить передачи, разговаривать, украдкой целовать тебя. А что прикажешь мне делать? …. У меня всё валится из рук, ни о чём и ни о ком не могу думать, как только о тебе. Какая там учёба, хотя на носу сессия и надо готовиться, а я вместо книг  вижу только твоё лицо, слышу твой ласковый голос: «Лена, мы не прощаемся. Я скоро вернусь. Ты только жди». И я буду ждать. Столько, сколько понадобится, но смогу ли потом ещё раз пережить это, не знаю. Саша, дорогой, я решила, что буду  писать тебе письма каждый день и опускать их в почтовый ящик. Понимаю, что дойдут они только до Новороссийска и будут лежать у вас в Пароходстве в ожидании вашего прибытия. Но я всё равно буду писать, и мне будет казаться, что я с тобой. Мы вместе каждый вечер и ты обнимаешь, и целуешь меня, а я повинуюсь всем твоим желаниям. Ну всё, на сегодня хватит. Пора ложиться спать, а завтра после института, мы опять будем вместе в моём письме»….

     Я отложил письмо и долго смотрел в одну точку. Противоречивые чувства охватили меня. Мне трудно было как-то реагировать на это. Письмо было написано три с половиной месяца назад, а мне казалось, что  Лена только-только вышла из моей каюты. Что- то явно происходило со мной.  Я решил прочесть сразу всё, тем более, что время позволяло.

     Второе письмо очень походило на первое. Третье тоже мало чем отличалось от предыдущих, а вот письма из второго десятка явно становились более прохладнее. В них Лена всё больше рассказывала о делах, которые с головой поглотили её. Это и учёба, практика, волейбол, которым она вдруг стала заниматься, и многое другое. Потом в письмах стали появляться повторяющиеся дежурные фразы, и обрывались они как-то сразу без всякого перехода.  Было видно, как человек увлечённо писал, да потом энтузиазм от письма к письму стал пропадать,  и я хорошо это  почувствовал. Как будто кто-то или что-то мешало ей писать дальше.  Я чувствовал всем своим существом, что «кто-то» стоял за этим, но только кто он?
     Я  стал расхаживать по каюте. Когда же наступит вечер и мы, наконец-то, покинем этот «невыносимый» Новороссийск!?  Уже давно пора быть в Ростове. Мыслями я вновь и вновь возвращался к письмам. Да, точно, она писала каждый день, почти месяц, а что же случилось потом? Ничего себе!  Да просто устала, сколько можно, тем более, не получая ответа. Без ответа и двух писем не напишешь – нервы не выдержат.

     Значит, пока я упивался красотами Атлантики, она каждый день строчила письма в промозглом Ростове и думала обо мне. А я? А я не о чём ни думал. Нет, думал, точно думал, какой же я счастливый, когда мои московские друзья, в лучшем случае летом, в какую-нибудь зачуханную Анапу могут съездить, а тут Атлантика, Бермудский треугольник. Какая там Лена? Тут Мерлин Монро подавай, никто на неё не посмотрит…. Хорошо, но почему тогда я сейчас так разволновался. Почему я весь в таком нетерпении собираю вещи и кое-как запихиваю в чемодан, ведь ещё день назад я даже не вышел на палубу Стамбул смотреть, сославшись на то, что он мне уже оскомину набил, а тут вдруг я превращаюсь в нервного человека, который не может найти себе место….

     Поздним вечером я уже трясся на верхней полке плацкарта. Всего одна ночь и утром мы уже переедем Дон, а там Мореходка, друзья, занятия, строевая, вахты и все прелести казарменной жизни. Всё пройдёт. Сгинет это наваждение. Но не тут-то было. Я закрывал глаза и видел только её, свою Ленку.

     «Ты дурак, Саша, - начал я рассуждать про себя. - Ну, что ты к ней прицепился? В конце рейса, ты начинал забывать её, а не то, что там любовь какая».  И на этом мои оправдания перед самим собой заканчивались. Я начинал вспоминать наши встречи в Ростове. Пустынный пляж на левом берегу Дона. И мы одни, как будто всё вымерло. Вокруг ни души, только чайки и пустынный песок, а на том берегу город, которому до нас нет уже никакого дела. Подходил вечер, Ростов был занят освещением своих улиц. Он хорошо знал, что свет влюбленным не нужен. Они и так видят друг друга, слившись воедино, как две ящерки на песке…

     «Воронков, соня, вставай, а то так всю жизнь проспишь. Приехали, Ростов. Пора и честь знать», - расталкивали меня ребята.

