Жизнь сквозь тусклое стекло. Глава 3

Глава 3.

Но судьба распорядилась иначе, с работы ее не отпустили. Когда Боре было восемь лет, а ей – сорок,  началась война.  И вернулась Пелагея к себе на малую родину с сыном только тогда, когда немцы подошли близко к городу и начали непрерывно бомбить его. И жить там стало очень опасно.  Это был уже тысяча девятьсот сорок второй  год.  Ей разрешили уехать и дали направление на работу в Хлевенское "Заготзерно" главным бухгалтером, как одной из самых грамотных, честных и дисциплинированных специалистов. А происхождение Бориса от Андрея она тщательно скрывала.

В родном селе Пелагее Никитичне, как ее теперь все уважительно называли, дали небольшую квартирку с печкой. И она начала работать, а Борис пошел в сельскую школу. Надо сказать, что Пелагея с сыном никогда не голодали, даже в войну. Может было это оттого, что Пелагея не знала такого понятия, как скука. Она постоянно, с раннего утра и до позднего времени была в работе и хлопотах. Даже если по дому было все сделано, она либо вышивала, либо плела кружева на заказ, либо (что было теперь редкостью) читала. Появилась в ее характере степенность и сдержанность. Но это касалось не совсем близких ей людей, а к многочисленным родственникам она была неизменно приветлива и гостеприимна. Много родни  находило у нее приют и кусок хлеба  во время и после войны. Бывало даже так, что она спасала от голода свою многочисленную родню.

Однажды она  смело, и, нисколько не сомневаясь,  воспользовалась своим служебным положением и пошла на преступление. Дело касалось ее племянницы – Маруси, которую осудили на десять лет в тысяча девятьсот тридцать третьем  году  по  известному закону «о трех колосках». Когда Маруся возвратилась из ссылки с двумя прижитыми там детьми, то не могла устроиться на работу. В свой колхоз она возвращаться не хотела. И Пелагея сделала ей трудовую книжку, которой у Маруси не было,  с записью о работе на своем  хлебоприемном пункте, чтобы она могла пойти работать. И никогда об этом не жалела, даже гордилась. 

Борис рос, хоть и чересчур непоседливым, но, в общем, послушным и смышленым ребенком;  мать не только самозабвенно любила его, но и строго спрашивала, приучала к труду, аккуратности, обязательности.

Внешне Пелагея поблёкла: цвет лица уже был не тот, и волосы утратили свой блеск, появилась седина, от внешних уголков глаз разбегались морщинки, но, все-же, она оставалась еще привлекательной женщиной.

Как-то в "Заготзерно" приехала ревизия в составе двух человек: мужчины и женщины. Пелагея поселила их у себя. В квартире у них было очень уютно. Когда-то Андрей привез ей в Воронеже черный кожаный диван с валиками и деревянной полкой с зеркалом наверху, а также   настоящий деревянный старинный письменный стол, ножную швейную машинку «Зингер». Это было роскошью по тем временам. И теперь в ее доме стояли эти вещи, пол был устелен самодельными половиками и козьими шкурами, наволочки на подушках и занавески на окнах и дверях, подризники на кроватях все были с вышивками или кружевами. А на стенах в рамках висели многочисленные фотографии. Особенно много фотографий было Бориса: вот он с деревянной лошадкой, вот он в новом матросском костюмчике, а вот он, чуть старше, в вельветовой курточке и штанишках.  Печку Пелагея белила через день. А протирать полы на кухне,  в коридоре и чулане каждый день было для нее святым делом.  Вкусные ее борщи, блинчики, пирожки и варенье были известны многим  ее сотрудникам,  родственникам и соседям.

И весь этот уют, и борщи с пирожками, и сама, еще не старая,  Пелагея так понравились неженатому проверяющему мужчине, что он решился просить ее руки.
Мужчину звали Михаилом Петровичем,  был он на семь лет старше Пелагеи, имел  свой дом в Воронеже, хорошую должность ревизора областного управления хлебозаготовок.

Пелагея, растерявшись от такого предложения, не сразу ему отказала, попросила время на обдумывание. Когда через некоторое время мужчина приехал за ответом, она так и не приняла решения. С одной стороны, она понимала, что других таких предложений судьба ей, вряд-ли,  пошлет, мужчин после войны было мало, а если и пошлет, то, возможно, совсем ей не подходящие. С другой стороны, она привыкла сама принимать решения, сама решала все хозяйственные и другие вопросы и менять что-либо в жизни ей теперь не  хотелось. К тому же Михаил, хотя и был ей симпатичен, но не более того. Неприятно ей было думать о том, что еще кто-то, помимо Андрея,  прикоснется к ее губам.

Но окончательно в этом вопросе была поставлена точка только тогда, когда, как ей показалось, он грубо  сказал Борису: «Пойди, погуляй!».

Отказала она после этого решительно и бесповоротно, нисколечко не сомневаясь в правильности своего выбора. Только она имела право не грубо, но строго,  что-то сказать Борису, потому что она знала, что любовь ее к нему безмерна, безгранична, а  проявленная иногда строгость пойдет ему-же на благо. А он, ее несостоявшийся муж, такого права не имел! Но дело было даже не в грубости по отношению к Борису, а в том, что у Пелагеи возникла навязчивая мысль: этот мужчина  не сумеет полюбить ее сыночка.

Михаил Петрович был сильно обескуражен и обижен. Себя он считал завидным женихом. Но Пелагея ни спорить, ни оправдываться, ни давать надежды ему  не собиралась. Так и не случилось ей побывать замужем.