Старый да малый. Дом в Невыдумках

Говорят, что время в детстве ползет словно младенец, а в старости — стрелой летит. И оглянуться не успела бабушка Анна, как зима прошла. Заголубело небо, сквозь окно слепит. Только разве небо это? Так, лоскуток синий, что за стены каменные зацепился. То ли дело в родном краю — там взором его не окинуть, птице не облететь. Неужто,  без неба этого и дальше жить?
Крепилась бабушка, крепилась, но наступила весна и засобиралась она домой.
— Сил моих больше нет! — вздохнув, заявила она. — С тоски здесь помру.
— А как же мы, как Ваня? — растерялась мама.
— Ванюшу с собой возьму, если захочет, что ему, пыль в городе глотать? До каникул всего неделя осталась!
И она посмотрела на притихшего Ваню.
— Мам, а можно? Ну, давай я поеду! — сразу же встрепенулся тот. Он уже не раз мечтал с бабушкой, как они будут сажать огород, ходить в лес за земляникой.
Мама подумала и сказала:
— Ну что ж, воздух, конечно, нужен. Да и мы с папой недельку, пожалуй,  с вами побудем.
— Чего ж недельку, живите сколько надо, — обрадовалась бабушка. — У Петровны молоко брать можно. Хлеб каждый день привозят, а скоро уж и огурцы пойдут, и морковка. В лесу — ягоды, грибы — чем не жизнь?
— Да, жизнь хорошая. Только мы вот на юг собрались в этом году, — неуверенно начала мама, но потом махнула рукой: — Ладно, там посмотрим.

И вот они в Невыдумках, так называется бабушкина деревня.  Пять покосившихся изб уставились на них распахнутыми оконцами. А остальные заколоченные стоят, словно слепые.
Машина, на которой они добирались, остановилась, и   пассажиры вышли, чтобы немного пройтись по деревне.
— Вот так Невыдумки!  — разочарованно выдохнул Ваня и огляделся, высматривая сверстников. Но на лавочках перед домами сидели одни старички и старушки. Они почтительно раскланивались, отвечая на приветствия,  с любопытством рассматривали приехавших.
— С приездом, Захаровна!
— С возвращением! Заскучали по тебе!
— А это никак внучка? – старики одобрительно кивали, глядя на Ванину маму. Они-то помнили маму маленькой, а вот теперь она сына к бабушке привезла.
Ваня шагал  по заросшей травой улице, старательно обходя лужи. Бабушка, хоть устала с дороги, но не торопится, у каждой лавочке остановится,  с каждым   словом перекинется. Под   пристальными взглядами сельчан  Ванины родители стоят, переминаются с ноги на ногу, но бабушку не торопят.
Но вот бабушка подошла к своему дому.
У калитки прильнула к крепенькому дубочку и долго стояла так, опустив руки...
Подъехала машина.  Пока носили вещи и расколачивали двери и окна, бабушка сидела на маленьком покосившемся крылечке и гладила рассохшиеся ступени. Прижималась щекой к перилам и вздыхала.
А Ваня бегал по саду и радовался, что  в нем много яблонь. Особенно понравилась ему одна, такая огромная, что под ней мог уместиться грузовик. Тяжелые корявые ветки ее переплетались и висели над самой землей, образуя зеленый шатер.
— Эта яблоня — ровесница мне — услышал Ваня бабушкин голос. — Сама её девчонкой сажала.
Она обняла Ваню за плечи и повела смотреть дом. Маленький, бревенчатый, с низкими дверями и маленькими окошками, он показался Ване мрачным и неуютным. Половицы скрипели, от старых стен пахло сыростью.
Пока мама и бабушка наводили порядок, Ваня забавлялся тем, что открывал дверь в темные, заставленные старыми вещами сени, и тихонечко отпускал ее...
Дверь протяжно вздыхала и медленно закрывалась. Ваня снова открывал ее, и снова раздавался тяжкий стон.
— Да ты, как наш старый домовой, что за печкой жил. Тоже любил дверью поскрипеть, да все по ночам норовил, проказник, — смеялась бабушка, кутаясь в шаль.
— А где же он сейчас? Куда подевался? — Ваня подошел к старой, облупившейся и почерневшей русской печке и заглянул за нее: не там ли старый домовой притаился?
— В лес, поди, ушел, лешаком стал. И так бывает. А может, и помер с тоски. Всю зиму ведь никто здесь не жил. Домовой без тепла, без голоса человеческого не жилец. Людей он любит, хоть и проказит над ними.
— А как он проказил, Бабанна?
— А как захочет. Сны дурные нагонит. Проснешься ночью, а он топочет, лопочет что-то, себе забавы выдумывает. То кринку опрокинет, молоко прольет, то корове хвост закрутит... Но больше любил он вещи запрятывать. Скажем, нужен тебе топор — нигде его нет. Ищешь, ищешь, а он глядь — под порогом лежит.