     С трудом осознавая действительность, я спрыгнул с полки, вынул чемодан и помчался к выходу.

     «Ты куда, Сашок, нас подожди. Ты что, как с цепи сорвался?»

     Но я уже никого не слышал. Я выбежал на привокзальную площадь. Как одержимый стал искать телефон- автомат. Увидел целый ряд и вдруг понял, что у меня нет двух копеек. Бросил чемодан на мостовую и стал обшаривать карманы. Наконец, нащупал десятикопеечную монету. Ворвался в будку и только тут понял, что забыл телефон Лены. Вот досада….
     «Санёк, ну что, пошли вместе. Нас тут на машине подвезут. Давай, не валяй дурака. На халяву».
     Я обречённо подобрал свои вещи и присоединился к ребятам. Через 15 минут мы были в «Экипаже» - так называлось наше общежитие. Как было непривычно   поначалу, начинать всё сначала: мыться в общем душе, спать в кубрике на десятерых, ходить строем в столовую.

     А Ростов в это время благоухал золотой осенью. Синее небо, золотая листва клёнов и акаций притягивали к себе, настраивали на лирический лад, внизу серебрился от ветра «седой» Дон. Но  что мне до него, надо было ждать увольнение в город.  Душа изнывала от неизвестности – как она там, моя Лена, с кем она!?

     Наконец,  увольнение…. Я как дикий вепрь выскакиваю на улицу. Глоток свежего воздуха и мчусь на Адыгейский переулок, туда, где бывал не раз, где любил, но не ценил того, что имел. Но почему именно сейчас меня так  «ведёт»? Почему я схожу с ума? Почему я превращаюсь в  неврастеника, который одержим только одной мыслью, видеть ту единственную, о которой целых три месяца даже не вспоминал. Тупо давлю на кнопку звонка, как будто хочу продырявить стену.   Понимаю, что от силы нажатия на неё звук не изменится…. Неужели нет никого дома? Этого не может быть!? Хоть кто- то должен быть, ну мама её, например….

     Дверь открылась. На пороге, действительно, её мама. «Саша, какими судьбами? А мы уже думали, что ты сбежал за границу!? Тебя так давно не было. Ну что ты стоишь, как памятник,  заходи».

     «Татьяна Васильевна, я, собственно, к Лене. Её нет?» – я почувствовал, как мой голос  задрожал и понял, что опытная мама тянет время и «сглаживает углы»,  зная мой вспыльчивый характер.

     «Да, что ты всё заладил: «Лена, Лена?» Она сейчас на тренировке, скоро будет. А ты проходи, почаёвничаем. Расскажешь, как она там, заграница хвалёная. А то мы тут живём в глуши и ничего про неё не знаем. Да, как плохо, что ты не писал, а Лена только о тебе и думала. Бедная, так извелась вся, вот,  пока волейболом не занялась. Помог он ей отвлечься от дум тяжёлых».

     «Кто он?!» - выпалил я.

     «Волейбол, конечно, а ты о ком подумал?»

     Я уже ни о чём не думал. Быстро попрощавшись,  я вышел из квартиры. Надо в институт, в спортзал, найду её там.  По дороге тревожные мысли, путаными обрывками, заполняли мою голову. И чего только не возникало в моём больном воображении. Я видел перед собой то накаченного тренера, играющего бицепсами и нагло смотрящего мне в глаза, то просто парня – «вышибалу» с их курса, то преподавателя по сопромату. Когда я появился в институте знакомые ребята по общей компании сказали мне, что у них как раз матч, играет их факультет с «экономистами» и они готовы меня провести на него.

     Я быстро узнал её на площадке. Да это была она. Достаточно ловко подавала. Раньше я никогда не замечал за ней такой прыти. Когда она этому научилась? А, может быть, она всегда умела, только я не знал. Знакомы всего полгода, и то с перерывом. Но мне показалось, что мы знаем друг друга целую  вечность. Игра заканчивалась, и я решил выйти, подождать на улице.

