Вначале было слово

  Глава самая первая

«Легче воздуха мои мысли о тебе...»
Журавлев морщится, захлопывает папку, бросает на меня взгляд исподлобья и недовольно произносит:
- Ты в самом деле уверен, что мне это надо читать? Что мне - стоит это читать?
Господи, встать бы, выхватить у него из-под носа рукопись, повернуться и хлопнуть дверью. И забыть сюда дорогу. Только вот... Приходится жить в условиях окружающей реальности, данной нам в ощущениях. А ощущения почти напрямую зависят от чего? Вот именно. Их - деньги - пока еще никто не отменял. Правда, когда-то давно, в прошлом веке, говаривали, что-то такое уже было. Обещали вроде, но так до сих пор и…
- Слушай, у тебя настроение плохое? С Машкой что-то? Или живот прихватило? Ты меня сколько лет знаешь, а? Сколько ты моих книг издал и сколько ты, между прочим, на них заработал? Я к тебе не просто, как к издателю пришел, а как к моему издателю, понял?
- Вот я тебе, как твой издатель и говорю, другому бы не сказал. Ты посидел, в окно на дождь поглядел, о бабе своей или чужой подумал и пошло-поехало. Глядишь, через месяц-два – повесть, а то и поболе. И вагон самомнения. А мне - что делать? У меня от вашей гениальности уже руки по утрам трясутся. Только прочесть это все...
- Коля... - я несколько секунд молчу, а потом тянусь к лежащей перед ним папке с рукописью. – Так, ясно. Я пошел.
Его рука на рукописи не двигается. Наконец, он устало изрекает:
- Ладно, ладно, не гоношись. Прочту. Погляжу я твои «мысли легче воздуха»… В ближайшие дни не обещаю, но – прочту. Скоро. Созвонимся. Пока. Иди...

Я выхожу из издательства и иду домой – к своей любимой. Вот приду и обниму ее.
- Здравствуй, птичка моя.
А она – уткнется всем своим лицом прямо мне в шею, в мой колючий шарф - и замрет на секунду. И тоже обнимет меня прохладными, тонкими руками и зашепчет прямо в ухо разные свои глупости. И негромко – только ей одной – я скажу:
- Знаешь, любимая, а я все-таки отнес в издательство эту повесть.
- Какую? Неужели, «Легче воздуха»? – спросит она, задохнувшись.
- Конечно. Ведь это лучшее, что я написал.
- Зря… - поникнет она своей светлой головкой. – Я же тебя просила.
- Да. Но я так и не понимаю – почему?
- Потому, что она… Она слишком счастливая, эта твоя повесть.
- Ну и что?
- Люди могут не так ее понять и, прочитав, натворить глупостей. Потерять голову, понимаешь?
- Нет, не понимаю.
- Ну, как же, сам подумай. Живет себе человек, живет. Думает, что счастлив и все у него хорошо. И вдруг, оказывается, что все это время ему показывали черно-белое кино. А тут, оторвался он от экрана, окно распахнул, а жизнь-то вокруг – разноцветная. И так ему обидно сразу. Так обидно, что он от этой самой обиды в это самое окно и...
- Все равно не понимаю. То есть, про разноцветную жизнь – да, все понятно, мы с тобой ее уже вон как долго проживаем. И счастье наше – неизмеримо больше того, что может представить себе обычный человек. Я лишь попытался – о нем, но разве нас с тобой рассказать возможно? Все равно, получится только бледная, ускользающая тень. Тень нашего счастья.
- Нет, получилось слишком хорошо, слишком небесно, не по-людски. – и она по-детски упрямо сожмет губы, а я поцелую ее в самый уголок, над ним как раз родинка - чтобы улыбнулась.
А может… Может этого ничего и не будет. И лишь холодный дом встретит меня. Пустой, холодный дом, говорящий сквозняк, пустые вешалки и пустые бутылки. Да еще фотография в рамке, с треснутым стеклом. Ее опрокинуло ветром и стекло – треснуло. А на ней – улыбается женщина и та же родинка. Только стекло треснуло – сквозняк…
В общем, все было, есть и будет, как я захочу. Как я напишу – так и будет.
А пока – вот:
«Легче воздуха мои мысли о тебе»...
Глава следующая

