Осознанная реальность

Закатные солнечные лучи, настойчиво пробиваясь сквозь шторы,  делали успехи. Они высветили диван в стиле рококо, кресло и два стула, покрытые кожей зелёного цвета с золотым тиснением. Затем сделали зримым    преддиванный стол с ножками  в виде декоративных лир, скользнули по циферблату старинных часов.  Мимоходом  окрасили в алый цвет край стены,   редкие  книги  в шкафах, люстру из муранского стекла…

Хозяин этой роскоши  не различал стили антикварной мебели и легко соглашался  с каждым, кто брал на себя ответственность утверждать, что многие вещи - подделка.
 В недавнем прошлом каждый предмет имел для него родословную, характер, смысл. Это было в пору победного шествия по жизни, когда удавалось всё. В то время  овеянные собственной романтикой вещи переставали быть обыденными и оживали под его любовным взглядом на фоне  неудержимой фантазии. Но когда это было? Теперь хозяин лежал на диване. Глаза спрятались за тёмными стёклами очков, длинные волосы седыми жгутами свисали на воротник халата. К слову,  подобные причёски древние греки носили   для красоты, скифы - для устрашения. 

Жена Вера накрывала для ужина стол. Размытые тона блузки придавали лицу болезненный вид, а её длина убивала мечту о красивом силуэте. Чёрные колготки,  белые туфли… Всё смотрелось случайно странным. Неряшливая причёска из волос рыжего цвета, собранных на затылке в пучок, добавляла не меньше, чем десять лет. Но Вера была из той категории женщин, которые великолепно чувствуют себя в любом виде. Её голос зазвучал неожиданно мягко и нежно.

- Представь, Федя, что меня укусил мотылёк флугора, живущий в Южной Америке. Укус смертельный. Спасти может только секс в течение суток… Спаси меня, Федя, - она кокетливо поиграла  плечами и улыбнулась.

Фёдор приподнял очки, которые, как он предполагал, делали его похожим на Джона Леннона, и счёл нужным посмотреть Вере в глаза. Всё остальное он разглядел давно и ничего интересного не нашёл. Однако…

- Иди сюда… - позвал Фёдор и положил руку на плечо Веры, присевшей рядом на краешек дивана.

- Ты знаешь, в ближайшее время я собираюсь работать над романом. Это потребует много энергии. Не стоит её тратить по пустякам… Пора ужинать, дорогая… - теперь глаза пытались «объять необъятное» на столе.

Поужинали... На желудке полное удовлетворение и покой. Фёдор чувствовал, как его  узкие глаза  под очками превращаются в щёлочки.

- Расскажи что-нибудь, - попросил он, зевая.

- Хорошо живём, Федя… Многое можем себе позволить… Правда, я далека от наивной веры, что и потом будет всё хорошо. Представляешь, рабочие моей фабрики сегодня требовали зарплату. Пришлось сказать, что и я в этом месяце получила вместо миллиона всего 100 тысяч. Надо же понимать, кто я, и кто они… Кризис. Всем трудно…

Голос Веры едва пробивался сквозь ватные пробки, тяжёлые веки  упали на глаза. Усилием воли Фёдор  заставил себя слушать.

- Помню,  мой дед в курятник заходил исключительно в юбке и платке: петух не любил мужиков и клевал их нещадно, - Вера говорила-говорила-говорила…

Фёдор сделал попытку связать только что услышанное с предыдущей темой -  не получилось… Вспоминалось своё…
Вот я, семилетний, иду по пыльной деревенской улице к соседям Макаровым. Семья завтракает. Семеро по лавкам. Посредине отскобленной добела столешницы - большая глиняная чашка с тюрей. Стараясь не расплескать содержимое,  воду с раскрошенным хлебом и луком, заправленную растительным маслом,  дети строго по очереди опускают ложки в миску. Трёхлетний Коська поторопился, пронёс крошево мимо рта и тут же получил от отца ложкой по  лбу. Он не заревел во весь голос от обиды и боли, а приложил ложку к ушибленному месту, виновато опустил глаза и пропустил свою очередь дважды. Отец тоже сбился с ритма. Я, стоя у стола,  глотаю тянущуюся верёвкой густую слюну и  провожаю жадным взглядом каждое движение каждого едока. Наконец меня заметили.

- Садись, Федя, за стол, бери ложку. Всем хватит… Дети подвиньтесь… Пусть Федя сядет, -  пригласила ласковым голосом тётя Маша.