     Ждать пришлось недолго. Через минут двадцать она появилась у главного входа. Как знакома и как близка показалась мне её фигура. Ну почему раньше я этого не замечал.

     Она остановилась, с кем-то разговаривая.  Меня стало выводить из себя. Не выдержав, я пошёл  ей   навстречу. Заметив меня, Лена прервала разговор и неторопливо двинулась в мою сторону.

     «Ленка, дорогая моя! – бросился я обнимать её. - Я приехал теперь надолго! Как же я люблю тебя!  Представляю, как ты соскучилась. Я места себе не нахожу последние месяца два», – начал явно лукавить я.  Она холодно воспринимала мою речь.

      « Саша, милый, ты где пропадал? Я тебя так долго ждала. Все глаза выплакала»….

     «Да, особенно с тем «бугаём», с которым я тебя только что видел. Он тебе, наверное, слёзы помогал вытирать, а может и ещё что», – подумал я,  обхватив её руками, готовый раздавить  в своих объятьях. Она отстранялась, как могла.

     «Ну, что ты здесь показуху устроил? Чтобы все видели -  хозяин приехал. Так вот, что тебе хочу сказать: ты мне не хозяин, а я тебе не вещь. Любимую дорогую вещь, даже самый плохой хозяин не оставляет  на такое время одну, она всегда при нём должна быть. Кому она нужна, если вся пылью покроется или в цене упадёт. Нет, этого больше не повторится, этого я больше не выдержу», – почти плакала Лена.

     У меня сжалось сердце от жалости к ней. Я вдруг почувствовал, как совсем незаметно, между нами разверзлась пропасть.

      Мы уже шли по Пушкинской, пожалуй, самой красивой улице Ростова. Мы любили гулять здесь с Леной и раньше. Эта тенистая зелёная улица постоянно напоминала мне Тверской бульвар в Москве, тёплый и радушный. Я решил что-то предпринять, чтобы выйти из нашего  запутанного положения.

     «Лен, давай  остановимся. Ну хоть немножко посидим на лавочке, как раньше. Обдумаем всё. Взвесим все «за» и «против». Скажи, что случилось, что с тобой произошло?»

      «Что со мной произошло!? И ты ещё спрашиваешь? Моряк вшивый. Ты думаешь вот так по полгода отсутствовать, а я княгиней Ольгой должна быть, которая из плена своего любимого  Игоря ждала. Имей в виду, что я не Ольга, а ты уж точно не князь Игорь. Да чего там говорить, ничего у нас с тобой не получится,  и ты сам хорошо об этом знаешь. Ты не бросишь своё море, хотя тебе отец взамен предлагает  то, о чём многие даже не мечтают. Неужели так трудно пойти на это? Где твоя любовь? Любовь- это, прежде всего, ответственность…. Нет, нет, не говори, я знаю, о чём ты думаешь, ты хочешь сделать из меня жену декабриста. Не получится, я жить хочу, как нормальный человек. Чтобы дом был, дети, муж, наконец, нормальный, которого хотя бы  в постели можно было найти, а не ворочаться в ней из угла в угол, кусая до дыр наволочки подушек, заливая их слезами одиночества».

     «Лена, остановись. А как же письма, которые ты писала? Это что, всё пустое? Макулатура, получается. А я -то дурак поверил!?»

     «Ну и правильно, что поверил. Всё, что написано, правда. Но я только сейчас поняла, что была, ну, как бы это сказать…. В состоянии аффекта что ли. Или под гипнозом каким? Мне трудно сейчас передать, что творилось со мной. Мать хотела меня врачам показать, но я категорически отказалась.   Взяла себя в руки, решила занять себя делами. Сначала эти письма были.  А потом я поняла, что они ещё больше усугубляют мою депрессию. Это и любовью не назовёшь, просто безумство какое-то. Ведь с тобой, наверное, именно  это и было в первые дни. Ведь так?» – она посмотрела пристально мне в глаза.

     «Конечно! -  соврал я. - Так и было, я места себе не находил, только и думал о тебе. Ты из моей головы просто не выходила».