«Легче воздуха мои мысли о тебе»…
- Журавлев, это что за «легче воздуха»? Снова чью-то рукопись принес? Ну, что ты опять все в прихожей навалил? Бумаги, бумаги… Сколько можно работу домой таскать? И грязи от нее... Лорд, фу! Уже не только у меня, у собаки на нее аллергия. Лорд, я кому сказала! Фу! Отдай, собака! Отдай, слышишь! Ах, ты… А теперь, марш на место! На место пошел, быстро! Вот порвет он тебе однажды какую-нибудь рукопись, так, что неприятностей не оберешься, может, хоть тогда до тебя дойдет...
В руках  у нее та самая папка со следами собачьих зубов,  беспорядочно торчащими из нее листами. Она раскрывает ее, поправляет, подравнивает листы и вновь останавливается на первой строчке:
« Легче воздуха мои мысли о тебе...» 
Она пробегает глазами еще несколько слов, потом несколько строк, потом присаживается на табуретку прямо здесь же, в прихожей, погружается в чтение, начинают шевелиться губы...
- Маш, ты что-то сказала? Прости, я не слышал, у меня тут вода шумела  в душе. Маш!
- Что, Коля? Да нет, ничего, ничего… Там ужин на столе, иди, поешь...
- Маш, ты рукопись положи на тумбочку в спальне, может я перед сном почитаю, если не усну, ладно?

«Легче воздуха мои мысли о тебе. Легче этого – только твое дыханье. Я не знаю, зачем встретил тебя в мудрую пору своей жизни. Неужели для того, чтобы снова наделать глупостей?
Забудь, забудь это слово - любовь. Нашего слова еще не придумали...»
Она вздыхает, смотрит в окно – в сумерки. Опускает глаза, продолжает читать дальше – страница, еще одна, еще...

Как странно выходит. Столько лет, а будто и не было ничего. Ни радости, ни горя – ничего.
- Милый мой, милый, - шепчут губы. – Митя...
Дрожат пальцы, перелистывая страницы...
                                 
- Девушка, простите! Вы не могли бы мне помочь?
Маша оборачивается и видит худого, спортивного вида вида мужчину. Еще молодой, а виски седые. И глаза - такие, что хочется верить. Синие, как...
- А в чем дело?
- Да, в принципе, ничего особенного. Видите ли, я за вами наблюдаю все время, пока едем, а как вас зовут - не знаю. Имени вашего не знаю. Должно же мне быть известно, кого я сегодня вечером пригласил... в кафе и потанцевать. Скажем, в девятнадцать часов? А еще лучше, давайте, я вас провожу. По дороге и познакомимся. Вам когда выходить?
- Мне... на следующей.
- Ну, тем более, мне – тоже. По-моему, это судьба, вам не кажется?
Оказалось, он живет через дом от нее. Она была студенткой второго курса, а он – офицером-афганцем. По дороге от остановки, она его спросила:
- А вы – в отпуске?
- Почти, да не совсем. Командировка, груз сопровождал к месту назначения. Ну и заодно, десять суток дома.
Это потом, много позже, она узнала, что такое, груз двести, а тогда...
 
Им было весело вместе и так - звонко...
Целых полторы недели. Он нежил  ее, любил, лелеял. На руках носил как пушинку – сильный. Он был – как никто потом, после. Единственный.
На вокзале, прощаясь, он сказал:
- Жди. Мне уже немного осталось, полгода, чуть больше. Вернусь – никому тебя не отдам.
И не вернулся. Вернее, вернулся, но не через полгода, много позже и – не к ней.
Маша увидела его случайно, совершенно случайно, на другом конце города, у гастронома. Поначалу, не узнала, а потом... вместо левой руки – пустой рукав, вдоль левой половины лица – шрам. И все – снова. Он ведь и одной рукой так мог обнять, что она себя забывала. И глаза его, те же - синие, как...
Через месяц родители вошли к ней – счастливой – в комнату и сказали:
- За увечного замуж – никогда. Думать забудь.
Это бы и ничего, она все равно бы не послушалась, но отец и с ним поговорил. По-мужски. Объяснил. И все кончилось, как будто и не было никогда. Месяц ходила черная, зареванная, да не ходила , а дома почти все время просидела, выходить не хотелось, жить не хотелось...
А потом…
С Николаем ее познакомил брат. Молодой, перспективный, журналист, да еще московская прописка...
...Это значит, если мне сейчас сорок семь, то ему... должно быть... пятьдесят пять. Помнит ли? И что мне, даже если помнит? У меня вон дети взрослые, Николай, дача двухэтажная. Господи, да причем здесь дача-то... Митенька, родной мой, как же я все это время, так долго, без тебя, а?
А почему рядом с ним она таяла – и не вспомнить. Только было, было что-то, чему и названия нет. Легче воздуха. И куда подевалось – потом?
И еще одна