- Ах ты, бесстыдник! Кусочничаешь? Сейчас же домой! - в окно барабанила кулаком моя мать. - Дома наварено, наготовлено, а он… Родову позоришь!

Изгнанный из рая, я, глотая слёзы,  уныло брёл вслед за матерью по той же пыльной деревенской дороге. Сейчас мне понятно её извечное  желание показать нашу жизнь лучше, чем она есть. Но и тогда обида прошла мгновенно. Счастливый, зажав в руке куриное яйцо, я мчался в магазин, чтобы там, получив за него пятачок, купить билет в кино на детский сеанс.

Вперёд, назад, то в гору, то с горы,то влево,то вправо, то   нехожеными тропами, то пыльными , то ухабистыми дорогами… Удивляюсь, как удалось мне в детстве выбрать нужную, как смогла угадать моя детская душа, что хорошо, что плохо.

Я протоптал дорожку к дому соседей. У Гриши Макарова на всех хватало человеческого тепла. Инвалид по зрению, он читал  особенные книги, играл на многих музыкальных инструментах, покупая их на мизерную пенсию. Его дети объединились в инструментальный ансамбль, в котором и я играл на гармошке.

- Читай, Федя, читай… Человеком будешь… - втолковывал он мне.

И я читал. Дон Кихот, рыцарские замки, турниры, где в тяжёлых доспехах  можно было легко узнать меня… Робинзон, узконосые пироги, кокосовые пальмы, обнажённые люди с луками и стрелами… Казалось, что возле первобытной хижины сижу я. Под небом родной Смоленщины я видел всё, чем когда-то жил в прежней жизни. В том, что она была, я нисколько не сомневался.

Пушкин вошёл в моё сознание прологом к «Руслану и Людмиле». Никогда не существовавшее лукоморье, учёный кот, зачем-то посаженный на цепь, и странная дорога по кругу… Восхищало, потому что  такого на самом деле не бывает.

Потом Гоголь… Незабвенные строки: «И какой же русский не любит быстрой езды?» Пробуждение высоких чувств, вера в торжество добра над злом. Вместе с героями я шёл по дорогам классической литературы, не уставая удивляться миру, жил какой-то другой вымышленной  жизнью, потому что настоящая была  убогой, неинтересной… Родительский дом превращался в сказочный замок, деревья смеялись, а месяц  целовал своё отражение в реке.  Кленовые листья  под ногами казались следами фантастических животных, дождь напоминал серебряные нити, соединяющие небо с землёй. Старая верба за околицей - старушку, грозящую  мне клюкой, зажатой  в  узловатых старческих пальцах… Это был мой собственный мир.

Захотелось запечатлеть его на бумаге. Первое произведение из трёх строк  назвал поэмой.

- Не знаю… Подобное не встречал… - прочитав "поэму", улыбнулся дядя Гриша. - А ты пробивайся в Москву. Она - наше всё.

- Я спрашиваю, о чём писать собираешься? - неожиданно громкий вопрос Веры прервал воспоминания.
Вернувшись из прошлого, Фёдор опрокинул в рот рюмку водки, хрустнул солёным огурцом и, зажав в ладони несколько маслин, подошёл к окну. За окном октябрь - праздник насморка, депрессии, мокрой одежды. С удовольствием  вспомнилось, как когда-то капля дождя попала за воротник, поплыла между лопатками и растворилась на пути... Теперь дождь  лил, как из душа, но одежда Фёдора была сухой: он привык наблюдать происходящее на улице только через оконное стекло. Пауза затянулась… Маслины отправлялись в рот одна за другой… Наконец, выплюнув последнюю косточку в кулак, Фёдор сделал глубокий выдох и изрёк:

- Писать… О чём сейчас можно писать? О росте цен, о падении рубля и сосулек с крыши? Или поддерживать Всероссийский плач по поводу того, как плохо у нас идут дела? Разрешённую свободу слова для себя я заменил свободой молчания. Закрыть  рот всегда считал первым делом, чтобы не мешать власти. За событиями я наблюдаю издалека.  Вон, пацаны беззаботно  мяч гоняют. Им и дела нет, что границы горят, моргнуть не успеешь - война грянет. Для них Ленин - явление из 17 века. Для многих, ныне живущих,  революция огненным вихрем пронесётся, а они только на корточки присядут, - Фёдор вернулся к столу. -  Я понимаю, писать… Но заниматься сентиментальным словоблудием недостойно моих возвышенных воззрений… Опять же,  в каком жанре писать? Как кто-то из великих, режу хлеб -  хочется убить кого-нибудь в очередном детективе. Нежусь в джакузи - грезятся эротические сцены.  Писать… А кто читать будет? Не читают…