     Так незаметно за разговорами мы дошли до её дома. Она шагнула вперед. Я постарался остановить её.

     «Не уходи, прошу. Я только вернулся, неужели нам не о чем поговорить. Когда я тебя увижу?» - обхватив её за талию, с силой прижал к себе. Она нежно обняла меня за плечи, и я почувствовал, как по её щекам текут слёзы.

     «Ты что, плачешь»?

     «Нет. Я тебя провожаю. Только теперь навсегда. Да, Саша, навсегда. Я не могу больше так мучиться. Нам лучше расстаться, а ещё лучше было бы и вовсе не видеть друг друга, но это ты так захотел. За это время я заставила себя забыть тебя. Я уже привыкла быть одна. И ты знаешь, мне так даже спокойней. Не надо никого постоянно провожать, потом ждать, потом встречать и так всю жизнь. Ты знаешь, я жить хочу здесь и сейчас, а не в твоем иллюзорном мире, который ты сам себе придумал. Там нет места мне, там только твой личный мир.  Кроме тебя и твоего пускай жутко интригующего вымысла больше ничего нет. Тебе не моряком, а каким-нибудь сочинителем стать, как Джек Лондон, к примеру. Он ведь тоже бывший моряк. Но не забывай, что он плохо кончил….  Ну всё.  Я пошла».

     Я не успел схватить её за руку, она захлопнула дверь подъезда, а рваться в дверь с консьержкой я не решился, у меня и так были взыскания по дисциплине. Надо было возвращаться. В 22 часа вечерняя перекличка.

     «Ну как  Санёк, было что-нибудь?» - встретили расспросами ребята. Но, видно, обратив внимание на моё состояние, быстро умолкли.

     « А ты знаешь, чего я тебе скажу Воронков. Ты с ума сошёл за  бабами волочиться! Ты - моряк загранплавания! Ты понимаешь, что это такое? Ты в свои годы уже весь мир посмотрел, а они дальше Таганрога, наверное, ногой не ступали», - не унимался мой друг Серега Верко, -  держи спину гордо, брательник! Где наша не пропадала. Мы из таких с тобой штормов выбирались, им во сне не привидится, а не только наяву повидать».
     «Ладно, братва, не приставайте. Я уж  сам разберусь, без советчиков».

     «Нет, ты меня послушай! - не унимался Верко. – Я тут книжку в рейсе хорошую прочёл. Француз один, Анри Труайя,  да, так, по-моему, его зовут. Так там у него персонаж такой, ну, примерно, как мы по возрасту, говорит своему другу: «Слушай, Жан, я совершенно точно считаю, если разговор с женщиной не заканчивается половой близостью, то это впустую выброшенное время». Ну, что слабо? А ты уже со своей пассией, сколько встречаешься?»
     Я не стал дослушивать Серёгу и пошёл готовиться к вечерней поверке.

     Жизнь текла своим чередом. Снова «рота, подъём!», бег, зарядка, поверки, занятия, самоподготовка, вахты, наряды вне очереди. Это скорее внешняя составляющая курсантской жизни.  А была ещё и внутренняя жизнь, которая представляла собой  сплошную душевную боль. Я хотел разобраться в себе. Попробовать разложить всё по полочкам. Но внутри меня творился такой немыслимый раздрай, что трудно было с чего-то начать. А надо было. Я чувствовал, что всё катится под откос и, прежде всего, учёба. За такую успеваемость могли и «попросить». Желающих на твоё место, хоть отбавляй, ты только оступись, быстро с дороги уберут, как ненужную вещь.

     Пообщаться с Леной не представлялось никакой возможности. К телефону она не подходила. Когда  мать брала трубку, то старалась придумать любую причину, лишь бы только не подзывать дочь к телефону.

     Я изредка сбегал в самоволку и шёл к её институту, совершенно не зная расписания её занятий. Заходил в спортзал.  Даже однажды застал Лену на тренировке, но она так умело проскользнула в раздевалку, а потом и вовсе исчезла, я не успел этого даже заметить.
     Все мои попытки были тщетны.