- Мам, ты что, плачешь, что ли? Случилось что?
- Да, ничего, сыночек. Это я лук резала.
- Здесь – в прихожей?
- Так я как раз сюда и убежала от лука-то. Злой попался...
- А-а-а...
- А ты что хмурый такой?
- Все нормально, мам, не обращай внимания.
- Обедать будешь? Я пойду, разогрею...
- Нет, не хочу, спасибо.
- Так ведь ты же не обедал, я знаю. Не обедал, да?
- Ну, не обедал, неважно.
- Даже очень важно. Иди, умойся пока, я позову...

Сашка посмотрел на лежащую рукопись, взял в руки.
...Наверное, опять, отец с работы. Муть какая-то... Будешь тут хмурым, новости такие получать. Обухом по темечку... А, мне пофиг, сама дура. Сама пусть и разбирается, как хочет. Не первая и не последняя. Так, что тут? Точно – муть. «Легче воздуха...» Ну и что там, легче воздуха?
... - Саня, Санечка! Обед на столе, кушать иди.
В ответ – тишина. Нет ответа. Сын сидел на той же табуретке в прихожей, читал рукопись. Мать он даже не слышал.
Маша постояла, посмотрела на него. Долго стояла, минуту, не меньше. И ушла – молча. Ничего, ничего, пусть почитает, долго ли разогреть еще раз. Пусть...

...Он перевернул последнюю страницу и застыл, уставившись в угол. Потом поднялся и, войдя в свою комнату, достал сверху, из шкафа, из самого дальнего угла, старую коробку от компакт-дисков, а из нее – тощую пачку купюр. Пересчитал, вытащил из кармана сотовый телефон, поглядел на фото на дисплее – Ленка улыбается. Это еще до… Когда же он ее снимал, а? Прошлым летом, вроде. Вот время летит. Звонит.
- Лен, послушай. Забудь все, что я сегодня наговорил, ладно? Ну, сама подумай, я просто слетел с катушек. Так ведь, любой бы... Забудь и все. Мы по-прежнему вдвоем и вместе. Я тебя люблю, не думай. И денег достану. Если не хватит... короче, достану, не беспокойся. И все будет нормально. Просто, будем осторожнее и все. Справимся. А – ребенок, ну куда нам сейчас, ни денег, ни жилья. Успеем. Жизнь только начинается. И, пожалуйста, не надо, не начинай снова реветь, ладно? Ну, Лен...
Глава предпоследняя

…«Легче воздуха мои мысли о тебе. Легче этого – только твое дыханье. Я не знаю, зачем встретил тебя в мудрую пору своей жизни. Неужели для того, чтобы снова наделать глупостей?
Забудь, забудь это слово - любовь. Нашего слова еще не придумали. Да и какая разница? Кто бы мне сказал раньше, что за одно-единственное прикосновение к женщине я... И я протягиваю к тебе руки – через всю прошедшую без тебя жизнь.»