— Совсем как у меня, — удивляется Ваня. — Вечно что-то пропадает...
— Вот видишь! Может, у вас в квартире тоже домовой завелся...
— А почему я его не видел?
— Трудно увидеть, внучек. Хитрый он, хитрющий. Слышать слышишь, следы видишь, а самого как не бывало. Ну а боле всего он пугать любит. Однажды я через него чуть разума не лишилась. До сих пор вспоминать жутко.
— А как это было? Расскажи! — попросил Ваня.
— Ладно, — охотно согласилась баба Анна. — Садись-ка рядышком. Слушай.
— Была я в ту пору поменьше тебя, лет пяти, пожалуй. А братцу Николке и того нет, годика всего два. Старшие все в поле ушли, а меня с ним оставили. Сидим мы в хате на полу, в чурочки играем. А уже вечереет, и от зари все алым отсвечивает. Жутко так, и ветер поднялся.
Вдруг в окно стукнуло. Глядим, что-то белое колышется. Вроде на человека похоже, а ни головы, ни ног.
Обмерла я. А тут окно-то медленно так открывается, и белое это страшило к нам в хату лезет. Залезло, руки раскинуло и на нас прямо по воздуху-то летит.
Я в крик, Николку на руки схватила да бежать, тот даже заплакать позабыл — испугался. Выбежала я во двор, оглянулась, а страшило уж тут.
Я на улицу, а оно за нами гонится, лицо холодом овевает, за ноги хватает.
От страха чуть сердце у меня не зашлось. Но тут голоса послышались. Наши с поля воротились.
Я к ним кинулась, а сама слова вымолвить не могу, лишь пальцем на страшило показываю. А оно тем временем за плетнем схоронилось.
Отец косу с плеча снял — да туда... Глядь, а там рубаха его запуталась, что мать утром сушить повесила. Она мне снять приказала, а я вот запамятовала.
— Вот трусиха! Выходит, ты рубахи испугалась. Ветер ее унес, а уж ты вообразила! Привидение!
И взрослые так подумали, что ее ветром сдуло. Старшие брат с сестрой на смех подняли... Но не так было. С тех пор и пошло. Как стемнеет, неладное стало в доме твориться: то тятин кафтан с вешалки спрыгнет, то перекинутое платье вдруг с лавки поднимется и раскачиваться начнет.
Смекнул тут отец, чьи это проказы, и говорит как-то за ужином: «Что-то нечисть в избе разошлась, надо бы попа позвать». Громко так сказал, чтоб домовой услышал. Тот сразу и присмирел. Потому что нелюдь боле всего ладана боится. Неохота ему насиженное место покидать, попривык ведь и к дому, и к нам, поди.
— С тех пор так и не шалил больше?- интересуется Ваня.
— Ну как не шалить, шалил, конечно, но страх напускать перестал. А бывало, и помогал даже. То огонь в печи жарче вздует, то щели в бревнах законопатит, чтобы теплее в доме стало. Видно, к старости тоже зябнуть начал. А вот однажды даже дом от злого человека охранил.
— Как это?
— А вот так. Я уж большая была, вместе со всеми на поле ходила. Возвращаемся мы раз. Дверь в хату открыта, оттуда лай слышится. Что такое? Дружок завсегда днем на привязи.
Глядь, а из сеней путник выбегает, а за ним пес. Порты у путника рваные, а на лбу шишка с мой кулак будет. И ругается на чем свет стоит.
Увидел нас, присмирел. Объясняется: так, мол, и так, зашел водицы испить. А зачем ему в дом за водой идти, когда колодец на дворе? Ну ладно... А он дальше рассказывает. Чувствуем, тут уж боле на правду похоже... Только он, значит, в сени. Дружок-то с цепи и сорвись. И за ним.
Злой этот человек ухват схватил, чтоб от Дружка оборониться. А ухват-то как вырвись, да и по лбу ему! Аж искры из глаз посыпались.
Тятя тогда усмехнулся, помню, и говорит: «Ухват-то у нас заговоренный, свое дело знает».
— Так это его домовой, значит? Вот здорово! — Ваня от восхищения даже подпрыгнул.
— Ну а кто же! — засмеялась баба Анна. — И Дружка спустил, и ухватом огрел. Настоящий домовой всегда свое добро охраняет.
— Жалко, если нет его больше. Мы бы подружились. Я бы его нисколечко не боялся.
— Жалко, конечно. Но домовые-то хоть и нелюди, а без тепла человеческого жить не могут. — Бабушка вздохнула. — Ну,  да ладно, дел наших за нас домовой не переделает, пойдем-ка перины да одеяла на солнышке посушим. День-то уж за полдень пошел.