     «Воронков, я смотрю на тебя, ты просто в придурка какого-то превратился. Раньше был парень, как парень, был моряк, человек, в конце концов, а сейчас – чахлое замученное создание, похожее на половую тряпку. И это что, по-твоему, и есть любовь. Тогда, извини, я такой любви не понимаю. Я вон, завалюсь к своей Нинке и пускай она старше меня на пять лет, ну и что же? «Продукт» вполне еще свежий. Так она встретит, накормит, спать уложит, ну ты понимаешь, что под этим подразумевается, на утро идёшь, ног под собой не чувствуешь. А ты заладил: любовь, любовь.… От твоей «любви» и ноги протянуть недолго. В общем так, с тобой надо что-то делать. Может Василия нашего попросить, чтобы он тебе «кренделей»  навешал, так потом скандала не оберёшься. Нет, тут что-то другое надо», – Верко замолк и стал задумчиво смотреть в потолок….

     Ну почему так происходит на белом свете, когда человек тебе не нужен, он наоборот очень нуждается в тебе. В твоей любви, в твоей ласке, привязанности. Как  только он  отворачивается, потому что у него не хватает больше сил унижаться, ты начинаешь нуждаться в нём. Так получилось и у меня. Всё эти бы письма, крепко засевшие в моём сердце. Если бы по приезду в Ростов Лена бросилась бы мне на грудь, показывая этим, что жить без меня не может, я уверен, что отмахнулся бы от неё, как от назойливой мухи, а через неделю забыл бы, как её звали. Но вышло всё наоборот. И именно, будучи отвергнутым, я воспылал к ней такой  любовью.

     Эта мучительная болезнь, называемая страстью, а здесь ещё примешивается и оскорбленное самолюбие, длилась целый месяц, а потом не то, чтобы пошла на спад, нет, она закончилась так же, как и началась, в одночасье.

     Я ещё волочился за ней, но видел её только издали и часто не одну, а в обществе какого-то спортсмена, её однокурсника. Мне даже подойти не было возможности. Она не здоровалась и делала вид, что не знакома со мной, мне приходилось проходить просто мимо.
     В Мореходке нас сильно мучали строевой подготовкой. День через день мы по три часа выхаживали по плацу. Подходил очередной праздник «7 Ноября», и наше училище уже который год представляло «Морской флот» на параде за Северо - Кавказский Военный Округ. Я вышагивал в первой шеренге четвёртым. Это была большая ответственность.

     После парада отпуск на три дня. Билет на самолёт был уже куплен. Я и не заметил, как оказался в Москве. Ночь провёл со старыми друзьями  и, как утром оказалось, не один…. Наутро был сильный туман. Весь  дачный посёлок заволокло белой пеленой, и на белой простыне рядом лежала Таня – подруга детства. Она всегда ждала моих приездов к родителям и пользовалась этим, как могла. Пусть даже так примитивно. Я старался, по возможности, её не обижать,  помогал, как мог. Делал вид, что тоже привязан к ней.

     Но как я мог сделать это?! Именно сейчас, когда только и делал, что  думал о Лене…. Или мне казалось, что думал…. Не знаю….

     Было так хорошо лежать на белых простынях и чувствовать рядом с собой разгорячённое молодое женское тело. Слушать, как в печке весело трещат дрова, отдаваясь всепоглощающему огню. Не хотелось вставать, ехать в какой-то Ростов с его дождями и промозглостью.

     Я обернулся к Тане и нежно обнял её, а уже через минуту наши тела набирали ритм этого вечного греховного танца ….

     Вечером я уехал во Внуково, даже не попрощавшись. Скитался по зданию аэропорта - туман закрыл все взлётно-посадочные полосы.  К утру плюнул на всё и, сдав билеты на самолёт, в полдень с Курского вокзала сбежал на «скором»  «Москва – Адлер», который, конечно, шёл через Ростов. В глубине души я ощущал, что эта пелена жестокой боли, которая меня преследовала весь последний месяц, спала. Я успокоился и был безразличен к происходящему вокруг. Меня волновало только одно, что говорить командиру роты, по поводу своего опоздания на полтора дня. Ответ напрашивался один – туман. Но, кажется, что и он уже рассеялся…

Март 2013, Москва.


На это произведение написано 37 рецензий      Написать рецензию