Журавлев лежит на спине, заложив руки за голову. За окном – темно. Ночник уже давно потушен, лишь на потолке мутное, желтоватое пятно света от уличного фонаря.  На тумбочке рядом – она, та самая – «легче воздуха». Рядом, спиной к нему – Маша. Спит, даже дыхания не слышно. Она вообще спит очень тихо. И почему-то, спиной к нему. Всегда – спиной к нему. А вот - Женя...
Почему счастье, это всегда, почти всегда – прошлое? Только и слышишь - я был счастлив, я была счастлива, они были счастливы. Был, была, были... Как будто, счастье – это еще и функция времени. А что, может быть. Очень даже может быть. Скорее даже, не функция времени, а функция молодости. Но и времени – тоже. Потому, что... ну, сколько мне тогда было лет, уже за сорок, какая, к черту, молодость. Всего-то двенадцать лет прошло. А счастье – было и понимание этого – было тоже. Но – все равно... Нежелание причинять боль, нежелание ее испытывать, ломать устоявшийся порядок вещей. Санька... Как у всех и всегда. Неоригинально. Только вот, она, Женя, никогда не поворачивалась ко мне спиной. Ни разу. А однажды, мы так и уснули – в поцелуе. Губы в губы... Чего уж – теперь. Поздно. Двенадцать лет и один инфаркт тому назад. И сын, который вырос без отца. Лешка, Алексей Николаевич... Нет, не Толстой, но и не Журавлев. Да и знает ли он, вообще? Все-таки, хотелось бы. Я бы ему помог, я ведь кое-что могу в этой жизни, пока еще – могу. И было бы у меня два сына. А? Завтра, прямо с утра, найду их, Женю найду, единственную женщину мою, сына от нее – моего сына. Всех на уши поставлю, Сереге позвоню, если что, мало ли, они же и уехать могли, а у него доступ есть к закрытым базам данных. И – вообще. Всю сеть перелопачу. Чем черт не шутит? А – может? Завтра... завтра... зав...

...Маша проснулась с улыбкой – ей снился Митя. Он держал ее за руку и улыбался тоже. И что-то говорил, неважно – что. Еще они куда-то шли... Она открыла глаза – уже светло, должно быть, часов девять, не меньше.
- Журавлев, доброе утро! Ты еще дома? Журавлев!
Наверное, уже ушел на работу. Она села, потянулась всем своим, очень еще даже ничего, телом, увидела, укрытые одеялом, его ноги, повернула голову.
И – закричала...
Глава последняя