- Не волнуйся так, милый. Забегала вчера в аптеку, за мной в очереди парень стоял с перевязанной головой. А вот на футболке написано: «Всё будет хорошо!» Странное сочетание, а смотрелось оптимистично. Тебе, на мой взгляд, оптимизма не хватает. Ты же гений. Рядом с тобой в современной литературе и поставить некого… О гонорарах не думай. Твой кошелёк - я…

- Да, Вера… Вера -  ключ к нормальной жизни… - подумал Фёдор. -  Нормальной? - переспросил сам себя.

- В прошлом году в начале лета град был сильный… Наш сотрудник, глядя на полнейшее безобразие за окном, сказал с радостью, которую не сумел скрыть: «У тёщи наверняка рассаду побило. Не переживет, помрёт, наверно…» - Верочка говорила-говорила-говорила...
А Фёдор думал о том, что жить - значит, бежать, а потом остановиться, чтобы осознать, где пролегал твой путь.

Со старым дембельским отцовским чемоданчиком, в рыжих кирзовых сапогах, новой фуражке дяди Гриши и материнском ватнике в холодном, продуваемом всеми ветрами ледяном товарном вагоне,  я отправился за славой в Москву.

Столица встретила не ласково. Снующему туда-сюда народу не до меня. Я был ошеломлён этим движением и угнетён осознанием своей ненужности. Здравый смысл подсказал дальнейший путь. Два дня я толкался в редакциях газет, ночевал на вокзале, пока не заметила меня пишущая братия.

- Бесподобно, - сказал один из них, маленький, лёгкий со светлыми глазами, светлыми волосами и бородкой, похожей на треугольный кусочек холста. - Мне повезло. Никто никогда не читал подобной ерунды.

- А талантишка-то у тебя нет… Фразы-побрякушки, фантомы идей, слова-обманки… - вторил ему другой, мужик ростом в сажень с бородой - лопатой.

Сказали, как ушат холодной воды вылили, но не оттолкнули. Сначала, как медведя,  по тусовкам водили. В красной рубахе с чужого плеча, расчесав волосы на две стороны, я пел под гармошку деревенские частушки. Аплодировали, наливали, просили почитать что-нибудь своё, смеялись, хлопали по плечу. Я не отказывал никому в желании быть моим благодетелем и вскоре занял стол у окна в отделе редакции захудалой газетёнки. Я понимал, что это не моё место, но постепенно осознав своё предназначение, стал учиться заочно. Первая проба пера оказалась удачной. Известным сделала реклама.
Обиженная равнодушием мужа, Вера гремела посудой на кухне, а Фёдор по-прежнему был в пути.

Я шёл по грязной дороге непролазной лжи, с радостью сообщал об апокалипсисе, ругал прежнюю жизнь, а сам ничего выдающегося не создал. Вроде бы из народа вышел, но ушёл от него далеко и уже не различал его чаяния.  Постепенно ушли  из  моего лексикона слова «совесть», «стыд». Мозг тиражировал всем известное: «Жажда -  всё!»

Налил - выпил… В переполненном едой животе началось брожение.  Кто с кем воюет, понять было трудно. Неожиданно зафыркала минеральная вода, попросилась на волю …  Своё слово сказал желчный пузырь, бугром вздулась больная печень.

- Верочка, с завтрашнего дня мы на диете.  - крикнул он. - Листочек салата, капля оливкового масла, ягодки, маслины… Да,  ты сама знаешь…

Он  представил саркастическую улыбку жены и продолжил развивать тему.

- Я - птица вольная, только лететь некуда… Дорога, может быть, есть, но кто укажет?

Алкоголь не помог найти ответ на  вопрос, зато помог его забыть. Стало легче.

- Жизнь состоит из приятных мелочей…- сказал Фёдор вслух, откусив пирожок с той стороны, где начинка.

Захотелось лечь в постель на чистую простыню, перевернуть подушку на прохладную сторону, обнять Веру, лежать и слушать, как дождик беззаботно стучит по подоконнику.