В тот день я вернулся домой поздно. Было дождливо и ветрено, и вечер. За окнами громыхало и наш пес скулил, потому, что боялся грозы. А ты - ты встретила меня в прихожей и поставила передо мной тапочки.
- Ну, что? Как дела с твоей рукописью? С той, «Легче воздуха...» Напечатают? Ну, что же ты молчишь?
- Понимаешь ли, никто ничего мне не сказал. Им там не до меня, владелец издательства вчера умер. Ночью. Совершенно неожиданно – лег спать и не проснулся. Вроде, сердечный приступ. Все говорят  - легкая смерть. Жена его утром проснулась, а он - уже...
- Вот ужас, а? Беда...
- Н-да... Бедлам там у них сейчас страшный, полный бедлам. Где рукопись – неизвестно, да и не искал никто. Кого она сейчас интересует? Я так думаю, потеряна она, не найти. Потеряна окончательно. Ну, ничего, я еще распечатаю. Человека, вот – жалко. Он неплохой мужик был, правда. На самом деле...
- Бедный он и бедная – жена. Представляешь, вот так – проснуться и… А рукопись твоя, я ее наизусть помню. И даже, если бы она совсем-совсем потерялась – не страшно.
Потом прижалась ко мне, улыбнулась и произнесла престранную фразу:
- Ах, милый мой, если бы ты только мог любить меня поменьше.
- Это как? Почему?
- Потому, что все всегда кончается. И мне будет не пережить, если…
- Ну, уж это нет, дудки. Бог не допустит. Да и я не допущу – тоже. Я могу, ты же меня знаешь.
- Я знаю тебя. Я знаю про тебя – все...
Потом мы долго сидели в нашем любимом кресле. Я в кресле, а ты - у меня на коленях. Твои губы искали мой голос. Ты прямо так и сказала:
- Говори со мной, а я буду целовать твой голос.
И я снова рассказывал про книгу, про нас с тобой и вообще – про все. И было ужасно щекотно от твоих губ. А когда ты уснула, я поднялся и отнес тебя в спальню и смотрел на тебя – спящую. И вдруг понял, что это такое – любить тебя меньше. О чем это...
Дело ведь даже не в будущем, все гораздо проще. Ты боишься – настоящего, нашего, сиюминутного настоящего. Того, что невозможно испытывать восторг каждую минуту, всегда. Есть быт, работа, болезни, десятки и сотни других – важных и не очень – дел, мелочей. А если думаешь все время только об одном...
Ты сказала мне как-то:
- Не хочу тебя растерять...
Это ведь когда – по кусочкам. Рассыпать.
И еще:
- Тебя во мне столько, что ничего больше и не умещается.
А когда возникал разговор о детях, ты сразу испуганно замолкала и я замолкал – тоже. Ведь сначала была – ты. И потом тоже – ты. Хотя, конечно, я – мужчина, я сделан по-другому. Просто. по самой природе вещей в меня вмещалось еще многое. Сначала. Пока я не стал все больше и больше замыкаться на тебе. Короткое замыкание – в самом прямом смысле. И ты меня тормошила и отвлекала – сама от себя. Может, беспокоилась за меня, может, за себя – ведь зависеть гораздо удобней, чем быть за кого-то в ответе. Ты и не умела никогда быть в ответе. Зато, как ты умела – любить.
Именно поэтому – легче воздуха мои мысли о тебе.
Если бы не сквозняк.
Если бы...
Впрочем, я отменил – «если бы». А значит и бояться тебе – нечего.
Я написал про нас книгу. И любой, кто прочтет ее, проживет каждую секунду нашего счастья – по-своему. И пусть.
А ты просто повторяй за мной:
...«Легче воздуха мои мысли о тебе. Легче этого – только твое дыханье. Я не знаю, зачем встретил тебя в мудрую пору своей жизни. Неужели для того, чтобы снова наделать глупостей?
Забудь, забудь это слово - любовь. Нашего слова еще не придумали. Да и какая разница? Кто бы мне сказал раньше, что за одно-единственное прикосновение к женщине я... И я протягиваю к тебе руки – через всю прошедшую без тебя жизнь. Через прошлое, настоящее и будущее. Через все, что не случилось и не случится уже - никогда. Но – все равно, все равно, все равно - что сделала ты со мной, что сделал с тобой – я? Забудь, забудь это слово – любовь...»
Повторяй.
И время – остановится.
Глава самая последняя

Почти через год после смерти Журавлева, Маша споткнулась на эскалаторе, уже почти на самом верху. Еще бы несколько секунд, всего несколько – могла бы без руки остаться. Она даже и понять не успела, как это произошло, увидела только, как ступени выравниваются и уходят куда-то - под. Может она бы и испугалась, но чья-то очень сильная рука подхватила ее, подняла в воздух и поставила обратно уже по ту сторону – на обычный, неподвижный пол.
- Что же вы в таком месте падать надумали, девушка? Лучше не надо, можно, знаете ли, без руки остаться.
Худой, заросший седой щетиной нищий смотрел на нее и усмехался. Пустой левый рукав. Глаза – синие, как...
«Девушка, простите! Вы не могли бы мне помочь?»
«За увечного замуж – никогда...»
«Легче воздуха мои мысли о тебе...»
- Митя, - прошептала она, - Митенька... Господи... Ты ведь и не знаешь еще, у нас ведь с тобой внук родился. Счастье-то какое. Внук, понимаешь, мальчик. Митенькой назвали...
Глава первая

- Девочки, я тут какие-то листочки нашла. Они видно, в этой папке были, почти совсем рассыпались. Я собрала. Что делать-то с ними теперь? Может, что-то нужное?
- Да, выбрось ты их, Кать. Здесь бумаг этих…Тут ведь раньше, до нас, издательство какое-то было или редакция...
- Так, может, это рукопись чья-нибудь, что-то нужное? Название «Легче воздуха».
- Наверное, про летчиков.
- Нет, не похоже. Похоже – про любовь...
- Тогда читай вслух. Про любовь – это всегда интересно. А там – посмотрим…
Светлая головка склоняется над нашим счастьем и я слышу, как она произносит:
- Легче воздуха мои мысли о тебе...